Каштан

      Передо мной на столе невиданное богатство вкусов; здесь и сашими, сверкающие свежестью в приятном теплом свете ламп, и аккуратно сложенные роллы, по одному лишь слою рыбки можно сказать, что они не поместятся в бюджет моей мамы. Об этом гастрономическом натюрморте можно только мечтать, жадно утопая в своей слюне. Однако, аппетита нет. Только навязчивое чувство тошноты. Такой, что лицо бледнеет, а в горле ощущается жёлтая кислота. Я старалась не смотреть на Гын Хо, но смотрела и ждала, что он скажет что-нибудь, однако он непрерывисто улыбался, тихо и певуче мурлыча себе под нос простую мелодию из рекламы, а красные веки его дрожали. Неизвестно с каких пор конгрессмен, одной рукой поправляя галстук, другой помахал прямо перед моим лицом:       —Малышка Туан, ты будто покойника увидела.       Под громкий смех Гын Хо, я немного опомнилась. Потянулась за бутылкой соджу, оставив шутку мужчины без внимания, и держа напиток двумя руками, наполнила чужую рюмку. На что получила одобрительный кивок.       —Я рад, что ты пришла. В ином случае пришлось бы самому искать тебя, а это нам ни к чему, верно?       —Верно, — сухо ответила я, пряча руки под столом.       Конгрессмен научился выглядеть доброжелательно, точнее, он всегда казался харизматичным, а потому приятным людям, однако весь этот образ, — такой же гладкий и ровный, как деловой костюм, лежащий на фигуре точно пошит под каждый её квадратный уголок. Будь у меня иные воспоминания об этом человеке, я бы доверилась каждому его слову. Но ничего, кроме разочарования и львиной доли страха, я не ощущаю.       Тревога беспощадно глушит меня и добивает, вгоняя иглы под ногти. Мне еще никогда так сильно не хотелось стать настолько маленькой, что и не разглядеть. Гын Хо только и делает, что буровит меня туманным взглядом. Это похоже на пытку, особенно в сочетании с молчанием. У еды оставался шанс привлечь мое внимание к себе, но стоило мне услышать, как конгрессмен что-то пережевывает, влажно губы облизывая, как всё мое желание отпало. В глубине души я понимаю, что впереди меня ждёт тяжелый разговор и мне следовало бы сосредоточиться на этом, но в голову лезут дурные и отнюдь не чуждые мне мысли.       Слишком часто заходят в мою жизнь поганые воспоминания о том вечере, когда маленькая девочка лицезрела потерю человеческой натуры в лице того, кого матушка пустила в дом.       Невольно обращаю внимание на руки Гын Хо. Со временем они стали ещё больше походить на ветви старого дерева; деньги любят их, следов тяжелой работы и быть не может, но цвет кожи казался мне нездоровым, пугающим. Это не руки, а лапы бесформенного создания, готового в один момент помутнения от жажды вновь схватить меня за мягкие уязвимые места. Однако, бежать мне будет некуда. Мысли, одна хуже другой, побежали по всему телу холодными мурашками, и я поёжилась, закрывая глаза.       —Ты ничего не ешь, — Гын Хо отвлекается от трапезы, нарушая тишину не только своим чавканьем, но и замечанием, — я понимаю, сам от волнения перед нашей встречей места себе не находил. Я не хотел переходить к самой горькой части нашего ужина так скоро, но смотреть как ты трясешься мерзко. Сказанное звучало сурово, но тон голоса, наоборот, был весьма мил и спокоен.       Я вновь открыла глаза, взглянула на оживленное лицо конгрессмена, вспомнила, где я, а главное, — с кем. Выдержав паузу, робко пожимаю плечами, спокойно отвечая: «Конгрессмен, не поймите меня неправильно. Вы сказали приходить — я пришла. Это не совсем добровольно».       Гын Хо рассмешили мои слова. Он подпер лицо ладонью, и, как бы невзначай, достал свободной рукой из внутреннего кармана бумажник: «В Конгрессе я совсем недавно и меня очень сильно заботит одно наше с тобой дельце. Кан Дана сразу согласилась держать это в секрете, а вот ты, малышка Туан, вызываешь во мне некие опасения. Ещё и связалась с этой шайкой ньютуберов».       Мужчина сделал паузу, подбирая слова. Меня передёрнуло от одного только произношения слов про маму.       —Я к тому, что хочу купить твоё молчание, — серьёзно заявил Гын Хо, заглядывая в свой бумажник.       Если бы я не сидела, то земля ушла бы из-под ног. И без того находясь в великом напряжении и даже отчаянье, я подпрыгнула, содрогнулась, вспотела. Самолюбие и моя гордость все эти годы страдали невыносимо; но не одна боль от собственной уязвимости меня душила, но и подсознательный ужас. А теперь я слышу, как грязное животное с упрощенной интонацией и возвышенным тоном говорит о выкупе моего молчания. Я подскочила с места, теряя всякий страх. Следом в моих руках оказалась бутылка соджу. От закипающей крови мои ноздри расширились, лоб сморщился. Либо моё побледнело и застыло на нём выражение бессильной злобы. Только потом потекли редкие слезы.       —Ты! Ты…животное ебаное! Как ты только посмел подумать об этом! Если бы не сверлящая брань, что сыпалась с моих уст, мой голос в порыве истерики перешёл бы в бессознательный крик. Несчастная бутылка дрожала вместе с моей рукой, но я так и не осмелилась занести её над головой Гын Хо. Он же выждал нужный момент, когда речь моя стала тише, и не проронив ни слова схватил меня за запястье, резко дёрнув. Я ахнула, подкосилась и рухнула обратно на своё место.       —Я ожидал, что такое будет. Сейчас от тебя ничего не добьёшься, поэтому, даю тебе время на раздумья.       Слушая, я сидела нахмурившись и упорно молчала на последующие его слова, а также вопросы, что со мной; но когда наконец, — не знаю уж точно, через минуту или даже час немой трапезы, — Гын Хо, мягко улыбаясь, спросил: «Тебе поймать такси или поедешь со мной?» меня будто бы вновь в реальный мир выкинуло, и я робко согласилась на такси. Кивнув в знак одобрения, конгрессмен встал с места, накинул пиджак, попросил чтобы я подождала у выхода из ресторана. Повторил ещё раз свою просьбу уже в дверях и скрылся в какой-то комнате. Я посмотрела по сторонам, затем на свои руки. Они дрожали. Неужели, всю нашу встречу я тряслась как напуганный зверек?