Помощь

Вода мирно сливается с закатом на далёком горизонте; мерцающая дорожка тянется почти до самого берега, но то ли волны здесь слишком буйны и не пропускают свет дальше, то ли сил уставшего за день солнца попросту не хватает, чтобы пройти. Морская пена плещется, то возникая у самой кромки песка, то вспыхивая белым облачком где-то на вершине огромного вала вдали. Ветер унялся и теперь колебал деревья на дальнем конце берега, позволив солёным потокам зеленоватой воды мирно наплывать и откатываться. Очередная особенно настырная волна задевает вытянутые вперёд ноги, нежно проводит шипящей пеной по грубой ступне и смачивает ближний песок. Тот тут же становится мягким и податливо принимает в себя неподвижные, чуть подзагоревшие пальцы с мозолями на согнутых мизинцах. Жёлтые, расчерченные в клеточку тонкими чёрными полосами, штаны смяты на коленях; ноющие от бега голени приятно щекочет льющийся со стороны моря солоноватый бриз, возле опущенной к самому песку руки лежит зарытая в него же шляпа-канотье с чёрной лентой. На спинке шезлонга, бросая сизую тень от крупных складок, висит старый поношенный синий плащ. Странные, на манер плавательных, очки подняты на лысую голову. Он замер, точно недвижная статуя, подставив огромный розовый нос навстречу уходящим алым лучам; маленькие, обычно закрытые голубоватым стеклом, чёрные глазки зажмурились, открывая паутинки морщин на изрядно потрепанном временем лице; рот сомкнулся, скрывая сверкающие белые зубы. Сыщик всегда бдителен и в любой момент готов отправиться навстречу опасности, но только не сейчас. Позади - долгие часы бесполезного бегства от несуществующей погони, впереди - только бесконечный простор сменяющих друг друга волн и манящий блеск золотой дорожки. Золотой... Ох, не то золото влекло его обратно в Бремен, что предлагала ему, хоть и преображенная, но всё же до сих пор дикая Атаманша. Нет, его влекло другое - цвет вьющихся волос и драгоценный звон голоса, язычок алого платьица, слишком короткого даже в летнюю пору, и навечно застрявший в его памяти блеск прищуренных глаз. Всё это, пусть и с поправкой на безжалостное время, он ожидал увидеть вновь в этом старом городе, где первый из бедняков - его же король. Но судьба резко напомнила Сыщику о собственном всевластии, швырнув взамен мелкое изображение на отчеканенной специально для него монете. Щуплый подросток, рыжеволосый, с множеством мелких веснушек на скулах и вздернутым носом; никто и не заметил, насколько он похож на деда. Думается, стоит ему растолстеть, как щёки его тут же отвиснут шире остального лица, а шею украсит округлый второй подбородок. Выбритый затылок скрывает опущенный козырёк повёрнутой назад синеватой крепки, пламенно-рыжий чуб выглядывает из-под неё и мелькает в сознании так же, как некогда мелькало красное платье. Мальчик храбр и наивен в своей храбрости, он ловит лягушек и дерзит своим престарелым учителям, как и многие подростки сейчас. А судьба, вооружившись властной рукой, сменившей лачугу на банк дикарки, вручает ему изображение этого живого плода любви и счастья и властно приказывает: "Взять!". И он не смеет сопротивляться, покорно трусит по её поручениям, хоть и на двух лапках. Пускай Сыщик изменился, оставил старый город, увидев прощальное послание огонька наряда, но боль в груди осталась всё та же, и призрак былой надежды вновь забрёл в обезумевшее сознание. И вот он рядом, чтобы вспомнить влажные запахи летней ночи, чтобы заново узнать звуки стрекотания сверчков и услышать плеск мирного озерца. А ещё, чтобы различить в свете звёзд сияющее лицо и вновь увидеть порхающую по поляне фигуру. Она больше не пылает ярким язычком пламени, уже тронули её нежное лицо складки морщин, но он по-прежнему любит голос и манеры; каждое движение танца, каждый всплеск руки или мелькание бедра меж раскрывающихся складок платья он сохранит в душе навечно. Маленькая её частичка, надменный рыжий малыш - тот, о ком она теперь поёт. Он спит и видит полные радости и любви матери сны, но позже... на следующий день сам бдительный и непоколебимый Сыщик соблазнит малыша и заставит его покинуть родительский дом. ...Ещё одна волна захлёстывает слишком далеко, достигая самой лодыжки и закапывая в мокрый песок нижнюю часть ступни. Где-то вдали отзываются криком чайки, а солёный морской ветер задевает ноздри и исчезает... Высокая плечистая фигура Атаманши неуклюже вертится подле пухленького рыжего короля, белое платье не успевает за собственной хозяйкой и то и дело открывает толстые бёдра и непривлекательного вида живот. Король увлечённо толкует о своём счастье, но сейчас совсем неохота его слушать. Сыщик ищет, он всматривается в толпу придворных в поисках её. Но нигде не промелькнёт узор нового платья, не заструятся золотыми волнами волосы, нет. ...По бокам от шезлонга берег чуть приподнимается крохотным песчаным склоном, на самых верхушках обрывов красуются тонкие паутинки следов набегающих волн, чернеет принесённый течением ил. Волны шипят и меняют узоры белой пены на своих гребнях, ближе к горизонту водяной простор становится совсем зелёным, вспыхивая искрами тянущейся от самого солнца дорожки... Резко врываются в тишину волн трубные мелодии из воспоминаний, за ними перед мысленным взором распахиваются двери, и, гордо утирая нос рукавом королевской мантии, входит малыш. Новый король, но всё так же рыжий, смотрит на мир с высоты престола победителя, а прямо за его спиной замерла она, такая похожая на себя прежнюю. Кажется, что ещё немного, и воспарят яркими лучами кудри, вспыхнет и укоротится платье, а лицо украсит хитрая улыбка. Улыбчивый малыш хмурит брови и повелительно тычет пальцем в Атаманшу, повторяя её слова, слова Судьбы: "Взять их!". Из дальнего тёмного конца коридора слышится грохот доспехов, и слуги дикарей содрогаются в страхе. Звон металла отдаётся в памяти бренчанием цепей, когда сам Сыщик хотел заковать в них свою любимую, забрать с собой и не делить ни с кем. Тогда её отобрали, и, как оказалось, навсегда. А в подтверждение тому на него сейчас смотрит рыжий мальчик со сползающей на уши короной на голове. Смотрит и не знает, что сказать. "Никогда никому не говори, малыш, кто носил тебе в камеру еду и рассказывал о деде, кто признался, что пощадил твоего отца и учителей, кто подсказал тебе лазейку к свободе. Не спасай безумного, малыш, ему не нужна твоя помощь." ...Пена шипит, увядая в объятьях мокрого песка и постепенно исчезает, оставляя тонкий след-морщинку у самой ступни. Солнце всё ниже погружается в колышущийся бирюзовыми холмами простор, протягивая длинный путь ближе к берегу, приглашая. Где-то далеко белыми вспышками мечутся у воды чайки, пикируя к самым клочкам пузырей на верхушках гребней и вновь пронзая своим цветом пурпурное закатное небо. Птицы кричат, раскрывая крылья в вышине и кружат наверху быстрыми стрелами, сливаясь с похожими на недолговечную морскую пену облаками и раскраивая размахом крыльев лучи жёлтого солнца. Море мирно меняется, сминаясь складками и буграми волн, трепещет на слабоватых отголосах дальнего ветра, окрашивается в тёплый оттенок солнечной дорожки. Пальцы на ногах Сыщика все сильнее зарываются в песок с каждой новой достигшей берега волной, скрывается в желтоватых песчинках чёрная лента на шляпе. Лёгкий бриз едва заметным касанием дотрагивается до волос на висках, заставляя Сыщика открыть маленькие прищуренные глазки. Укладывающиеся на водяную гладь солнечные лучи чуть слепят глаза, манят своим золотым блеском. Золото мелькает в его взоре, воскрешается в памяти, и он встаёт, поддаваясь его влекущему образу. Сыщик снимает со спинки шезлонга ровный синий плащ, облачившись в который он кажется потешным и неуклюжим, опускает на глаза диковинные очки и поднимает шляпу-канотье с песка. Мириады песчинок неровными струями ссыпаются с полей, оставляя след из пыли на чёрной ленте. Он становится таким же, каким прибыл в Бремен много лет назад. Почти таким же... Ведь больше нет сил, чтобы улыбаться, как тогда, больше нет сил, чтобы легкомысленно верить в собственную неуязвимость, больше нет сил, чтобы... чтобы справляться с воспоминаниями. Солнце впереди становится алым, почти рыжим, как огонёк памятного платья, как яркий чуб малыша... и как перчатка Атаманши, повелевающая разрушить безмятежность всего, что он, хоть и безответно, но любил. Он входит в море, нарочно опустив брюки и всунув руки в просторные карманы; ступни сначала с чавканьем шлёпают по мелководью, а затем только поднимают тёмные облачка пыли на дне. Одежда темнеет и наливается тяжестью влаги, липнет к усталому телу. И вот уже даже синий плащ его становится неподъёмным, когда Сыщик входит по самые плечи и пускается вплавь. Длинные рукава рубашки зачерпывают воду и постепенно становятся только обузой, встречные волны неумолимо лезут в лицо и заставляют захлёбываться, шляпа чудом держится на голове. И перед самым концом до его ушей долетает звук знакомого голоса, голоса малыша; в воспоминаниях, сливаясь с мгновенными бликами заката, мелькает его рыжий чуб. "Выходит, малыш вырвался из-под тяжести короны и из-под опеки родителей. Из-под Её опеки..." Но уже поздно, малыш скрывается где-то за стеной леса, а бдительного Сыщика с головой накрывает вода. Шляпа оставляет его, жёлтым пятнышком поднимаясь к поверхности и сливаясь с последними бликами солнечной дорожки. Ему больше не нужно золото лучей или любимых волос, не нужен алый блик заката и пламени платья, и, уж точно, не нужна ничья помощь.