Мир по дороге...

Нелетучий Мыш сладко дремал за пазухой у Волкодава, убаюканный родным теплом и пружинистой поступью уверенно шагающего вперед человека, по лесу не знакомому маленькому зверьку, родившемуся в Самоцветных горах, где их свела горемычная судьба на защиту друг дружке; чужому лесу ему, но не венну. Для Мыша это было понятно настолько же, насколько ясно он чувствовал во фляжке Волкодава великолепный аромат густого буренкиного молочка и бесподобный, самый дивный во всем белом свете, запах свежеиспеченного хлеба в заплечном мешке, восхитительно мягкого внутри и аппетитно похрустывающего золотисто запеченной корочкой снаружи. Мыш чутко водил носиком, принюхиваясь к будущему пиршеству, и заранее лакомо облизывался прямо во сне. Где снова мог летать, о чем наяву ему уже даже не вспоминалось более, кроме как давнишним сновидением о том, чего на самом деле не может быть, наверное и не было никогда. Навек покалеченному зверьку было страсть любопытно, в честь чего его побратим, вместе с которым они обоюдно пролили кровь сведшим их вместе днем, на все последующие, сколько еще будет; решил устроить целый царский пир горой! Для него, Мыша, что было всего приятней и чудеснее. Уж конечно Волкодав давным-давно понял, какое у маленького братца-зверька любимое лакомство, всем предпочтительное: в молоке размоченный кусочками хлеб. Чаще бывало, что ни того, ни другого у них не было. Тогда они по-братски делили, что было, хоть то яблочко, хоть рыбку, хоть сухарик, радуясь тому, что у них есть, а больше всего тому, что они есть друг у друга. Если Мыш что-нибудь понимал, а понимал он все, мог и сказать об этом, на своем языке, кому как, Волкодаву вот всегда отлично понятном, не зная «слов»; пришли они туда, где тот родился. И где из родных у него не осталось никого, в своем роду Серых Псов он теперь самый последний. Друг-человек обо всем потихоньку рассказал Нелетучему Мышу, сам того не поняв, Мыш же понял все до словечка, не всегда вслух произносимого. В честь сего у них вскоре и будет пир на весь мир? Поэтому Волкодав решил его налакомить от пузика? Вроде как сходится все, но ой как не все почему-то Нелетучему Мышу при этом нравилось. Точно туча грозовая, убийственно-смертоносная, собиралась у Волкодава над головой. Что ощущалось зверьком даже сквозь сон, даже через отвлекающие запахи любимых яств. Опять подраться собирается никак? Это мы завсегда могем! И всех всякий раз одолеем! Страшись, враг, Волкодава, а его, Мыша, еще того поболе, не смотря на то, что росточком мал! Да с поврежденным крылышком… Всех зашипит, заплюет, завизжит, сами со страху убегут, в ужасе теряя портки! В преддверии молодецкой битвы, Мыш грозно пискнул, широко зевнул, и выбрался наружу, вскарабкался к Волкодаву на плечо, аккуратно цепляясь за рубаху на груди острыми коготочками и резво взбежав по предплечью. Развернул крылышки, заверещал во все свои маленькие легкие, заранее нагоняя жути на невидимых покуда врагов. Кто осмелится обидеть Волкодава будет сперва иметь дело с ним, и мало тому никак не покажется, а добавки всем с лихвой хватит! Словно услышав его мысли, человек тепло накрыл воинственного Мыша ладонью, присел на траву, и принялся готовить для него любимейшее из кушаний, в деревянной плошечке. Нелетучий Мыш благодарно ткнулся крошечным носиком Волкодаву в шею и побежал вниз. Подкрепиться перед сражением славным воинам никогда не помешает! Заодно и возвращение человека на родную ему землю-матушку отпразднуют как должно. Раз Волкодаву родные эти края, значит и ему, Мышу, теперь тоже. Так хорошо воротиться домой и остаться жить-поживать! Молочко с хлебушком попивать-поедать. Да песенки задорные петь. Жаль, Волкодав «слов» не понимает, но главное – смысл ему известен. Смысл в том, что они не одни, а вдвоем, и никакие горести им не страшны и любые трудности преходящи и по плечу! Особенно когда подкрепишься таким вкусненьким.