Рыцарь Храма Соломона

      Бертран придирчиво осмотрел свои одеяния, поправил плащ и, расправив плечи, шагнул на улицу. Гордыня была, по-видимому, заразна. Потому что пару раз — да не пару, а постоянно, что уж себе врать — он ловил себя на том, что опасливые, уважительные взгляды прохожих доставляют ни с чем не сравнимое удовольствие. И уже не из-за ворчания Гуго, а по собственному почину он следит, чтобы начищенные шпоры сверкали на солнце огнём, на белом плаще не было ни пятнышка, ни складочки, ну а про голову и говорить нечего — она задиралась вверх сама собой. Грех как есть. За Робером он такого, например, не замечал. Ну так то Робер…       В Париже Бертран обжился быстро — житель крупного города, он привычно и комфортно чувствовал себя в городской суете и толчее. Больше всего Бертран любил дни, когда дела требовали выезда за пределы квартала тамплиеров. Всякий раз он старался проложить свой путь через остров Ситэ. Как нерадивый подмастерье от неподбитых сапог, он сбегал от порученных дел, чтобы ещё разок проехать мимо Собора Парижской Богоматери. Вернее, мимо-то Бертран почти никогда и не проезжал. Как бы ни торопился, всё равно кидал поводья слуге и хоть ненадолго заходил внутрь преклонить колени. Чтобы глупо улыбаться захватывающей дух высоте сводов и замирать в детском восторге от разноцветного великолепья прошедшего сквозь цветные витражи солнца. Ему безумно нравилось запрокидывать голову ввысь, оглаживать взглядом статуи и барельефы, мерить взглядом стены, дорисовывая в воображении недостроенное и подгоняя время. Ведь совсем чуть-чуть, немного — и Собор будет полностью готов. Какое же нечеловеческое смирение надо было иметь архитекторам и строителям, заложившим фундамент Собора: знать, что ты будешь строить всю жизнь и так и не увидишь результата своих трудов! Не увидишь такой потрясающей душу красоты! Бертран ещё раз мечтательно улыбнулся алтарю, перекрестился и поспешил вернуться к делам.       Неспешно проезжая квартал, принадлежащий Храму, он с удовольствием осматривал деловитую суету братьев: каждый был занят делом, каждый приносил пользу. Вот спешат на свои места клерки, отвечающие за отражение денежных операций с мирянами: с удобством расположившись у маленьких защищённых окошечек, в изобилии проделанных в толстой стене, они принимают на хранение и выдают под процент деньги, выписывают дорожные чеки, скрупулёзно записывая суть операций в приходные и расходные книги, попутно делая записи о переводе полученного или выданного относительно парижского ливра. Подъезжают братья из командорств, привозят документацию, отчёты и средства, полученные от продажи шерсти, мяса, мёда и вина. Вот выехал за ворота отряд братьев, заступающих на дежурство на тракте. Бертран аж вздохнул от нахлынувшей ностальгии: эх, сейчас бы кусок сыра в перемётную суму, флягу вина да под неприличные шутки Эсташа и возвышенные россказни Робера опять прокатиться в патруле и не забивать голову проблемами сильных мира сего. Дороги не приносили Храму денег напрямую — прямой обязанностью братьев было содержать их в порядке и охранять путников, но ведь на дорогах стояли трактиры… Тут Бертран снова помянул Эсташа и его рожу, становившуюся умильной при виде жарящегося на вертеле порося и шипящего в кружке пива.       Бертран потряс головой, стараясь вытряхнуть из неё сегодняшнее мечтательное настроение. Гуго сбросил на своего оруженосца львиную долю хозяйственных обязанностей в Тампле, оставляя за спиной только на серьёзных встречах в королевском дворце или аббатствах. С Бертраном согласовывали теперь количество хлеба, ежедневно выдаваемого нищим, он контролировал завизированную Гуго выдачу оружия и денег командорствам и делал ещё массу мелких и нудных дел, составляющих ежедневную рутину главы Парижского Тампля. Пару месяцев он был в ужасе: плохо спал, перепроверял всё по несколько раз, чудилось ему, что он что-то упустил в суете. А потом представил, что это просто большая лавка. Успокоился и принялся хозяйничать.       — Сразу видно кровь почтенных торговцев. Без году неделя в Париже, а уже своим занудством по поводу качества поставляемого товара довёл нескольких командоров до письменных жалоб мне. Ремесло вспомнил? — не преминул уколоть его Гуго.       — Освободил вам время для размышления о великом, мессер. Вы лично хотите надиктовывать командору Каркассона письмо о том, что тот по расчётам должен был предоставить ткани на четверть больше, а командору Шампани — что он несколько лукавит по поводу неурожая винограда и плохих продаж вина?       — Я ж и говорю — всю кровь выпьешь.       — Не нам, Господи, а имени Твоему, — пожал плечами Бертран.       Со временем шпильки в разговорах рыцаря с оруженосцем стали привычными и неострыми — у них установился вооружённый нейтралитет: Гуго смирился с неизбежным раздражителем, а Бертран притерпелся к поганому характеру рыцаря, и иногда — иногда! — даже гордился патроном.       …Бертран взбежал по крутым ступенькам и присоединился к писарю, который торопливо разгребал почту к приходу Гуго.       — О, слава Богу! Бертран, помогай! Столько посланий, я не успеваю, мессер сейчас мне голову откусит.       В четыре руки дело пошло веселее, и к приходу господина досмотрщика Франции почти всё было распечатано, рассортировано по степени срочности, секретности и географического места отправки и смысловому наполнению.       — Ух, ты! А это тебе. — Писарь держал в руках свëрток, видимый угол которого был исписан мелким, убористым и очень знакомым почерком.       Бертран расплылся в улыбке и уже протянул было руку, как дверь стукнула и в помещение прошествовал Гуго.       — Так-так. Ну-ка. — Гуго, в обход бесплодно хватанувших воздух пальцев своего оруженосца, ловко вытянул у писаря Роберово письмо.       — Это моё, мессер, — расстроенно попытался вернуть себе послание Бертран.       — Сначала работа, — отрезал Гуго.       Бертран вздохнул и кивнул. Ладно, быстрее начнут — быстрее закончат.       С бумагами разобрались далеко за полдень.       — Мессер…       Гуго взял отложенное письмо и распечатал его.       — Мессер…       — А ну цыц! Что говорит Устав?       — Устав говорит о письмах мирян и мирянам. Про братьев ничего не говорится *.       — Потому что двести лет назад нормальные рядовые рыцари были не особо грамотные и письма друг другу писали нечасто. Ну что… У твоего приятеля всё хорошо, но он очень много болтает.       — Мессер! — уже взвыл Бертран.       — Сейчас, подожди, — рассеянно ответил Гуго, быстро бегая глазами по строкам. — Очень интересно.       Бертран гневно сопел и топтался рядом с рыцарем воплощённым укором, но Гуго невозмутимо дочитал до конца, покивал и отдал драгоценное послание со словами:       — Беру свои слова обратно, твой приятель и правда местами умный, может, со временем из него и выйдет толк. Умнеет на глазах, хотя всё же ещё дурак. Держи.       — Спасибо, мессер.       Бертран с выстраданной добычей удалился в укромный угол библиотеки и с трепетом развернул письмо.       Здравствуй, драгоценный брат Бертран. Время — удивительная вещь. Иногда оно тянется как патока, а иногда проливается как вода сквозь пальцы — стремительно и неостановимо. Казалось, мы простились с тобой только вчера, а меж тем прошёл уже год. Пишу тебе из Никосии. Здоровье моё с Божьей помощью восстановилось совершенно. По правде сказать, есть в этом великая доля участия Эсташа — он так надоедал лекарю, что тот смотрел меня раза в два чаще других больных. Служу при командоре Никосии Жаке Даммартине и с жадностью ловлю любые вести из Европы. Новости же от Газана неутешительные (да ты и сам это знаешь). Господин Амори Тирский колеблется — он не будет рисковать войском без гарантии победы. У господина Амори остро стоит вопрос власти на Кипре, и Храм, к моему сожалению, очень явно делает ему авансы. И хотя король Кипра Генрих болен падучей и не способен эффективно управлять островом, мне не нравится, что Храм поддерживает того, кто хочет сместить законного правителя **. Понять это можно — король, поправ все предыдущие договоренности, обложил сервов Храма подушным налогом. Два безанта в год — это немалая сумма из казны, недовольство Храма королём понятно. Госпиталь тоже недоволен необходимостью отвлекать денежные потоки в тот момент, когда они нужны для ведения войны. Ситуация колеблется, все стороны очень недовольны друг другом и, кажется, для пожара достаточно малой искры. Господин Амори же, напротив, вполне простирает свои мечтания на потерянные земли Иерусалимского королевства, и для нас, разумеется, такой король был бы предпочтительнее. Пишу без опаски, ибо если кто и будет читать это письмо — так это мессер Гуго, а он и без меня обо всём знает. Ты же, друг мой, будь осторожен в ответном письме и воздержись от лишней горячности. Видишь, каким разумным я стал? Прямо как ты и просил меня.       Про Эсташа ничего конкретного сказать тебе не могу, кроме того, что он, с Божьей помощью, здоров, и назначили его услужать брату Пьеру. Наверное, помнишь такого? Я часто имел с ним на Кипре занимательные беседы. Вот уже второй год сидят они на острове, и, по правде, очень мне тревожно за гарнизон. Очень уж он маленький. Молюсь за вас обоих.       Засим прощаюсь. С нетерпением жду ответа. Брат Робер.       Бертран уже дописывал ответное письмо, когда к нему зашёл Гуго. Бертран напрягся: ровным счётом ничего крамольного он не писал, но сам факт, что его письмо прочитает кто-то сторонний, нервировал. Гуго уселся напротив, вольготно вытянул ноги и, откинувшись на резную спинку, закинул руки за голову. Лениво поинтересовался:       — Написал ответ своему приятелю?       — Заканчиваю, только подпись поставить.       — Угу, погоди с подписью. Пиши, что диктовать буду.       — А…       — Приветствую тебя, дорогой брат Жак… Пишешь?       Бертран непонимающе уставился на рыцаря.       — Ну что смотришь? Весточку мне надо передать. Аккуратно. Кто читает письма перед тем, как отдать братьям?       — Эм… Прецептор Кипра и командор Дома в Никосии? Брат Жак Даммартин?       — Да. Кто гарантированно прочтёт послание от меня, не имея со мной переписки?       Бернар взбесился.       — Мессер, при всём уважении! Во что вы меня пытаетесь втянуть?! Против кого будет это письмо?!       Гуго раздражённо качнул головой:       — Ни против кого. Стал бы я давать тебе такой козырь против меня. Ну включи ты мозги! Магистр получит те же самые сведения, я ничего не утаиваю. Но я хочу, чтобы эти сведения, написанные… немного более личным тоном, получил и Жак, и уже от него — Жослен в Венгрии. Писать им напрямую я не хочу. Не потому что крамола, а потому что разумные правила надо соблюдать всегда, вообще всегда! Досмотрщик Англии и Франции — не тот человек, который может бросаться словами налево и направо, а уж тем более — письменными свидетельствами. Если возникнут лишние вопросы и кто-нибудь захочет ознакомиться с текстом письма, то что они увидят? Письмо одного безвестного брата другому, где в начале пустая болтовня. Его и смотреть дальше не будут. Пиши! Это приказ! Ну!       Бертран, поколебавшись, склонился над листом.       — …С понятной тревогой прочитал известия про новый виток конфликта Кипрского короля с его братом. Если хочешь знать моё мнение, то симпатии Храма всецело должны быть на стороне Амори. Именно он со своими людьми вывел флотилию на Тартус, именно он всецело разделяет идеи по отвоеванию Иерусалимского королевства. Кроме того, столь близкие родственные связи, как у него, с Киликийским царством служат порукой и залогом плодотворного сотрудничества с нашими армянскими братьями по оружию. Со своей стороны также не могу порадовать тебя благими вестями. Противостояние Рима и Парижа накаляется с каждым днём и переходит границы приличий. Чрезвычайно неприятный инцидент случился недавно с епископом Бернаром Сессе. Несомненно распалённый общими дурными мнениями священнослужителей в отношении светских властей Франции, данный господин имел глупость весьма нелицеприятно высказаться о господине нашем короле Филиппе. Ни в коей мере не оправдывая Сессе, тем не менее скажу, что контратака Ногаре неприятно поразила меня. Несчастного епископа бросили в тюрьму и обвинили во всех мыслимых и немыслимых грехах — ереси, содомии, чернокнижии. Будучи знаком с Бернаром лично, могу сказать совершенно определённо, что кроме непомерно длинного языка решительно ни в чём другом он не виновен. Но дело уже раскручено, и чем закончится — неясно. Помимо того, ему не дают обращаться к церковному суду, а судят судом светским, что также является грубейшим нарушением. Ни Рим, ни Париж отступать не собираются. Твой покорный слуга был недавно вызван в Рим на аудиенцию, но посчитал разумным приглашение отклонить под благовидным предлогом, ибо пока колеблюсь. Передай привет нашему общему другу, дарителю волшебных снов, и напиши ему, что он был прав…       Бертран старательно скрипел пером.       — Записал? Завтра отправишь. — И вышел, оставив Бертрана тревожно хмуриться и смотреть вслед.       Чëртовы старые интриганы! Да как же они все осточертели! Да как же хочется в дождь, ветер и холод патрулировать дороги!

***

      Примечание автора       Хочу поделиться очередным своим «открытием велосипеда». Историческое озарение по типу «А-а-а-а! Так вот оно в чём дело!» Помните, Данте в аду в восьмом круге увидел вбитого в землю вверх ногами человека с горящими пятками?       «Торчи же здесь; ты пострадал за дело;       И крепче деньги грешные храни,       С которыми на Карла шёл так смело.       И если бы я сердцем искони,       И даже здесь, не чтил ключей верховных,       Тебе вручённых в радостные дни,       Я бы в речах излился громословных;       Вы алчностью растлили христиан,       Топча благих и вознося греховных.       Вас, пастырей, провидел Иоанн       В той, что воссела на водах со славой       И деет блуд с царями многих стран;       ...пока я пел ему на этот лад,       Он, совестью иль гневом уязвлённый,       Не унимал лягающихся пят»       Это был изображён как раз наш герой папа Бонифаций VIII. Я ещё удивилась мимоходом, какой поэт жестокий. А у него просто была «книжечка со списком». Бонифаций наложил интердикт на Флоренцию и предложил амбициозному Карлу Валуа, брату короля Франции, прибыть в Италию в 1300 году, чтобы закончить вражду чёрных и белых гвельфов. Вмешательство Карла позволило чёрным гвельфам свергнуть правящих белых гвельфов, чьи лидеры, в том числе поэт Данте, были приговорены к ссылке.