Предновогодний взрыв со вкусом мяты.

      В какой уже раз, в какой уже год, неважно на какое событие, будь то огромный праздник, или незначительный, а Достоевскому всё не везло. То кружка любимая разобьётся, то телевизор в Гоголя полетит, то Гончаров с Пушкиным полдня выясняют отношения, что прибить хочется из-за ушедшего настроения. Вот и теперь, под 31 декабря нахлынуло прекрасное, неимоверное событие, от которого в буквальном смысле возникало желание закричать во всё горло – надоедливая простуда. Из-за шума и гама закладывало уши, а от неожиданного сюрприза сверху, добившего все логические рассуждения стало ещё отвратней.Ни таблетки, ни сиропы, что отчаянно пытались впихнуть своему главарю подчиненные не выходило. Вот и пришлось «прекрасным 3 - м гениям импровизации» вызывать на помощь ту, которой отказать точно ни один не сможет. Но вот только не за зря ли? У Достоевского был буйный характер, а у той ведь и подавно черти одни водились в голове. Оставалось разве что надеется лишь на лучшее. – В былые времена, ты, похожая на кровожадную убийцу, с мечом в руках лелея, почти карала всех своих врагов. Сильная, и непоколебимая, умеющая постоять за себя. Но кто ты сейчас? – сидя в кресле, закутавшись в пуховое одеяло, словно кокон, Фёдор что-то невзначай бормотал стоящей около мерцающей елки женщине, разливающей горячий лечебный чай. Он не мог пошевелиться. Не мог и пальцем повести, потому что знал, его скрутят сильнее. – Рыцарь в доспехах, или большой плюшевый медведь? – Нянька на минималках. Рот открой и жуй! – возмущается Агата, преподнеся ложку полную малинового варенья с чаем.       Фёдор какие – то минуты морщился, пытаясь отвернуться от настойчивого «эффектного» лечения, но спустя пролетающие фрагменты всё же понял, что будет только хуже. Он неподвижен, ничего не может сделать. Словно маленький ребёнок, находящийся под опекой любящей матери, расстраивать которую вовсе не стоило. – Давай ещё! Ложечку за красивую госпожу Агату! – буквально мурлычит Кристи, от скорчившегося недовольного Достоевского.       Это малиновое варенье вызывало немалое отвращение, чем тот же противный липкий мёд. Единственное, что сглаживало в создавшейся ситуации, нежный гибискусовый аромат, исходящий от хрупкого, казалось бы, тела особы. Манящий, сладкий. Характеризирующий полностью Кристи. Достоевскому так приятно его вдыхать полной грудью, что сопротивляться не всегда удавалось. – В слове «ведьма» нет таких синонимов как: «красивая госпожа». Не путай, пожалуйста. – в мгновенье ока послышался незамедлительный шлепок, заставивший мужчину согнуться почти пополам. Женщина буквально закипала от возмущения, с ехидным взглядом посматривая на надувшегося Лидера Крыс, почти выпустившего от обиды пару слезинок. Так наиграно у него это вышло, что широкая счастливая улыбка сама расползлась как у Чеширского Кота. Впервые за долгое время она почувствовала абсолютную власть над всем мужским полом. – Загляни под ёлку. – кое – как справляясь с приторным послевкусием варенья, и произнеся едва тихое «язва», он уткнулся носом в поджатые колени, подавляя резко накативший создавшийся ужас во рту.       Агата, как бы весело не было наблюдать за мучениями бедного подопытного кролика, всё же решила высвободить его руки, всунув в них горячую кружку. Не выплеснет же он содержимое прямиком на пол. Не самоубийца в конце – концов ведь. – Он с лимоном. – произносит та, и наклонившись под ёлку достаёт маленькую украшенную коробочку. Хоть и появлялось явное не скрываемое недоверие, пальцы ловко продолжали развязывать желтый пышный бант. Мужчина же ничего не говорил. Просто наблюдал за реакцией застывшей посреди комнаты персоны, раздувая надоедливый от чая пар. – Неужели благодарность за заботу о таком плохом, вредном мальчике, который решил покарать свой внутренний эгоизм и бестактность? – с минуту молчания, Агата плавными, чуть медленными шагами вернулась назад, и едва коснулась подбородком крепкого плеча.       Издевательства сами рвались наружу от растерянного образа Фёдора. Как же непривычно видеть его таким: больным, беспомощным, возможно тем же саркастическим «придурком», но несмотря на всё проявляющим внимание к своему «хорошему доктору». От Достоевского на секунду ринул резкий поток жара, и он зарылся в одеяло ещё глубже. Либо ему становилось плохо от великолепного того же гибискусового аромата, дарующего внутреннее спокойствие, либо просто легкое смущение, под контроль браться которому вовсе не суждено. – Будем считать, что это ответ – да. – шепчет Кристи почти над самым ухом зажавшегося мужчины, издающего непонятное мычание вслед, на что та лишь беззаботно целует его в лоб, оставляя почти уловимый след красной помады. – Да ты весь горишь! Я за градусником, а ты пей – пей чай пока горячий, и лимоном закуси. – Зачем градусник? – вымолвил тот, сощурив презрительно больные, немного красноватые от простуды глаза. – Как зачем? Будем измерять тебе температуру. – женщина на секунду замолкает, а после продолжает уже с появившейся иронией. – Ректально. Чтобы больше не болел в праздники.       Казалось, от слова «ректально» Достоевскому совсем поплохело, и стало жарче пуще прежнего. Температура возвысилась не до 38, как бывает при гриппе или ОРВИ, а наверное почти до 40 - ка….45 - ти. Суровая всё – таки Агата дамочка, а главное – похуже всех взятых врагов будет, что рядом с ней не стояли. Накрывшись одеялом полностью, и свернувшись маленьким калачиком в кресле, Фёдор тысячу раз пожалел о том, что заболел, а его подчиненные – самые настоящие извращенцы, подарившие навсегда запомнившийся «Новогодний подарок».