Ночь, когда кричат мечи

      После изнурительной тренировки Масамунэ пришёл в себя. Кодзюро терпеливо ждал этого момента. Он не пресёк этот порыв, даже несмотря на то, что Масамунэ был ранен — господин лучше знает свои возможности, и если решил взять меч, значит, чувствует, что рана не откроется. Но всё же попросил быть осторожнее. И когда тот устало присел на пол, Кодзюро подал полотенце.       — Спасибо, — коротко ответил Масамунэ.       Было в этой благодарности что-то большее. Не просто признательность за полотенце. И возможно, не только за то, что дал побыть одному.       Кодзюро отошёл на пару шагов и тоже сел.       — А давно мы вместе не распивали сакэ, не считаешь? — неожиданно спросил Датэ. — Сегодня должна быть прекрасная ночь… Так почему бы не выпить?       Кивнув, Катакура принялся готовить всё необходимое.       Ночь и правда выдалась великолепная. Опустившаяся прохлада подняла невесомый туман над нагретым дневным солнцем прудом, и казалось, будто кто-то курил трубку, выдыхая дым так, как ему вздумается. Облака в свете ночи приобретали фиолетовые оттенки. Они причудливыми узорами заполняли небесное полотно, пытаясь поглотить серебристый месяц. Редко ухала сова — наверное, присмотрела себе место недалеко от замка и теперь вышла на охоту. Других животных почти не слышно. Необыкновенная ночь.       Наполнив протянутую чарку, Кодзюро отставил сакэ. Масамунэ задумчиво наблюдал, как ветер проходится по глади пруда, вызывая мелкую рябь, и похоже, совсем не следил, что происходит рядом с ним.       — Ты тоже, — не глядя, сказал он и сделал глоток. — Не особо интересно одному пить.       Выпивать не хотелось, но спорить с господином желания было меньше. Катакура наполнил и свою чарку, направив свой взгляд в ту же сторону, что и Масамунэ. Показалось, будто бы что-то бесшумно упало в пруд. По воде пошли круги, подтверждая подозрения. Но что могло упасть? В груди такими же волнами расходилась тревога. Кодзюро хотел спросить господина, видел ли он что-то, но тот был совершенно спокоен, поэтому он промолчал.       — А ведь сегодня не обычная ночь… — прервал молчание Датэ. Говорил он плавно — то ли под влиянием сакэ, то ли сама обстановка тому способствовала. — На Западе считают, что граница между миром живых и миром мёртвых в эту ночь тоньше обычного. Того и глядишь, духа какого-нибудь предка дождёмся, — он повернулся к Кодзюро и улыбнулся. — Но если хочешь избежать встречи с предками, можешь взять дайкон и вырезать забавную рожицу.       — Глупости всё это, — ответил Катакура, отпивая из чарки. Но с пруда взгляда не сводил.       Масамунэ снова погрузился в свои мысли. И он думал уже не о противнике, сумевшем ранить его, — заботы об этом были оставлены дню. Не о том, как он смог допустить ранение, — эти мысли были сражены тренировкой. Думал он о чём-то далёком, болезненном. Как бы ни хотел Кодзюро помочь, это не его сражение. И даже, как обычно, защитить спину не получится.       Облака всё-таки поглотили месяц, погрузив улицу во мрак. Масамунэ ещё немного рассказал про праздник — Кодзюро запомнил только, что раньше это был праздник урожая. Про вырезание рожиц у овощей он так и не понял, да и не пытался. Чушь какая-то — портить еду! Это же какой у них урожай, что они могут себе позволить такое? Ни духи, ни демоны не могли напугать Кодзюро — с чего бы им вообще трогать его или господина? За каждой новой чаркой разум накрывало дымкой, а произошедшее ранее забывалось, стиралось из памяти. А зачем, если это, скорей всего, иллюзия, вызванная обстановкой?       Когда сакэ закончилось, Кодзюро собрал посуду и с поклоном удалился. Масамунэ ещё немного понаблюдал за небом, но не дождавшись, когда облака освободят месяц, цыкнул и ушёл в свои покои.       Ложиться спать Катакура пока не собирался. Он вышел во внутренний двор, чтобы осмотреть пруд. Может, из памяти и стёрлось то необычное событие, но смутное беспокойство, плещущееся на дне сердца, не отпускало. Кодзюро прошёлся вокруг, внимательно вглядываясь в воду. Ветер стих, и поверхность пруда ничто не беспокоило. Тьма тянула свои проклятые щупальца со дна, стараясь схватить, утащить к себе, заточить в плену. Кодзюро сморгнул, и щупальца пропали.       Месяц вырвался из клетки облаков, бросив серебристый свет на поверхность пруда. Успокоившись, Кодзюро развернулся и… Услышал вкрадчивый шёпот:       — Обернись…       Отскочив в сторону, Катакура положил ладонь на рукоять катаны. За спиной никого не было. Он выпрямился и сделал пару шагов. Что-то плескалось в пруду. Ещё шаг. Ничего не было в пруду — да и быть не могло. Но поверхность пульсировала. Кодзюро застыл, не зная, что делать. Ничего и никого не было, но кто-то пытался вырваться наружу.       — Что это ещё…       Но не успел он закончить вопрос, как чёрные щупальца вынырнули из воды и обвились вокруг него. Руки плотно прижало к телу — не освободить. Тьма потянула Кодзюро к себе, и сколько бы он не старался удержаться, вырваться, пересилить её, пруд приближался. Волна захлестнула его, оглушив на мгновение. Он опускался на дно. Кодзюро ожидал, что скоро кислород закончится, и он захлебнётся, но этого не произошло. Вместо этого он ступил на дно и почувствовал свободу — тьма отпустила его. Ничего не понимая, Катакура открыл глаза. Как ни странно, это получилось без боли. И снова он услышал тот же голос:       — Наконец-то мы можем поговорить.       Кодзюро косился по сторонам, но видимость была плохая. К тому же, он не понимал, откуда исходит голос — казалось, будто бы он везде, а может, только в его голове. Ладонь на катане сжалась, но вместо шнуровки на рукояти почувствовала лишь кожу перчатки. Кодзюро не знал, как остался без оружия.       — Тебе не о чем волноваться, я не собираюсь нападать, — успокоил голос. — Невежливо с моей стороны оставаться вне зоны видимости, но я ждал, пока ты не обнаружишь пропажу.       Звук шагов. Справа? Слева? А может, позади? Катакура не понимал, откуда идёт неизвестный. И не знал, достаточно ли будет вакидзаси, чтобы отбиться, если тот решит напасть. Но неизвестный появился прямо перед ним совершенно безоружный. Он остановился в трёх шагах и сложил руки на груди. Кодзюро следил за каждым его движением, но мужчина больше ничего не делал. Неизвестный ждал, пока его рассмотрят, привыкнут к нему, спросят.       Бегло пройдя взглядом по ничем не примечательному тёмному кимоно — разве что, за одеждой могло скрываться оружие, — Кодзюро сосредоточил внимание на выражении лица. Видимость мешала рассмотреть детали, но мимика не выражала гнева. К слову, она вообще ничего не выражала. Угрозы от мужчины не исходило. Доверившись чувствам, Кодзюро выпрямился.       — Кто ты?       Незнакомец скривил рот в улыбке, смотря на собеседника безэмоциональным взглядом:       — Можешь ещё рассмотреть меня. Подходи ближе, не бойся — я и с места не сдвинусь. Смотри внимательнее. Может, у тебя появятся догадки.       И Кодзюро вгляделся. Кожа, которая до этого казалась глиняно серой, оказалась зеркальной. Волосы сплетены с нитями и собраны в небольшой хвост. На шее блестело золотое ожерелье. Слишком невероятно, чтобы быть правдой. Слишком очевидно, чтобы оказаться ошибкой.       — Зачем я нужен тебе? — задал следующий вопрос Кодзюро.       — Очень интересный вопрос… Могу задать его и тебе, — спокойно ответил мужчина. — Впрочем, сейчас я тебя позвал. Я просто хочу поговорить. Давно уже. Просто не так-то просто связаться. Да и предупредить я тебя должен.       — О чём же ты хочешь поговорить?       — О жизни. Своей и не только. И в целом о жизни.       Мужчина сел, тем самым демонстрируя, что разговор будет долгим. Катакура, не сводя с него взгляда, тоже опустился на землю. Они сложили руки на бёдрах, и со стороны можно было подумать, что один отражение другого. Вот только кто чьё отражение?       — Вижу, ты готов слушать, — начал мужчина. — Я уже долгое время нахожусь рядом с тобой и сражаюсь бок о бок, и очень хотел посидеть вот так, напротив, хотел, чтобы ты меня увидел и услышал. Ты ведь раньше даже и представить не мог, что твой меч помимо своей железной оболочки обладает чем-то ещё? Хотя для многих это так… Мастер может сделать пустую оболочку. А может и так стать, что наши души разрываются под воздействием силы владельца. Тогда и оболочке долго не жить…       Меч замолчал, и Катакура воспользовался этой паузой:       — Почему ты мне это рассказываешь?       — Потому что другой возможности у меня не будет. Я скоро умру, если это так можно назвать — тело моё выдержит ещё сколько-то и послужит тебе. И я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал, но сначала послушай мою историю.       Пусть Кодзюро не понимал, зачем это нужно, против он ничего не имел. Проснулся природный интерес, и даже смог пересилить выработанную за годы осторожность.       — Мы рождаемся с чертами создателя, но часто перенимаем черты хозяина, — продолжил меч. — Я, к примеру, почти точная копия тебя. Но если хозяин не особо силён или же мастер при создании приложил недостаточно усилий, сработаться не получится. Так как мы с тобой почти одно целое, я не могу причинить вред или пойти против твоих желаний, потому-то и сказал, чтобы ты не боялся. Однако даже если мы перенимаем черты хозяина, у нас может быть собственное мнение. И я хочу предостеречь…       Он резко отодвинул край кимоно, обнажая грудь с татуировкой. Пот собрался в районе седьмого позвонка и стёк по спине — Кодзюро терзался чувством вины и ждал последствий своего давнего решения.       — Не всем это понравится, — меч поправил кимоно, закрывая татуировку. — Хотя эта клятва сильнее привязывает меня к твоему господину. Но я и без неё не смог бы отказаться подчинятся этому человеку, если бы попал в его руки. Для меня это не более, чем напоминание твоей цели. А вот как на это отреагируют другие, я не знаю, поэтому лучше носи клятву в своём сердце. Но может, моя оболочка прослужит достаточно долго, чтобы тебе не пришлось заказывать новый меч, кто знает… Это лишь предостережение. Теперь о моём желании. Пообещай мне, что вы не начнёте войну — ни ты, ни твой господин.       Слышать такое от оружия было странно. Кодзюро всегда считал, что оружие не может жить без сражений, не может только пылиться и ржаветь.       — Понимаю, это звучит странно. Всё же меч — это орудие убийства, он существует, пока его используют. Но я не люблю войны. Не люблю бессмысленные смерти и предсмертные крики. И в отличии от тебя, я слышу не только людей. Я слышу, как кричат мечи, копья, луки. И часто они умирают раньше своих хозяев, а те не замечают этого и продолжают сражаться пустыми оболочками. Я устал видеть, как люди сражаются трупами… Я не могу слышать какофонию из криков людей и оружий… — голос меча под конец сел. Он вновь окунулся в тот ад.       Прикрыв глаза, Катакура внимал словам своего оружия. Он прекрасно понимал, о чём тот говорит, потому что и сам чувствовал то же самое. Он так же ненавидел бессмысленные смерти и крики, полные отчаяния и боли, и возможно, это и перенял меч. Только Кодзюро свыкся. А меч не смог к этому привыкнуть.       — Обещаю, что ни я, ни мой господин не станем развязывать войн. Какой бы ни был результат в конце этой войны, новую мы не начнём.       — Спасибо, — меч впервые улыбнулся. — И ещё кое-что. Скоро судьба нас разделит на продолжительное время. Не могу сказать, как скоро и насколько, но мне кажется, к тому моменту от меня останется одна оболочка. Я стал слишком слаб. Моя оболочка куда прочней. С одной стороны, я не хочу, чтобы ты винил себя в моей смерти. С другой… К чему тогда был весь этот разговор? Определённо я зол, но мой гнев никак не связан с тобой. Я просто хочу, чтобы всё скорее закончилось и взваливаю на тебя ответственность за это. Так, наверное…       Было неясно, хочет ли меч продлить таким образом общение или ищет себе оправдание. Но Кодзюро волновало не это. Он всё ещё находился неизвестно где и, похоже, самому выбраться будет не под силу. Впервые он совершенно не знал, как должен поступить, и с его губ слетел вопрос, который бы он ни за что не задал при обычных обстоятельствах:       — Мир, который ты видишь… Какой он?       Лицо меча застыло в выражении холодной ярости. Катакура жалел, что решил спросить именно это, и с готовностью умереть смотрел прямо в лицо мужчины.       — Посмотри лучше сам, — бесцветно ответил меч.       Тут же тьма сгустилась вокруг Кодзюро, окутывая его плотной пеленой — и носа не видно. Но это мгновение полного лишения всех органов чувств длилось так коротко, что он не успел ни удивиться, ни испытать страх. Тьма развеялась, открывая вид на поле сражения. Бесшумно движущиеся чёрные фигуры. Чёрная земля. А над ними бордовое небо, в центре которого застыл чёрный месяц. А потом в уши ударили ужасные крики. Кодзюро знал, что это за сражение. Вот войска Оды бегут на верную смерть. Их клинки молчат, и неизвестно, говорили ли раньше. Вот Санада Юкимура вместе с господином прорываются к замку. Копья Санады тихо стонут, но не позволяют себе перейти на крик. Катаны Датэ шипят, но стараются не подавать виду. Вот остатки войск Адзаи приближаются к стене, и их осыпает град пуль. Безумный хор голосов людей и их оружий. Вот появляется Тёсокабэ Моточика. Его якорь давно мёртв, но оболочка так прочна, что хозяин никогда и не заметит этого. Вот Мори Мотонари присоединяется к сражению. Его странный клинок и не был живым. Мечи сталкиваются, давят друг на друга, вопят, снова сталкиваются и умирают. Умирают от силы хозяев. Умирают от других мечей. Умирают от истощения, от того, что не могут жить в этом аду. Оружия сходят с ума, неистово смеются, упиваются кровью или рыдают, дрожат и хотят сбежать. Они на пределе, а ведь это самый разгар сражения. Кодзюро не мог перестать смотреть, хотя предпочёл бы ослепнуть. Он не мог закрыть уши, хотя хотел навек утратить способность слышать. Он просто наблюдал за всем этим и не мог пошевелиться. Кунаи Сарутоби Саскэ мертвы, но мертвы в своём рождении. Копья семьи Маэды ещё живы, но волю к жизни уже утратили. Огромный меч Маэды Кэйдзи плачет, но держится. А собственный меч всхлипывает и рычит в бессилии. Звуки криков сливаются в расстроенный оркестр, превращаясь в одну сплошную мелодию смерти. Она накрывает, отрезая другие звуки. Тела людей и оболочки мечей распадались кусками. Смотреть со стороны было гораздо страшнее, чем участвовать в этой бойне.       — Хватит… — в горле пересохло, но Кодзюро старался говорить как можно громче. — Достаточно…       Фигуры застыли. Мгновением позже из земли начал подниматься дым. Он становился всё темнее и высвобождался всё быстрее, пока не хлынул сплошным потоком прямо на Катакуру. Перед глазами снова возникло непроглядное полотно.       — Ты здесь? — голос меча показался слишком громким. Кодзюро вздрогнул и повернул голову вправо. — Отлично. А то я уже начал волноваться, что твоя душа осталась там. Теперь ты понимаешь…       Но Кодзюро не просто понимал. На него хлынуло озарение — ад был всегда прямо перед его глазами, и он видел это, просто отказывался принимать. Конечно, он и раньше не любил войны. Но в сражениях каждый раз закрывал глаза на происходящее, делал вид, будто смерти не существует, будто воины там не падают бездыханные лицом в землю, будто это что-то вроде обычной работы в поле или вечернее чтение повестей. Даже несмотря на то, что Кодзюро относился к войне серьёзнее, чем кто-либо, он не видел всего её ужаса. И теперь, когда он это осознал, его сковал животный страх. Как можно было переносить это раньше? Почему я ещё жив? Зачем всё это? Вопросы сыпались один за другим, но ответов на них не было.       — Я вернусь в привычную для тебя форму.       Меч приблизился почти вплотную, и Кодзюро смог разглядеть пластины металла, исполняющие роль кожи. Вспышка, и катана снова оказалась на поясе. Кодзюро моргнул и увидел перед собой пруд. Будто бы ничего и не было. Но то, что он увидел, забыть было невозможно.       Утром Катакура вернулся сюда. Ничто не свидетельствовало о том, что случилось ночью. Пруд не таил в себе угрозы, не было тьмы на дне, а рябь вызывалась лишь ветром или упавшими листьями. Недалеко тренировался господин. Пытался ли он изгнать свои сомнения и страхи или боролся с той тьмой, которую вчера повстречал Кодзюро — и только ли? — взгляд у него был решительный, по сравнению с тем, что был вчера. Это вернуло душе Катакуры подобие равновесия.       — Ты позже обычного, — бросил Масамунэ. — И судя по виду, всю ночь боролся с кошмарами. Не хочешь составить мне компанию?       — Если Вам нужен противник, я с удовольствием приму Ваше предложение.       — Где-то я это уже слышал… Впрочем, у каждого свои способы войны со своими демонами — не так ли ты говорил? Я не буду заставлять тебя поступать так же, как обычно делаю я, — с этими словами Датэ вернулся к тренировке.       Да, демоны. Всё это не более, чем голос своих сомнений и страхов. И Кодзюро почти позволил им поглотить себя.       — На самом деле у меня есть просьба… — с поклоном сказал Кодзюро.       — А? Не часто ты чего-то просишь, — Масамунэ воткнул катану в землю, отчего Кодзюро, помня о вчерашнем происшествии, вздрогнул. — Тебе нужен отдых? На какое время?       — Нет. Пообещайте, что клан Датэ не развяжет ни одной войны.       Масамунэ замер, удивлённо уставившись на Кодзюро. Тот задержал дыхание. Раньше ему бы и в голову не пришло просить такое — это же очевидно. Но теперь он в полной мере осознавал, насколько нелогичными и жестокими могут быть люди. И боялся, что его господин может относиться к ним. Что он тогда будет делать?       — Не знаю, что ты успел напридумывать… — наконец прервал молчание Масамунэ. — Но я не Ода, и уж тем более не собираюсь повторять ошибки предков. Если можно обойтись малой кровью, то незачем устраивать бойню. Я не могу обещать, что мы кому-то уступим, но одно я могу сказать точно — Датэ ни за что не станут творить то же, что и Ода. И если же я вдруг нарушу своё обещание, можешь отсечь мне голову, потому что это уже буду не я. Понятно?       Кодзюро кивнул. Улыбнувшись, Масамунэ вернулся к тренировке и более ни на что не отвлекался.       Верно ли вести благородную войну, когда люди всё равно гибнут? И можно ли отступаться от чести, когда бесчестие доводит до всеобщей войны? У Кодзюро было много времени на раздумье, когда он попал в плен Тоётоми. Тогда он понял, о какой разлуке говорил его меч. И кое-что заметил…       «Если же меч принимает черты хозяина, то Масамунэ-сама жив. Это его сила и она не собирается иссякать».       Позже эта сила спасёт ему жизнь, и он вспомнит о других словах своего меча. А ещё позже он обнаружит, что от его катаны осталась только оболочка.       Война не собиралась так просто заканчиваться, и приходилось каждый раз вспоминать, ради чего борешься, и уговаривать себя продолжать. Цели стирались, а голоса внутренних демонов становились всё отчётливее. И пусть внешне Кодзюро никак не изменился и верил в то, что говорил, внутри него произошёл раскол, из которого тьма тянула свои мерзкие щупальца.       В следующем году, если они выживут, Катакура обязательно вырежет рожицу у дайкона, а Датэ даже и не подумает шутить по этому поводу.