если он меня не поцелует, я умру

Макс Мейфилд упорно мечтала о великой любви, которая бы вырвала ей лёгкие с корнем, а сердце заставляло стать ни больше ни меньше — материальной точкой. Желала быть где-то всегда на пределе, метаться от абсолютного минуса до критического значения. Существовать на границе любви и ненависти колеблющейся волной. Ей думалось, что стоит этому парню лишь попасться на глаза, она сразу, буквально в тот же миг почувствует что-то головокружительно-приятное и пронзающее где-то в области живота, в глазах немного померкнет, а нужные слова сами будут слетать с языка, будто бы только и ждали этого самого человека. Мейфилд уж точно не согласна на спокойную и тихую историю, где двое сначала притираются, узнают друг друга и стесняются, где нет полыхающих взглядов переполненных ненавистью и эгоизмом, где нет сжатых до белых костяшек кулаков и желания уничтожить его или себя саму. Разумеется она никак не ожидает, что эта встреча начнётся с рукопожатия, от которого планета вовсе не остановится, в ушах не будет звенеть, да и глаза задержатся на нем, не больше чем на любом другом знакомом. Сердце девушки едва ли екнуло, когда их взгляды пересеклись, она лишь отметила необъяснимую глубину слишком темных глаз, улыбнулась, стараясь неосознанно спрятаться за выбивающейся прядкой волос и тихо представилась, как делала это раньше. — Майк Уилер, — получит в ответ, и больше ничего. Никаких предчувствий, играющих на кончиках пальцев, сбитого дыхания или, того хуже, подгибающихся коленок. Никакого желания уколоть или обратить внимание на себя, ничего сверхъестественного. Ничего предвещающего бессонные ночи, переполненные сомнениями, смятениями, желаниями, съедающими изнутри. Она точно также не ожидает ничего от их новой встречи, надевает чёрное платье и красит губы красной помадой не ради Майка, а ради шумного вечера в новой компании, звона разбитых стопок, кричащей из колонок музыки и алкоголя в крови. Истеричный смешок слетает с губ, когда горлышко бутылки, которую она крутит самая первая, сразу же показывает на него. Мейфилд не может назвать в какой именно момент Уилер оказался рядом с ней, но когда их губы сталкиваются, в ее голове ничего не происходит. Она всё также сидит на своём стуле, ровно в том же месте, что и десять секунд назад, и ничто не намекает на то, что уже произошло. Мейфилд выходит из глупой игры, и ничто не вопит о том, что Макс сделала несколько стремительных шагов навстречу пропасти, где ей совсем скоро придётся оказаться. Через полчаса Майк Уилер зовёт ее на медленный танец куда-то в толпу людей, которым вовсе не важно, что Мейфилд так внимательно и бессмысленно вслушивается в ритм его сердцебиения. Ускоренное. Уилер же прикован взглядом к ее макушке, немного растрёпанные волосы щекочут шею, он поёт ей на ухо песню о сломавшемся человеке, совсем не думая о том, куда это ведёт. —От тебя вкусно пахнет, — это так непринуждённо слетает с ее губ, что она на мгновение даже теряется, глупо улыбается и возвращается к нелепому разговору с Лукасом Синклером, который был прерван этим танцем. Уилер смущается. А Мейфилд ещё не знает, но запах Майка Уилер уже успел забиться куда-то очень глубоко, так глубоко, что через несколько недель, будучи дома, она резко учует этот запах, вернётся в прошлое и просидит в одной позе около часа, прокручивая в голове каждое совместное воспоминание. Позже гуляя по ночному городу, они разговаривают о джазе, кино и архитектуре, а потом уличная певица тихо рассказывает о той самой великой любви, их руки впервые за вечер соприкасаются, и даже это не выбивает основу из под ее ног. Ей спокойно. Макс просто позволяет себя обнять, переплетая пальцы в одно целое, совсем не задумываясь о том, почему ей так тепло в лёгком пальто. Они улыбаются, у них одна сигарета на двоих. Мейфилд нервно теребит рукав своей кофты, точно зная, что через пару минут впервые столкнётся с Майком после того вечера. Макс ожидает чего угодно, но стоит лишь его тени коснуться носков её белых кед, а весёлому голосу донестись до ушей, Мейфилд стремительно бежит в противоположную сторону, изображая полное безразличие ко всему происходящему. Макс Мейфилд получает первую пощёчину от себя самой же, ощущая пульсирующую занозу где-то в солнечном сплетении — первый звонок, стоило бы прислушаться, но она позволяет нескольким слезинкам скатиться по своим щекам. Сталкиваясь с ним за фасадом здания, у которого все курят, Мейфилд с поразительной частотой станет замечать, что с ним рядом её руки начисто теряют способность спокойно держать сигарету. Голос дрожит, а глаза бегают, стараясь зацепиться хоть за что-нибудь, главное игнорировать долговязую фигуру где-то сбоку. И она не знает с чем связать это нелепое желание казаться отчуждённой, просто трепет сердца в грудной клетке причинял каждый раз боль, чтобы с ней справиться нужно ведь сделать хоть что-то, несколько шагов ему навстречу, но в толпе парень казался нелюдимым и слишком отстранённым. Поэтому Макс прячет боль подальше, позволяя себе прореветь час на кухне Джейн Хоппер, ведь чувства Майка с точностью определить невозможно. Ей кажется, что у него к ней ничего, но верить она в это не хочет. Джейн Хоппер не смея терпеть страдания подруги устраивает небольшую прогулку на четверых. У Мейфилд ком в горле, а все слова куда-то делись. Макс предпочитает не придавать значения тому, что их плечи снова соприкасаются, стоит им остановиться на каком-нибудь месте. Она облокачивается на холодную стену, Майк появляется рядом и смеётся с любых её шуток. А Макс готова нести околесицу целыми днями чтобы увидеть, как от улыбки на его щеках появляются маленькие складки, как он опускает глаза в пол, немного поджимая губы. Мейфилд останавливает себя на половине мысли, убеждая, что этого решительно ничего не значит, пока всё не будет произнесено вслух. В её руках сжат рисунок старого художника, который поймал их сидящими в кафе, Мейфилд не верит в судьбу, но отдаёт последний доллар, чтобы забрать рисунок домой. Последние двадцать минут они вдвоём тратят на обычный разговор, будто бы между делом, ища нужные ему продукты в супермаркете. Будто бы знают друг друга вечность. Мейфилд не верит в судьбу, но влетает в его плечо на пустой лестнице во время занятий, они идут вместе до остановки, рассуждая обо всем, что приходит на ум. Точкой невозврата Мейфилд признаёт следующую вечеринку. Девушка держится от него по стенам, не позволяя себе даже думать о том, что из этого может хоть что-то выйти. А потом за чередой бесконечного веселья, так быстро надоевшего — снова одна сигарета на двоих. Его куртка на ней, мешком, доходит до самых коленок, он сам швырнул eё в руки Макс, немного замявшись у выхода. Плечо к плечу на грязной лестнице, и едва ли это обоих волнует. Майк Уилер слушает внимательно, когда она пересказывает ему очередную прочитанную историю о любви, которая закрадывается под воротник вместе в дуновением октябрьского ветра. Макс не может вспомнить, когда она чувствовала такое необъяснимое спокойствие, как то, что оживало рядом с ним. Они возвращаются в дом через час, туда, где их уже потеряли, предварительно сделав собственные выводы. Мейфилд облокачивается на кухонный стол, Майк напротив, и между ними буквально полметра. Она ненавидит себя за желание обнять его так сильно, что можно будет услышать хруст его рёбер, вжаться в его рубашку, почувствовать руки на своей спине и волосах. Поэтому позволяет себе положить голову ему на плечо, пока они, сидя на подоконнике, будут рассказывать о своих планах на будущее. Майк Уилер ищет себя, также как и она. С осторожностью заглядывая за угол, не смея решиться на резкий рывок. Она, кажется, обещает, что у него всё получится, и одна слеза стекает по ее щеке. Через несколько часов Мейфилд стоит с ним на холодном балконе, завернутая в старую серую кофту, встречая новое утро. Он учтиво постелил перед её ногами плед, чтобы Мейфилд не мёрзла. На голубом небе персиковые подтеки и оранжевые разводы, несколько пуговиц белой рубашки расстёгнутые, Макс умоляет себя перестать разглядывать его ключицы и шею. Он рассказывает, что-то о человеческих пороках и красоте природы, Мейфилд вообще не думает, отдаётся моменту с потрохами, умоляя время замереть хотя бы ненадолго, лишь бы стоять с ним рядом и слушать его голос, он немного сорван — последствие эмоциональных споров на кухне и громких подпеваний любимым песням. Он уходит утром, когда все уже заснули, несмотря на то, что Мейфилд просила остаться, она нервничает, но изображает безразличие, пока тот не просит пройтись вместе с ним. Макс усмехается, немного удивляясь такой наивности, но взгляд, которым он цепляет девушку, заставляет согласился. В восемь утра воздух поразительно свеж, а улицы пустынны, пока они идут у Мейфилд в голове лишь одна мысль, которую нужно стремительно выкинуть, но она ее трепетно бережёт. «Если он меня не поцелует, я умру» Она смотрит на его кроссовки, труся перед самой возможностью заглянуть ему в глаза, слишком темные, такие, что тонешь сразу же. Обнимаются неловко, Майк благодарит за вечер, немного медля, но она разворачивается на сто восемьдесят градусов и мчится домой, смахивая с щёк целый залп слез. В голове поцелуй, которого не было, а после исповедь Джейн Хоппер, о том, что чувства к Майку Уилеру перестали быть чем то несерьёзным. Мейфилд влюбляется в него. А на следующий день Уилер делает вид, что не было целой ночи бок о бок, не было разговоров и переглядок, не существует тех незаметных касаний, которые Мейфилд точно помнит. Есть только неловкие пятиминутные встречи в курилке, где между ними исправно виснет тишина. В один из таких перекуров, после быстрого и смазанного объятия на прощание и нескольких перекинутых слов, Мейфилд задаёт себе вопрос от которого становится непозволительно больно. Могут ли эти чувства быть полностью воссозданными из пепла? Может ли то, что заставляет сердце безжалостно колошматиться об обратную сторону грудной клетки, а пальцы дрожать до такой степени, что приходится отворачиваться, дабы никто не заметил, что даже сигарета готова выскользнуть из рук Макс Мейфилд, глянь на неё Уилер хотя бы ещё разочек, быть искусственно слепленными этими же самыми пальцами. Макс не знала этого наверняка, как и не знала игра ли это в одни ворота или эта забава разделена на двоих, никак не желающих признаться друг в другу в участии. Залезть в голову к человеку, подобно крохотному, едва заметному насекомому, и наконец-то в полной мере, понять, что скрыто за безупречно-выстроенным фасадом безразличия — этого хотела Макс Мейфилд. Она хотела вскрыть кучерявую бошку Майка Уилера открывашкой для жестяных банок, найти ответы на свои вопросы и, скорее всего, оставить прямо так, в приоткрытом состоянии, чтобы при любом возможном случае, быстро и легко, заглядывать туда в поисках грёбанной правды. Но так нельзя, поэтому она швыряет в его спину, хотелось бы верить, н-и-ч-е-г-о-н-е-з-н-а-ч-у-щ-и-й мимолетный взгляд, в то время как глаза предательски останавливаются на удаляющейся фигуре и следят за ней непозволительно долго, пока та наконец не скроется за новым поворотом. Это сводит с ума. Разбитое сердце — это хреново. Хреново до такой степени, что Мейфилд пялится в потолок третий час, безостановочно умоляя себе перестать думать — просто закрыть глаза и мгновенно заснуть так крепко, что даже пушечный выстрел над головой не сможет разбудить, так, чтобы совсем без сновидений, так, чтобы без резких подъемов по несколько раз за ночь. Так, чтобы Майк Уилер не был последним воспоминанием с которым она всё же засыпала, как и не был первой мыслью, за которую она хваталась едва проснувшимся сознанием. Макс Мейфилд тратит своё время на анализ. На мысленное блуждание по прошлому, в котором хочет найти ответы. Она вязнет в нём, будто бы сама в комиксе, а под ней зыбучие пески, и спасаться придётся в одиночку. Тонет будто бы она буквально в его глазах, таких темных, что даже свет в них теряется. Да, надо бы срочно спасаться. Но вот только Мейфилд совсем не знает как.