Рыцарь Храма Соломона

(октябрь 1299 г.)       — Ты ничего не хочешь мне рассказать?       Бертран, пребывающий последнее время в чëрной тоске, поздно заметил засаду, да и не ожидал. Робер, коварно залучив его в свою келью под предлогом помощи в мелкой починке брамицы, зажал в угол и, выпятив челюсть, вытряхивал из него правду.       — Я ничего не хочу, — угрюмо открестился Бертран.       — А я очень хочу послушать. Ходишь сам не свой, не улыбаешься, по углам шепчутся…       — О чëм?       — О том, что это всё-таки ты организовал побег Жослена.       — Да с хрена ли?! — взвыл и так обиженный на весь свет Бертран. — Я его даже не знаю! Он дворянин, он из Бордо, он на Кипре девятый год! Да он старше на одиннадцать лет! Он когда из Франции выезжал, я ещё к первому причастию не ходил! Я с ним даже словом ни разу не перекинулся! Я вообще спал в общей спальне, когда они бежали! Вот кто эти слухи распускает — тот и помог бежать. А Сержио я вообще терпеть не мог.       Робер кивнул.       — Потому что Эсташ с ним дружил? Я-то лично думаю, что ты Эсташа прикрываешь. Они с Сержио последнее время не разлей вода были. Но это полдела. Какого дьявола вы мне не сказали? — В голосе Робера вдруг прорвалось возмущение. — Ну Бертран! Это надо быть такими идиотами! Ты почему ко мне не пришëл? Я бы тебе свою флягу отдал — монастырь не в походе, я мог пока и одной обойтись, а новую через полгода попросил бы. Я вообще ни с Жосленом, ни тем более с Сержио не знался.       Бертран уныло качнул головой.       — Ещё и тебя втягивать?       — А! Так всё-таки правду говорят!       Бертран только рот открыл — это надо так же попасться!       — Робер…       — Да ладно, молчи.       — Я тебе клянусь, что из тюрьмы я их не выпускал! Это кто-то другой. Я правда просто отдал им воду. Ну не хочу я видеть, как своим же руки крутят. И Эсташ… А ещё и тебя подставлять.       — То есть прикрывать меня можно было, а в случае чего обратиться за помощью — нельзя?       Бертран отвёл глаза и вздохнул. Не сознаваться же, что червячок сомнения точил — вдруг Робер принципиально откажется помочь. Новые благородные друзья, беседы о высоком… Что ему приземлённые беды каких-то слуг.       — Чего теперь…       Но Робер, оказывается, только подступил к главной теме разговора.       — Мне другое интересно. Болтают, что ты на самом деле не то благородный, только скрываешь своë происхождение, не то незаконнорождённый, и тебя просто отец-дворянин не признаëт пока. А вот как признáет… Поэтому так мягко отнеслись и от столь серьёзного обвинения отмахнулись. Рыцарей ведь и правда мягче наказывают, хотя и утверждают обратное. И грамоту ты знаешь… Мог бы белый плащ носить и грязной работы не касаться. Так как? Ну уж мне-то мог бы и сказать! — Робер обиженно поджал губы.       Бертрану поплохело.       — Н-нет. Глупости какие. Я простой лавочник. Кто такое болтает?       — Ну-у… Пара человек.       Бертран отчаянно затряс головой и упëрся намертво, как Робер его ни пытал.       Подловить момент и застать Магистра одного было очень трудно, но через неделю Бертран справился с этой задачей.       — Мессер, можно обратиться?       Магистр удивлëнно глянул на Бертрана, топтавшегося с ворохом свитков у его стола.       — Да?       Бертран оглянулся ещё раз, убеждаясь, что никого рядом нет.       — Откуда ходят сплетни, что я благородный? Кто-то знает и распускает слухи.       Улыбка чуть тронула губы Магистра.       — Ну, допустим, я.       — А… Зачем это? Это же ложь!       — Во-первых, не ложь. Во-вторых, если делать, то делать. Ты что, собрался до конца жизни чёрную работу выполнять и на побегушках быть?       — Но… А что я могу?       — Я же говорил тебе, что есть лазейка. Если выясняется, что в сервиенты пошёл дворянин, из скромности скрывший свою родословную, то ему выдаётся белый плащ. То же самое, если отец-дворянин признает незаконнорождённого сына после того, как тот уже поступил в Орден.       — А-а-а… И кто меня признает?       — Есть очень дальняя обедневшая ветвь моей семьи с другой фамилией. Глава рода приходится мне даже и не понять кем. Наследников нет, да и наследовать, кроме дворянства, нечего. За определённый дар он согласен оформить тебе документ. Ему безбедную старость, тебе — дворянство. Полагаю, к следующей весне этот вопрос будет решëн. Дворянина же я могу взять личным оруженосцем. И через несколько лет безупречной службы имею право произвести в рыцари. Да, это не быстро, несколько лет, может, даже лет десять, но куда торопиться? Поэтому, будь добр, не встревай более ни в какие сомнительные происшествия! Твоя репутация должна быть безупречна!       — Не надо, я не хочу! Это же… Мне и так хорошо, я всем доволен! Ну какой из меня рыцарь?       — Сейчас никакой. Лет через десять — будешь отличным.       Магистр встал и заходил по комнате.       — Если ты думаешь, что рыцарство — это привилегия, то ты ошибаешься. Сначала — это долг, а потом уже привилегия. Ты должен идти к великой цели и вести за собой других. В первых рядах идти. Это тяжело и опасно, но именно это и называется быть рыцарем. А у рыцаря-храмовника одна цель — Храм. Мы должны отвоевать его, должны возродить Иерусалимское королевство. Я добьюсь нового крестового похода, мы вернём всё утраченное. И когда мы войдëм в наш Храм, ты будешь рядом со мной. Это долгий и тяжёлый путь, но наш долг следовать ему. Это наш крест, наше мученичество, в знак которого кресты на наших плащах — красного цвета.       Магистр прошёлся ещё пару раз по комнате, скептически осмотрел Бертрана, махнул рукой и снова сел за документы.       — Это долгий разговор и преждевременный. Маленький ты ещё всё же. Возвращайся к своим обязанностям, исполняй их усердно и помни, о чëм мы говорили.       Ошарашенный Бертран склонил голову, вышел, не помня как, поднялся на открытую площадку на вершине донжона и надолго замер, бесцельно пялясь вдаль. Синь моря была прекрасна и безмятежна, ей не было никакого дела до заблудившегося в мыслях человека.       Нет, Бертран, конечно, понимал, что место ему в Ордене присмотрят хорошее, но… Перебирая намёки и полунамёки за прошедшее время, он спрашивал себя, с чего вдруг решил, что его просто устроят писарем, или помощником драпьера, или каким-нибудь кладовщиком. И ведь Ноэль ему в лоб тогда сказал: «Другому сервиенту говорить бы не стал, но так как ты далеко пойдëшь…» Настолько?! Дворянство? Рыцарство? А с возрастом, поди, и должность среди высших сановников Ордена?! Но ведь он этого не заслужил! Недостоин! Не имеет права! Что он знает по сравнению с Робером, которого с малолетства учили быть дворянином? Который как ходячая библиотека? Что он может физически по сравнению с Эсташем? По сравнению с другими братьями, усердно работающими на славу Ордена, храбро сражающимися?! Разве это справедливо? И эти разговоры о новом походе… А вот Робер говорил, что Европе не под силу отвоевать Иерусалим, что похода не будет, прошли времена походов. И тот гость командора Ноэля… Бертрану хватило, конечно, ума не просвещать Великого магистра, что́ думают о положении дел отдельные его рыцари, хотя очень хотелось. Вот кто из них прав? Положа руку на сердце, Бертран считал, что Робер, но непоколебимая вера Магистра заражала, заставляла колебаться. За ним хотелось идти.       Бертран повздыхал ещё, успокаиваясь. Ладно. Его дело маленькое — усердно молиться, усердно трудиться, усердно тренироваться. А, да! Не попадать в неприятности. Простой, хороший план.       Ещё пару недель Бертран варился в своих мыслях, а потом судьбе надоело наблюдать за бесцельным самоедством одного конкретного сервиента, и она ворвалась в размеренный мир Дома уставшим храмовником, привëзшим срочное письмо. Бертран даже видел его — влетевшего в ворота, вопреки Уставу едва не загоняя коня, бросившего повод подошедшему брату и почти бегом направившегося прямиком к Магистру.        Гонцов было много, приезжали и уезжали они часто — сеть сообщений Ордена работала как часы, — но почему-то этот храмовник зацепил взгляд. И Бертран долго вглядывался в двери, скрывшие пропылëнный плащ.       А через полчаса созвали срочный общий капитул. Даже предваряющую молитву читали, словно торопясь.       Магистр встал, обвëл всех тяжëлым взглядом:       — Братья, тяжёлую весть принёс мне гонец. Мамлюки перешли в наступление и вторглись в Киликию. Рош-Гийом пал, пали и крепости Госпиталя. Царь Константин призывает нас на помощь. Мы выдвигаемся на марш. Через три дня я с частью монастыря отбываю в Киликию через Фамагусту. Списки выступающих со мной братьев до вас донесёт маршал. Времени на сборы мало. — И быстрым шагом покинул комнату собраний.       За ним сорвались маршал, драпьер и пять рыцарей свиты, на ходу что-то уточняя, получая распоряжения.       Бертран с Эсташем переглянулись и тоже поспешили на выход.