deep in my bones

Они стоят в открытых воротах – там, где вся сила, хитрость и напор убийцы уже бессильны. Смеются и заранее празднуют победу. Тиски тумана, давящие на голову, отпускают наконец-то, развязывают безмолвие языков и ртов, спадает напряженная тяжесть в плечах и спинах, гнущая к земле. Мы победили. В небольшой схватке за жизнь, в небольшой гонке времени за каждую лишнюю секунду, мгновение, которое решает все. Дэвид хохочет, запрокинув голову, над бессилием Баньши. Тот хрипит рядом с последней чертой, отделяющей выживших от побега. Бесцельно бьет в колокол и опускает руку, пока его очертания толком не проявятся в реальном мире. Снова и снова. А потом и вовсе застывает неподвижно, оставляя только треск углей, как затушенной ярости, и недвижимое укоризненное безмолвие. Дуайт тяжело дышит, прижимая руку к груди – кровь растекается багровыми пятнами по бетону, и взгляд у очкарика сверкает истинным безумием, ломкой наркомана. Дуайт вырывается из-под рук, пригнувших его к земле, чтобы залатать раны и унять боль. Рвется к выходу мимо застывшего хрипа Призрака. Дальше, к разрушенным стенам и неизменно гудящему дереву с подвешенными коровьими тушами. - Куда?!. Призрак идет по кровоточащему следу, бьет в свой колокол, и вся погоня тонет в слепящем закате кукурузного поля, пока вдалеке не слышится крик, полный боли. - Идем. - Что это, нахрен, было?!. - Кто-то захотел остаться. Коллапс стягивает остатки мира в сноп кипящих искр за их спинами.

~

Возьми меня. За горло, поднимая над землей и вгоняя нож под ребра, глубоко, до самого сердца, на мгновение перекрывая любую иную возможную боль. Оттяни за ногу на открытое место, чтобы перемолоть позвоночник сильными и яростными ударами. Вырви мне язык и размозжи голову дубиной под захлебывающийся вой и агонию слабого тела. Запусти костистые пальцы в брюшнину, безошибочно выдирая печенку. Опрокинь на спину и перережь глотку одним точным движением. Возьми меня. Здесь, сейчас, до того, как коллапс пробьет последний гудящий удар, заставляя вздрагивать огненную геену, сжирающую очередной одноразовый мир. Возьми мою боль и кровь, мое бессилие и страдание, мое желание стать частью тебя – физически ли, когда ты проглотишь часть меня, или ментально, застыв холодеющим телом на сетчатке твоих глаз. Позволь мне раствориться в твоих желаниях, ответить тьмой на тьму. Глубже, больше и дальше, за пределы рамок, обозначенных Сущностью – тянуть языком по горячей, пульсирующей шелковистым и бардовым, головке языком и губами, брать глубже в глотку, давиться и задыхаться от восторга, когда стальные пальцы вплетаются в пряди волос и прожигают голову до самой кости. Пока ты тянешь и тянешь резкими толчками горячий рот, горячее и плотное кольцо губ на свой член. Пока потемневший взгляд прошивает насквозь. Холодит под диафрагмой и запирает возможность вдохнуть. Позволь мне остаться с тобой, здесь, навсегда. Дуайт обмякает на землю, словно в его теле больше не осталось костей – смотрит безучастно на лавовые полосы, пожирающие очередной мирок, трогает кончиком языка безвольные губы, и его трясет от безмолвного ожидания, давит на глотку и прокатывается сладкой дрожью по телу. Прикончи меня. Жар и холод, прокатывающиеся по спине в ожидании финального удара, как кульминации всего происходящего после начала коллапса. Эти, стоящие в воротах, даже не подозревают, что предлагает Дуайт убийцам, насколько бесстыдно трется о их бедра, закованные в доспехи, обвязанные тряпками или закрытые резиновой тканью, щекой, задницей или ладонями, вымогая грубую и быструю ласку. Используй меня. Насколько жадно он приникает ртом к оголенному телу, если ему позволяют, пока никто не видит, насколько жарко вымаливает логичное окончание свершившегося акта, закрепление быстрого и оголодавшего сношения под гонг коллапса. Как с трудом проглатывает вязкую слюну и открывает рот – вырви мой грязный язык, забери его, пусть он будет твоим теперь. Как робеет перед горящей мощью Они, возвышающегося над ним, и с трепетом ждет, когда тот завершит начатое, задыхаясь от страха, восторга и нетерпения. Каждый раз - словно в первый, несмотря на то, что Дуайт точно знает, что поднимается после и получит возможность испытать все это снова.

interlude 1.4

- Это ненормально. - Тут всё ненормально, моя милая, - ворчит Дэнни, - Мы тут, знаешь ли, все как крысы, бегущие в колесе. Убиваем и умираем, не особо задумываясь о нормальности происходящего. - Но он как будто получает удовольствие от этого! Специально идет к ним… к вам! В руки! Джонсон отрывается от своего бургера, дожевывает медленно то, что уже успел откусить, и выразительно поднимает бровь в ответ на возмущение Неи. - Тогда он счастливчик. Получает кайф от процесса. Он большой молодец. Не думала об это в таком ключе?.. Нея молчит и явно не решается на главный вопрос – ты что ли, Дэнни Джонс, тоже трахал его после коллапса?.. Дэнни даже обидно, что он не может похвастаться подобным. Он был бы не против. - Мне нужно проверить всё лично, - наконец авторитетно заявляет Крик, и с аппетитом вгрызается в свою заслуженную булку с говяжьей котлетой. В целом это смешно, такая забота о другом, когда небольшой бзик не мешает игре… - Он не заводит генераторы?.. Не снимает с крюков?.. Не помогает вам?.. Нея на всё отвечает неохотным отрицательным мычанием. - Так оставь его в покое. Каждый по-своему справляется со стрессом. Просто забей. - Но у тебя ведь есть знакомый Доктор… - Серьезно? Хочешь отдать его на растерзание Картеру? Ты представляешь, что этот извращенный нацист может сотворить с твоим драгоценным Дуайтом?.. - Всё началось после того, как он вернулся от Капканщика. Ты причастен к этому, так, Дэнни, мать твою, Джонсон? Убийца гасит вспыхнувший интерес в глазах и подчеркнуто неторопливо вытирает бумажной салфеткой пальцы от соуса, комкает бумажную упаковку. - Какое мне дело до этого? Нея поджимает губы – Дэнни откровенно любуется на точеный гнев, проступивший ярким, неповторимом рельефом, на не самом красивом лице. И, кроме явного гнева, всей кожей чувствует смятение выжившей. Как будто незримая рука дернула за невидимые струны, заставила их вздрогнуть, извлекая пока еще нестройные звуки, которые - преддверие музыки. Вся покорность и мягкость Дуайта, которая высветила, как вспышка, пороки всех остальных. Кто из них не ложился под нож с чувством закономерности и правильности происходящего, кто не пытался благодарить за отданный люк или ворота взглядом или движением, вроде бы случайным прикасновением, попыткой на несколько секунд стать ближе, сломать незыблемые законы паучьей суки. Кто из них не прятал эти темные внутренние порывы за таким же напускным, как у Джонсона сейчас, "мне всё равно" и "какое мне дело". Они тут все в одной лодке, и делать, кроме испытаний, тут совершенно нечего - наверняка более че-ло-веч-ны-е, живые и жадные до физического комфорта и удовольствия выжившие уже успели перепробовать друг друга по десятому кругу. И теперь очередь дошла до запретного плода, попробовать на вкус близость с теми, кто должен пугать и внушать страх, и ничего более. Пощекотать себе нервы новыми ощущениями. Дэнни насмешливо фыркает и тихо смеется. - Лучше подумай о том, что мне каждый раз приходится писать по десять объяснительных Сущности за каждый сломанный вами горящий тотем. И пока Нея не успела взвесить все за и против доверия к сказанному Джонсону, подобрать достаточно едкий ответ, Дэнни легко перемахивает через ближайшее окно и растворяется в пульсирующей темноте Хоукинса.