Рыцарь Храма Соломона

      Робер сонно повернулся с боку на бок и уже приготовился нырнуть назад в уютное марево сновидений, когда какая-то неправильность в окружающем мире заставила его насторожиться. Ощущение одиночества в комнате было необычным — за прошедшие годы он привык к общим кельям, тусклым огонькам свечей, горевших всю ночь, согласно Уставу, и разноголосому посапыванию братьев.        — Эсташ, ты спишь? — шёпотом позвал Робер, чувствуя себя дураком. Зачем будить человека, если он спит?       Тишина. Приподнявшись на локте, он вгляделся в соседнюю кровать.       — Эсташ?       Ну, живот, может, прихватило… Робер полежал, глядя на свечу и прислушиваясь к далёкому гомону, и задремал. Через пару часов он снова проснулся всё в том же одиночестве. Ну и что стряслось? Нерешительно поднялся, размышляя, одеваться полностью или просто накинуть плащ. О, а кстати… Быстро ворохнул сменную одежду и чертыхнулся — Эсташ с гипотетически заболевшим животом удрал при полном параде.       Под окнами раздался взрыв смеха, слышались отдалённые звуки музыки: хозяева замка отмечали Рождество. Тамплиерам было велено с союзниками в теологические споры не вступать и лечь спать сразу после обычного скромного ужина и молитвы — от греха подальше. Хотя радушные хозяева и предлагали присоединиться если не в церкви, то хотя бы на праздничном пиру. На пиру… Ах ты ж скотина ненасытная!       Пылая гневом, Робер быстро привёл себя в порядок и карающим клинком правосудия полетел в пиршественную залу.       Эсташ, разумеется, там и нашёлся. В кругу танцующих. У Робера аж горло перехватило от злости. Эсташ весьма бодро попадал в такт и вместе с другими танцорами то шагал вперёд, чуть наклоняясь и сужая круг, то отступал назад, вновь расширяя его. По обе стороны от Эсташа улыбались девушки, не достающие ему макушками даже до плеч, их ладошки терялись в лапищах храмовника. Троица смотрелась гармонично, двигалась слаженно и выглядела абсолютно довольной жизнью. Ну и как не обидеть хозяев, вытащив из центра хоровода этого… этого?!       — Драгоценный друг мой Робер, ты почтил наш праздник! Садись с нами, отведай праздничной пищи. Радость и надежда снова пришли к нам, Спаситель родился! — К Роберу спешил Рубен.        Ох ты ж…       — Рубен, ты же понимаешь, мы — монахи, нам не следует тут находиться. Мне надо увести отсюда Эсташа, пока он что-нибудь не натворил.       — Брат, не обижай. Вы у друзей. Что может случиться? Выпей с нами. Вино-то пить можно.       Слабо сопротивляясь, Робер позволил усадить себя за пиршественный стол.       — Рубен, прошу тебя, я не могу, нас накажут.       — Да за что? Могучий воин Эсташ вписал себя золотыми буквами в летопись замка. Сегодня все должны радоваться.       Робер представил, как душит Эсташа, и учтиво поклонился, принимая кубок.       Вырваться удалось ближе к утру. Откланявшись, многословно отблагодарив и многократно расцеловавшись с присутствующими, Робер наконец выволок «могучего воина» и потащил его к себе, пытаясь хотя бы со стороны выглядеть чинно и благообразно.       Его, правда, терзали сомнения, что рыцарь-тамплиер, сам не особо твёрдо держащийся на ногах и волокущий пытающегося вернуться и доплясать сервиента, чинно и благообразно выглядеть не может по определению, но Бог засчитывает и усердие.       — Свинья! — вынес вердикт Робер, едва скрывшись с глаз радушных хозяев в переплетении коридоров.       Хотелось бы сказать, что слово произнесено было патетично и гневно, но реальность подводила: Робер едва слышно пропыхтел это себе под нос. Во-первых, глубокой ночью в крыле, отведённом в Сарвандикаре храмовникам, орать и привлекать внимание не стоило — ещё оставался шанс добраться до своей двери незамеченными. Ну то есть караульные их, разумеется, увидели и проводили взглядами, но была надежда, что не сочтут нужным сообщать вышестоящему начальству о такой малости, как подвыпивший рыцарь с оруженосцем. А во-вторых, одновременно читать Эсташу нотации и направлять в спальню его вырывающуюся тушу, желающую вернуться к ломящимся от еды столам, было весьма проблематично.       Негодяй никак не преисполнялся виной и страхом разоблачения, даже попытался запеть рождественский гимн.       — Тихо! Заткнись! Заткнись, пока кто-нибудь из рыцарей не поинтересовался, что за шум на лестнице! Скотина, у меня сейчас пупок развяжется! Что ж ты тяжёлый-то такой!       — Робер, ну пусти.       — Брат Робер!       — Брат Робер, пойдём ещё выпьем и поедим, там так весело.       — Спать, я сказал! На молитву вставать через пару часов, а ты на ногах не стоишь!       — Стою я! Даже пляшу.       — Я видел, мерзавец. Позорище какое, отплясывающий храмовник!       — Так ведь праздник великий! Что плохого?       — Это у них праздник, не у нас.       — А Рубен говорил, что это мы неправильно празднуем. Он сказал, что раньше Рождество все праздновали как армяне, а потом у нас сдвинули, чтобы наши язычники перестали праздновать рождение солнца, а праздновали рождение Иисуса.       — Ах ты! Сейчас, погоди, руки заняты… — Робер прислонил Эсташа к стене, размахнулся и влепил ему подзатыльник.       — Не богохульствуй! Ты католик! Не смей слушать такое, а тем более повторять! Понял?!       — Да понял, понял, прости, брат Робер.       — Да даже если бы у нас был праздник — не положено монаху обжираться, упиваться и отплясывать с девками!       Эсташ насупился.       — Ты… Тоже мне учтивый рыцарь. Красивые девушки. Видел, какие косы длинные? И весёлые. Это Лусануш и Шушик — сестры Гаро. Ну, лучник рядом с нами на стене стоял. Они на кухне служат, с другими женщинами и детьми уходили в долину, сейчас вернулась.       Робер покачал головой — способность Эсташа мгновенно и везде обзавестись друзьями и приятелями и знать про них массу подробностей поражала.       — Шушик такую тыкву на стол приготовила, м-м-м… Её рисом и фруктами начиняют с мёдом и запекают. А пирог с мясом пробовал? Ум отъесть можно!       — Обжора.       Судьба благоволила Роберу и его безалаберному оруженосцу — шëпотом препираясь, они ввалились в двери своих покоев никем не пойманными. Робер мельком подумал, что Эсташ — удивительно везучий сукин сын, в одиночку Робер попался бы совершенно точно. И от облегчения загромыхал в голос, обвинительно тыча в непутëвого сержанта пальцем:       — Да Бог с ними, с девушками! И с едой! Ты ночью удрал на пьянку! Ты нарушил прямой приказ маршала! Вот что за натура у тебя! А что ты творил на Кипре! Вечно тебя Бертран покрывал! Теперь мне предлагаешь? Ты же во Франции себя так не вëл!       Эсташ пожал плечами:       — Во Франции… Знаешь… Там к смерти не так близко. Я ж просто потанцевать, вдруг больше и не придётся, сам знаешь… А умение хорошо воевать здесь ценится выше буквы Устава. Никто не будет строго наказывать хорошего воина за мелочи.       Робер раздул ноздри и снова обвинительно ткнул в грудь Эсташу.       — Сатане у тебя душу выманить даже стараться не надо: тебе девицу с блюдом, полным жратвы, покажи, так ты душу сам на это блюдо и выложишь.       — Кто бы говорил, — огрызнулся обычно покладистый Эсташ. — Я-то просто ел и танцевал. А ты, когда сам горным козлом на башню к своей Мариз ломился по ночи, так что-то про обеты не вспоминал.       Роберу как холодной водой в лицо плеснули. Он так глянул на Эсташа, что тот мгновенно пожалел о вырвавшемся и даже слегка протрезвел.       — Вспомнил. Когда это было? И где теперь та башня и та Мариз? — тихо спросил Робер. — Хорошо у меня вышло?       Отвернулся, махнул рукой:       — Делай как знаешь, можешь возвращаться назад и пить дальше.       — Робер, стой. Я не то… Брат Робер. — Эсташ поплëлся за рыцарем как привязанный. — Простите, мессер, я пьяный просто… Я не хотел.       Робер вздохнул, не поворачиваясь.       — Давай спать ложиться…       На утренней молитве Робер мужественно пытался стоять не кренясь вбок и держать рот плотно закрытым. Несмотря на бутоны гвоздики, которые они с Эсташем дружно мочалили зубами, братья поглядывали на них с неодобрением. На ближайшем капитуле явно поднимут вопрос поведения некоторых храмовников. Робер вздохнул, мученически поднял глаза на свечи и в который раз клятвенно пообещал себе приструнить распоясавшегося оруженосца.       Но всё обошлось. Во-первых, всем храмовникам, не принадлежащим к армянским Домам, поступило распоряжение вернуться на Кипр. В суете сборов маршалу было не до молодых балбесов, напившихся с хозяевами замка. А во-вторых, весь замок гудел от новостей от ушедшего на восток войска монголов. Говорили, что взят Иерусалим и Хетум Второй** даже отслужил на Богоявление службу в Храме Господнем! Подумать только, если бы их направили подкреплением с монголами…       — Эх, как жаль! — расстроился Эсташ.       Робер покивал. Своими глазами увидеть Святой град! Отстоять там службу! Так близко! Эх…       — Брат Робер?       — М?..       — Расскажи мне о нашем Храме. Ну том, который в Иерусалиме.       — Иерусалим потеряли так давно. Сам понимаешь, я тоже только читал.       — Расскажи, что читал, хоть представить.       — Ну… Паломники, оставившие воспоминания, писали, что те места столь благостны, сколь и бесплодны. Солнце, щедро льющее свет и тепло на землю, в отсутствие воды превращается в кару. И самое дорогое в тех местах — это вода. Путешественники, прибывшие морем, ступали на Святую Землю в Яффе и поднимались к Иерусалиму, минуя выжженную бесплодную землю.       Два проходящих мимо брата заинтересованно прислушались и подошли ближе. Робер нашёл глазами лавку, присел на неё и продолжил:       — В награду за лишения раскидывался перед паломниками Святой Град. Издалека было видно два огромных купола: на западе купол Храма Господня, на востоке — не менее величественная ротонда церкви Гроба Господня. Её свод раскрывается в небо, чтобы впускать священный огонь Троицы. А между этими двумя куполами весь горизонт изрезан башенками, колокольнями, террасами. Ворота всех четырёх кварталов Иерусалима венчаются четырьмя главными башнями. Святой град рассекали четыре главные улицы, ну… то есть они и сейчас рассекают, только называются, надо полагать, по-другому. А тогда… Улица святого Стефана и улица Сиона пересекали пояс укреплений с севера на юг, а две другие, пересекающиеся с ними, назывались улицей Давида и улицей Храма. Между этими улицами во множестве располагались обители, церкви и монастыри. Паломники, осматривая город от врат Святого Стефана, проходили мимо паперти церкви Гроба Господня, могли укрыться от зноя под сводом улицы Трав — там торговали фруктами, овощами и специями — или подивиться переливающимися шелками на Суконной улице, тоже крытой. Неподалёку располагалась Скверная улица — там прямо на глазах голодных покупателей на углях готовили всякие дивные, необычные блюда. А можно было пойти по улице Храма, там паломники, исполнившие свои обеты, покупали пальмовые ветви и ракушки. Когда же путешественники миновали все эти дивные, яркие улицы, они выходили на просторную мощëную площадь шириной в бросок камня и длиной в полёт стрелы и по площади подходили к Храму. Храм был городом в городе, крепостью в крепости. Направо от него находился дворец. Считалось, что дворец тот был построен для Соломона. И он был воистину грандиозен, с великим множеством зданий, с жилыми и хозяйственными постройками. Я читал, что конюшни там так велики, что одновременно могут вместить до двух тысяч лошадей! Рядом с дворцом находилась новая прекрасная церковь Марии Латеранский, возведённая орденом. Внутри всё было украшено оружием и щитами, в том числе и взятыми как трофеи. Ну как обычно у нас. Между дворцом и церковью располагались ряды келий. Убранство келий, как сам понимаешь, не поменялось — тюфяк, подушка да свеча. — Робер откашлялся, с удивлением понимая, что говорил так долго, что пересохло в горле, огляделся по сторонам и обнаружил, что их с Эсташем плотным кольцом окружили братья сервиенты и внимают ему с раскрытыми ртами. В кружок слушателей затесались и несколько армянских воинов, из тех, что понимали французский.       — Брат Робер, рассказываешь ты ещё лучше, чем поёшь, — покачал головой Рубен, тоже примкнувший к слушателям. — Я словно сам по этим улочкам прошёлся. А вот спросить хотел. Я заметил, что почти все церкви у тамплиеров носят имя Богородицы. Этот только здесь так или повсюду?       — Повсюду. Сказано: «Ибо Богоматерь была началом нашего ордена, и в Ней и Еë чести пребудет окончание наших жизней и конец нашего ордена, когда Богу угодно будет их прервать».       Солнце едва трогало башни Сарвандикара, когда войско храмовников двинулось к побережью. Робер обнялся с вышедшим проводить Рубеном.       — Прощайте, парон. Я буду поминать вас в своих молитвах.       Рубен кивнул:       — Прощайте, брат. Да хранит вас Дева Мария.       Робер обернулся, в последний раз глянул на стремящиеся к небу гордые стены замка, вздохнул и тронул коня. Вот и ещё одно «больше никогда не увидимся» добавилось. Не с его сентиментальностью так часто расставаться с людьми и местами навсегда.       Дополнение от автора.       Поскольку мои герои — храмовники, то и изображаю я их с гораздо большей симпатией, чем они того заслуживают. Ну и Робер опять же, любовь моя))) Но, напоминая о сваре Рубена и Робера, не могу не заметить, что с такими друзьями, как тамплиеры, — врагов не надо. И дабы сбить градус сиропности и дружбы дëснами взасос франков и армян, мерзкий характером автор желает напомнить, что всё не так однозначно))) И периоды сердечной дружбы сменялись периодами лютой ненависти.       С одной стороны, по утверждениям армянской стороны, именно в Киликии тамплиеры хранили величайшую христианскую реликвию — плащаницу (впоследствии названную Туринской). По крайней мере, в 1578 году в Турин её доставил именно представитель рода Савоянов. А если учесть, что первоначально она хранилась в Византии и забрали её оттуда крестоносцы, то почему нет? Где-то же она находилась несколько десятилетий, если не столетий? То есть доверие было очень высоким. Это с одной стороны. С другой…       Краткую и точную выжимку союзов и противостояний в частной беседе на просторах интернета описал некто Lion — человек несомненно знающий, жаль, не могу сослаться на него более уважительно, только по нику. Привожу кусок из беседы (не со мной, не со мной) целиком. «…Армяне из Киликии и других сопредельных армянских районов, во время Первого крестового похода рьяно помогали Крестоносцам, надеясь с их помощью одолеть иноверцев. Плодом этих усилии в частности был тот, что уже в 1097 году на Востоке Киликии, в крепости Гастон, освобожденный совместными усилиями армян и крестоносцев, обосновался орден Тамплиеров.       В 1134 году Византия предприняло попытку захватить Гастон, но после боев с Тамплиерами и армянами в их рядах, отступила.       В 1135 Византии всë-таки удалось взять крепость у Тамплиеров и армян. Но в результате последующих событии Орден отбил крепость.       В 1143 году Византия опять предприняло попытку захватить Гастон, но после боев с Тамплиерами и армянами в их рядах, отступила.       После этих событии военное сотрудничество с Тамплиерами стало еще теснее. Уже в 1154 году армянская армия, в главе с братом великого князя Киликии Тороса II-ого (1145-1168), Степане, при поддержке Ордена Тамплиеров в битве у крепости Дарпсак (Восток Киликии, в гаваре Кесун) завлекла в засаду и наголову разбила отступавший с крепости Тил-Амтун трехтысячный отряд Иконийского султаната. Впрочем, есть версия, что в данных событиях участвовали Госпитальеры.       Отношение с Тамплиерами резко и безвозвратно испортились в 1160-х. В 1160-м году в битве у Гастона армяне разбили Орден, а уже Великий князь Килики Млех (1170-1174) в 1171 году внезапным ударом отобрал у Тамплиеров крепости Дарпсак и Гастон и присоединил эти исконно армянские крепости к своему княжеству. На защиту Тамплиеров выступило Иерусалимское королевство, Антиохское герцогство и Триполитанское графство. Зангиды в свою очередь стали за армян. В том же 1171 году у крепости Пахрас состоялось битва. В время битвы зангидские отряды убежали с поля боя, а армянская армия в главе с Млехом отступила к крепости и начала упорную оборону. В результате крестоносцы отступили и крепости остались за армянами. Но это послужила поводом к долгому претендованию к ним Ордена Тамплиеров.       Весной 1185 года Тамплиерам удалось захватить Гастон. Армяне отплатились тем, что летом 1185 года разбили антиохцев и орденских рыцарей в битве у крепости Тил-Хамтун.       Вошедший на престол Киликии Левон I Великий (1187-1219) изначально решил наладить хорошие отношения с крестоносцами. Он вернул крепости Пахрас и Дарпсак Ордену, с условием, что они будут признавать вассалитет Киликии. В мае 1187 года стороны пришли к миру и Тамплиеры, в обмен на военную помощь, опять стали владельцами Гастона. Впрочем, к осени 1188 года года Эюбидская армия Египта в свою очередь захватил Гастон у них. Скоро отряд Тамплиеров попал в засаду Эюбидов и был уничтожен у крепости Пахрас. Короткое время спустя Эюбиды Салах-эд-Дина штурмом взяли крепости Пахрас у воинов армян и Тамплиеров.       В 1193 году армянская армия Киликии освободила эти крепости и в придачу к ним Гастон (которое армяне отстроили заново), после чего Левон Великий на прежних условиях вернул их Тамплиерам.       Но отношение опять начинали портятся из-за ненадежности Тамплиеров. Те опять взяли на вооружение враждебное отношение к Киликии, сотрудничая с Антиохским герцогством.       В ответ на это осеню 1205 года армянская армия захватила крепость Россейли, к югу от Александрека. С Орденом началась настоящая война. В декабре армянский гарнизон Пахраса попыталась неожиданным ночным ударом ворваться в Дарпсак, но Тамплиерам удалось отбить эту попытку. Орден призвал на помощь силы кочевых туркменов и армию Халепского эмирата — вассала Эюбидов. Но армяне разбили туркмен у Пахраса в январе 1206 года, а через 2 месяца неожиданным ударом была разбита и вторгнувшаяся армия Халепского эмирата. Тамплиеры, потеряв все надежды, вынуждены были признать верховенство Киликии. Их права в многом были ограничены.       Стараясь угодить сердцам европейцев, Левон I Великий в 1211 году даровал Пахрас Тамплиерам. Но те опять оказались забывчивыми к добру и начали плести интриги с Антиохским герцогством против Киликии.       В ответ на это в 1213 году армянская армия неожиданным ударом захватила Гастон и Пахрас, после чего Тамплиеры, потеряв все надежды одолеть армян в открытом бою, передали Дарпсак Халепскому эмиратсву, а сами удалились в Антиохию — оставаясь крайнее враждебно настроены к Киликии.       14.02.1216 армянская армия стремительным ночным броском вошла в Антиохию, без боев захвати сам город и заставил капитулировать и удалится из города Тамплиеров и их пособника, герцога Боемунда IV-ого.       Тамплиеры надолго затаили обиду на Киликию. В 1233 году они, в союзе с Икониийским султанатом и Антиохским герцогством вторглись на Восток Киликии. Армяне пошли на уступки. Крепость Пахрас была опять дарована Тамплиерам, в ответ на это они поклялись верно служить Киликии.       В июне 1237 года Тамплиеры, с помощью наемных армянских лучников и пехотинцев попытались внезапным ударом захватить Дарпсак у Халепского эмирата. Союзники сначала ворвались в окрестности крепости и кажется удача была нa их стороне, но вовремя подоспевшая подмога из Халепа неожиданно ударила по ним и нанесла тяжелое поражение. Только Тамплиеры потеряли 100 из 120 участвовавших в походе рыцарей. Месяц спустя халепцы осадили Пахрас, но армянам и Тамплиерам удалось отстоять крепость.       После этого, царь Гетум I (1226-1269), окончательно потеряв надежду на своих союзников, отобрал у них Пахрас.       В мае 1268 году мамелюки захватили Гастон у армян и у Тамплиеров… » (Орфография и пунктуация сохранены как в оригинале.) Эта музыка будет вечной, если я заменю батарейку Как человек, не имеющий никакого отношения ни к французам, ни к армянам, должна сказать, что армяне тоже жгли не по-детски. Мне хотелось некультурно заржать после третьего или четвёртого перехода крепости Пахрас, если честно. Дискотека на граблях какая-то. Во-о-от. Ну а так-то тамплиеры хорошие ребята; опять же, Робер так поёт, так поёт…