Рэгтайм

Папаша часто говорил: «Джаз – он как выпивка: с ним все намного приятнее». Папаша говорил много всяких глупостей. Джимми Кальверт родился 8 мая[1], в чудесный денек. Папаша его тогда пошел и основательно надрался, и долго еще играл под окнами дома на своей трубе. Он был, конечно, не так хорош, как Сид Беше[2], учитель Джимми, но звуки трубы рождали в новорожденном что-то неведомое. По крайней мере папаша так говорил. Но сам Джимми помнил, как лет в десять он лежал ночью в постели, слушал эту музыку – ангельскую и дьявольскую одновременно – и ему виделись мириады миров, бесконечные космические пространства. Новый Орлеан на прямой связи с космосом. Музыка сфер. Папаша умер, как раз когда Джимми исполнилось одиннадцать, и паренек не смог похвастаться своими успехами в игре на кларнете. На похоронах играли отменный диксиленд, а Сид Беше похлопал Джимми по плечу и дал сыграть соло. Джимми взял отцовскую трубу и извлек из нее звук, мягкий и темный, как хороший кофе. Джаз стал его жизнью. Паршивой жизнью, как не крути, но разве это так важно, когда ты отмеряешь своими пятками землю Юга, и играешь, и пританцовываешь на месте. Джимми играл на танцах, играл на похоронах, играл в новоорлеанских борделях и на пристанях. Звук его трубы волновал и тревожил. Что-то завораживающе-жуткое было в самой трубе, которую старик Кальверт добыл невесть где: хищный раструб, темный блеск меди, загадочные знаки внутри. Пока она лежала на столе, на кровати, на комоде, на подоконнике, Джимми почти ненавидел ее, ощущал на себе ее голодный жадный взгляд. Проклятая труба хотела сожрать его. Но, стоило взять ее в руки, поднести к губам, дунуть один раз, и звук – черный кубинский кофе – поглощал его. И уже нельзя было ни удержаться, ни остановиться. И любой, кто слушал этот грешный звук, пьянел и пускался в пляс. Во всех кабаках и борделях Нового Орлеана боготворили Джимми Кальверта. Всему настал конец в один ужасный день, в ноябре 1926 года, когда хоронили вдову Дженкинс. Старуха вскочила из своего гроба и принялась отплясывать под звук трубы, черный как кофе. Черный как космические глубины. Джимми едва не забили камнями. И тогда он задумался впервые, а так ли уж нелепы мифы о встречах с папашей Легбой[3]. Не продал ли однажды старик Кальверт свою душу в обмен на трубу? Неделю Джимми пил беспробудно, пока у него не кончились деньги. Однако, рассудок его был крепок, куда крепче его здоровья. Запой вылился в жестокую простуду, и лежа в постели, балансируя на грани жизни и смерти, Джимми слышал звук трубы и видел миры, раскрывающиеся перед ним, как лепестки кроваво-черной розы. В ушах его звучало отголоском, эхом из прошлого или может из будущего: я, стоя на перекрестке, пытаюсь поймать машину, но никому не нужен, все проезжают мимо[4]. Джимми стоял в одиночестве, нагой, в кромешной тьме. Когда он пришел в себя, то увидел склонившееся к нему морщинистое лицо, такое старое, что в морщинах пряталось само время. - Ты пришел в себя, мальчик, - довольным тоном сказала старуха. – Ты был очень болен, а теперь ты здоров. Это было страшное испытание, но ты прошел его. - Кто вы? – выдавил Джимми и протянул руку, но она прошла сквозь древнее лицо. Старуха исчезла, и только сухой и древний смех ее повис в воздухе. - Езжай на север, мальчик, - сказала она, отсмеявшись. – Иди на север, пешком. Маршрут отпечатан у тебя в сердце, отпечатан у тебя под веками. Когда ты придешь на место, ты поймешь, что – вот оно. Когда ты придешь на место, ты поймешь, что делать. Это стало словами его собственного блюза. Когда ты придешь на место, ты поймешь – вот оно. Когда ты придешь на место, ты поймешь, что делать. О, детка, весь мой путь отпечатан в сердце. О, детка, я сквозь ночи иду на север. Старуха не обманула Джимми. Путь занял почти год, но не оттого, что он шел пешком, нет. Путь занял почти год, потому что он то и дело ощущал потребность остановиться и достать трубу из футляра. И тогда при первых же звуках ее голоса, темного и мягкого, как хороший кофе или бездна без названия, к нему стекались слушатели. Не те слушатели, что были у него в борделях и кабаках Нового Орлеана (хотя и там странностей хватало). Особые слушатели. Безумцы. Уродцы. Отщепенцы. Жрецы темных богов. Колдуны и ведьмы. Мертвые и бессмертные. Пусть они были облечены смертной плотью, натянули ее, словно костюм, но Джимми знал, Джимми видел, и не как иные люди – искоса, в уголке глаза. Нет, Джимми видел их наяву, воочию, но сохранил свой рассудок. Труба рыдала за него[5]. В овеянный темными тайнами и возлюбленный ведьмами Аркхэм Джимми пришел уже облаченный знанием. Сюда вел его путь. Сюда, в на эти холодные недобрые новоанглийские улочки. «Аркхэм», - шепотом говорили его новые слушатели. «Аркхэм». Настало время конца. Джимми не нравится эта идея. Он не готов к концу. Но он больше не невинное дитя, он кое-что знает. У него припрятано кое-что в рукаве. И Джимми сидит за столиком в Ресторанчике Вельмы, в единственном приличном заведении на весь Аркхэм, в единственном заведении, где умеют варить кофе. Он темный и мягкий, совсем как ночь, как глубины неизведанных бездн, как пустота между мирами. Джимми пьет его и считает минуты. Скоро, совсем скоро прелюдия закончится, и начнется сама пьеса, и звучать она будет, как его проклятая труба, как звуки из иных сфер. Совсем скоро. Еще чуть-чуть. Каждый глоток может быть последним. 1. 8 мая 1911 года также родился знаменитый блюзмен Роберт Лирой Джонсон, с именем которого связана легенда о сделке с дьяволом. Подробнее прочитать можно тут: http://americanlegends.livejournal.com/6105.html 2. Сидней Беше (1897-1959) – джазовый кларнетист и сопрано-саксофонист, один из пионеров джаза. В начале 1910 действительно давал уроки игры на кларнете 3. Папа Легба – один из ключевых лоа в вудуизме, проводник между миром живых и мертвых 4. Слова из знаменитого Crossroad Blues Роберта Джонсона, который будет написан только в 1937 году. Послушать можно здесь: http://www.youtube.com/watch?v=Yd60nI4sa9A 5. «Золотая труба», входящая в нехитрое имущество Джима Кальверта, позволяет некоторое время нейтрализовать повреждения рассудка