love me, mister shroud

Время на всё есть: свой час для беседы, свой час для покоя.

Гомер.

      Четыре сорок девять — чуть раньше обычного, но — сойдёт.   Когда паршиво спишь, то ранний подъём начинает казаться скорее избавлением, нежели нелепой карой.  Тем более. Коре не привыкать вставать в предрассветные часы: даже забавно, что она — рождённая с весьма пылкой любовью к позднему сну, уже давно забыла о том, что значит поднимать своё измотанное тело с постели позже семи-восьми утра. Как давно она уже не высыпалась... Впрочем, о таких неприглядных мелочах лучше не думать, когда уже поднялась из вороха старых одеял. Пробежку её стенания не украсят. А сегодня в планах были парочка кругов вокруг главного здания. До работы нужно было уложиться.     Влажное небо на востоке растекалось сероватой акварелью. Лавандовый цвет — водянистый и блёклый; пахнущий ясенями и орешниками оттенок. Сырой рассвет в конце октября уже не горел — догорал. Но редкое лиловое зарево приносило немного жидкого тепла. Рыхлый воздух чуть трепетал. Природа дышала мокро и сдавленно, покашливая. Изредка небосклон слезился мелким дождём.   Мир вокруг сделался похожим запачканный носовой платок.     Кора всё равно вдыхала полной грудью утекающий по стокам октябрь. Аромат был приятный — немного мертвецкий, немного холодный. Звук расплакавшихся луж под ногами бодрил (как и промокшие кроссовки).     Она, сказать честно, ожидала от себя меньшего. Кора была решительно готова к ноющей, будто бы расстроенное пианино, боли по суставам и сухожилиям; к ломким судорогам и чуть подёргивающим мышцам. Как ни как, после стольких лет беспробудной лени и неторопливого — считай уже — пьянства, тело, казалось бы, должно забыть об излишках вроде выносливости и размеренного дыхания. Но тело не забыло, решив, вновь подпортить жизнь Коре.  С каждой минутой становилось всё легче бежать.   С каждой минутой Кора вспоминала нехотя, почему когда-то именно пробежки утром, днём, вечером или ночью казались ей маленьким спасением в сточном водовороте собственной жизни. Когда очень плохо — бежать куда-то становится подобием молитвы. Паршивенькой такой молитвы, но хотя бы искренней.   Раньше, когда она была моложе, глупее, искренне, и чуть опрятнее — пробежка или пару танцевальных па́ приносили покой мыслям. Ощущалось, что ты полностью растворяешься в движении, как растворяется капля утреннего дождя в обмельчавшем речном канале. Словно бы ты неторопливо плывёшь куда-то опавшим рыжим листом, но вплывёшь с какой-то красотой и достоинством; с грацией, которая, может, и не предел мечтаний — но тоже весьма недурная.   Раньше — в далёком и уже почти забытым, перепутанном, вывернутым наизнанку «раньше» — Кора часто старалась убежать подальше и закружить первого прохожего в танце, особенно, когда ей было плохо. А потому, странно, что сейчас её настроение было весьма хорошим. Подумать только, сегодня Кора впервые за несколько лет решила вернуться к пробежкам утром, заставив себя встать на два часа раньше, и ей даже не хотелось придушить первого попавшегося несчастного. Вот оно — настоящие «волшебство», а не летающие тут и там фолианты библиотеки...                           Кора дышала свободно — так свободно и глубоко, что от холодной влаги немного кружило голову. Пьянило свежестью, которая вместе с порывистым ветром струилась-скреблась под кожу; забивалась куда-то в стёртые ранки.   Каждый новый шаг разбивал грязную лужу под ногами. До ушей упоительно доносился горестный плеск. Кора держала средний темп — не так быстро, как могла бы; лёгкий бег в такт откапывающим с почерневших крыш прозрачным каплям. Ноги казались сильными и лёгкими — как жёсткие крылья, которые словно бы даже не потеряли за пролетевшие года форму.                Аллеи вокруг основных зданий встречали нелюдимым безмолвием.  И Коре чертовски по душе приходилось тягучие и немного липкое ощущение полного и безвозмездного одиночества. Только она и этот сонный мир закрытого колледжа. Она — и её извечные мысли, горящие тихой лазурью.     Идия.   Как уже привычно стало пробуждаться с этим именем на губах. Она привыкла к звучанию быстрее, чем думала. И крепче, чем могла ожидать. Как обыденна стала работа, которая была лишь красивым фоном для очередных воспоминаний о нём. Ничего лишнего: лишь библиотечные бланки и чужая гаденькая улыбка перед глазами.   Идия. Ироничный маленький бог, с приглушённо пунцовым румянцем на бледных щеках. Не знающий отказа юноша, тихий, как смерть, и упрямый, как крышка гроба. Его глаза всегда горели чем-то обжигающим. И, конечно же, по этой самой причине Кора всегда тянула к его взгляду свои алчные руки. Гноящиеся мелкие ожоги, которые оставляли его неосторожные взоры — были лучшими.    Идия. И именно ради их бесед она была сейчас здесь и сейчас, ещё даже не в пять утра. На пробежке. В погоне за идеей — за эврикой — что можно стать... «лучше». Хотя бы внешне «лучше». Дабы повторилось всё то́, что однажды уже было.  «Повторилось»... как наивно, но зато отлично звучит. «Повторилось».   Вновь все их беседы у того дешёвого автомата. Беседы совершенно ни о чём: книги, фильмы, история, языки, обиды, надежды, семья, аниме, одежда, работа, жизнь и смерть.  Вновь прогулки — небольшая дуга от розовых неоновых стекляшек до голодных зеркал-переходов, которые неизменно прятали чужие паучьи пальцы в своём чреве. Они ни разу не держались за руки пока шли (или что-то в этом романтическом роде). Но всегда прогуливались плечо к плечу, будто бы между ними было нечто большее, чем просто ощущение близости.   Вновь недосказанность чужих скривлённых губ. Таких сизых, что стрекозиный панцирь казался бесцветным, а ультрамарин ночи — пылью. Коре нравилось, как он хмурил тонкие брови и отводил взгляд. Прелый нарцисс и гордость гения в едином жесте — очаровательно.   Как же хотелось всего этого вновь. Этого — и еще большего.   ...почему-то поцелуй вспоминался реже. Сама невинность в прикосновение летучем, как мёртвое сновидение. Его губы подрагивали нервно, но Идия был жаден. Не давал сделать вдоха, пока его собственная грудь не застонала гудящими рёбрами. Он так жался к Коре, словно бы хотел провести остаток скоротечной вечности в этом жёстком и в тот же миг ласковом касании. Всё еще невинном, всё еще недосказанном, но касании. Коре иногда снилось продолжение — Коре снились его приоткрытые губы и ловкий язык. Но горючие сны и еле ощутимые воспоминания — столь разные вещи. Сны приходят часто и радушно, а память – ускользает между пальцев. Сны — добры, память — безжалостна.   Кора изредка неспешно думала, почему же чаще вспоминала, скажем, их беседы о его любимых «дорамах», а не страсть поцелуя и объятий. Что же столь интересное могло быть в обсуждение пёстрых картинок? Правда, что? Сказать честно, Кора не до понимала элегантную одержимость Мистера этим жанром — Коре, что говорят «не заходило особо». Поэтому вспоминать обсуждения «вайфу из дорам» — странно... Почему она не могла забыть каждого его слова? Может оттого, что в моменты таких разговоров его молодое лицо преображалось живостью, язык становился колким, как жало змеи, а пламя волос становилось чуть ярче... намного ярче. Иногда, даже выгорало багровым.  Разговоры о том, что Идия искренне и опьянёно любил преображали его трагичную маску ехидством хитрой улыбки.   В тот раз — в архиве — Идия тоже улыбался.  Широко, нагло, самоуверенно, с толикой подлости. И с наслаждением. Таким гнусно-счастливым и себялюбивым наслаждением в изгибе тонкокрылых губ, что за этот жест Кора была готова простить и позволить Мистеру Шрауду всё.    Как же хотелось вновь ощутить горьковато-медовый привкус его затянувшегося поцелуя. Упоительно утонуть.  На мнгновение тогда показалось, что Идия был бы не прочь выпить из Коры её дыхание — считая выпить жизнь. Она была бы не против, чтобы он попробовал...   Когда одна из луж на пути оказывается глубже, чем казалось — мрачный перламутр капель окропляет Коре голень. И остается лишь едко выругаться, ощущая холод воды по ноге. По коже течёт вода, остужая пыл. Но бежать медленнее или всматриваться в дорогу внимательнее — явно путь не для таких взбалмошных женщин, как Кора.   У неё в голове хватало забот, и тратить силы на то, чтобы не промокнуть было утомительно, да и излишне.  Пробежка была просто красивым шлейфом для меланхоличных размышлений о том, оценит ли Мистер Шрауд её рвение: всё же, не ради себя, но ради него Кора решила вновь «немного привести себя в порядок». Раз она была его «девушкой» — приходилось соответствовать.  Идия, вроде бы, что-то говорил, что любит «подтянутых тян».   Долго ли, правда, придётся «соответствовать» высокому и изысканному стандарту Мистера — хороший вопрос.   Кора не тешила себя шальными мыслями о том, что предложение Идии будет бессрочным. Его еле слышно сказанное на пряном придыхании «давай встречаться» было воплем о любви, но есть разная любовь для разного времени.  Эрос, потос, мания, филос — столько красивых слов для одного смысла: всё изменяется и течёт, ничто не вечно, как и чувства.  Хотя, нет, стоит исправить: некоторые чувства бывают вечны, должно быть так; но не когда тебе восемнадцать и ты — студент. Идия мало чего видел в жизни за пределами своей безбедной праздной юности. Ещё увидит.  И увидит куда больше, чем «четырнадцать веснушек, составляющие созвездие Девы» на лопатках Коры. У него будет куда больший выбор среди милых девчушек, когда он станет старше.     Кора бежала ровно.  Уже минут двадцать.  Её дыхание не сбивалось, а усталость сдувал с плеч прохладный беспечный ветер. Такой же беспечный, как она сама.     Кора думала вечерами, как думала сейчас, что играть в любовные игры с мальчишкой, столь великолепным, как Мистер Шрауд, — преступно.  Игра уже зашла далеко, не было пути назад.   Любые попытки хоть немного вписаться в постулаты о морали и честности рушились, стоило увидеть Идию. Он был слишком хорош, чтобы думать о высоком. Чтобы думать о абстрактном «правильно» и «как будет лучше».   Мистер Шрауд не оставлял ей и шанса, чтобы подумать о себе и своём будущем — украл Кору, забрав себе её разум, тело, дух, желания и всё, что ещё смог найти. В этом странном мире наизнанку, мире то ли её бреда, то ли реальности, для Коры последние пару месяцев, существовал только Идия.  Идия — и парочка шуток на работе. Больше ничего. Потому и оставалось одно — бежать. Бег по кругу, где нет ни начала, ни конца. Бег до звенящих костей и сбитого дыхания. Бег за пару-тройку часов до работы, дабы успеть принять ржавый душ и выпить травяной чай.     Ещё одну лужу, по форме напоминающую римскую «два», Кора перепрыгивает широким прыжком.  Выходит не дурно — лучше, чем она ожидала.