Не говорите мне "прощай".

Просто абсурд... Почему же всё вышло именно так? Горько от того, что сложилось таким образом. Самое обидное – никто не ответит. Ответить может только сам человек. Но что делать, если разгадку найти не по силам? Ждать, пока всё не станет на круги своя? Терпеливо ждать, пока не явится добрый волшебник, хлопнет в ладоши и произошедшее обернётся прошлым, нормальным прошлым? Полный Вздор! Нет таких сил, которые бы услужили так. Северус знал, что уже ничего не изменить. И не вернуть потерянных отношений. Тёплых отношений с человеком, заменившим буквально всех. Всех людей, всех начальников и "друзей". Остаётся только ждать. И он ждал, когда найдёт в себе силы заговорить с ней, остаться, а не уйти к себе в кабинет. Он просто работал. Зельеварение. Он отдавал ему больше времени, чем нужно, лишь бы не встречаться с той, которой причинил боль. Она ведь хорошая. А из-за чего он ощетинился? Он просто обезумел от того, что бывший муж, изменив ей и вычеркнув из жизни, опять вздумал заполучить её. Это нечеловеческий поступок, маргинальный, подлый. И пусть сам Северус завершил начатое им... Она не должна была соглашаться. Она ушла, была передана, но всё равно не смогла проявить силу, свой огненный шотландский нрав и запал. Это глупо и безвольно, как бездарная комедия. Но уже ничего не попишешь. И он, добавляя перетёртый лунный камень в котёл, понимает нечто очень важное. Но единственное странное, что произошло в последнее время, это диалог. Вернее даже не диалог – лишь несколько слов, врезавшихся в память как татуировки. – Как ты смог её забыть? – Я не смог. *** Его вообще было трудно назвать приятным человеком. Он не дарил цветы, не делал признаний, не носил завтрак в постель. Он не делал тех элементарных вещей, которые делает мужчина женщине хотя-бы из вежливости. Никогда не проскочило ни одно доброе слово, ни однин комплимент, но он делал это по-другому. Пусть и не всегда по собственному желанию, пусть скрепя сердцем, но делал. Это было видно в его заботе. Да, именно заботе. Минерва видела, что не всегда это ему приятно, но было горько от того, что Северус больше переживает, чем просто живёт.   Она видела страх в его глазах, когда она нагнулась над борщевиком. Она видела, что где-то в глубине ему мерзко от самого себя. (И она поняла, что после этого её отпустило. Стало легче, будто прошлое попращалось навсегда). Она хотела говорить о его чувствах, она хотела быть его другом, советчиком, но только если он перестанет закрываться от всего мира. А кем они в итоге стали? Любовники? Или просто случайные партнёры? С той ночи прошёл месяц. Она задавала себе этот вопрос каждую ночь, но ответ ускользал. Когда она выходила из комнаты в темноте, под его дверью горел свет. Он горел по ночам, а они почти не разговаривали. Северус полностью ушёл, закрылся, замкнулся на тысячи замков и стало вдруг страшно – потерять его навсегда. Не связывай с человеком всё. Иначе, потеряв его, всё и потеряешь. *** Шум воды из крана заглушил собственные мысли. Было странным и не привычным понимать, что живёшь с человеком так просто так и даже не платишь. Хотя, кто его знает. Может в день выселения Северус предъявит километровый список услуг, который он оказывал, и кругленькую сумму, может даже с процентами. Тогда он вдоволь нахохочется, принимая сумму таких же размеров, как учительская зарплата. Шампунь лёг на волосы, просочился сквозь них холодной массой на кожу головы. Она редко мыла голову так, нагнувшись над ванной, и поклялась себе, что это был последний раз – спина начала болеть. Минерва всё равно не могла понять причин его поступков. С одной стороны, он давал ей всё необходимое и даже больше, но с другой – жёстко урезал в некоторых случаях. Это заставляло её чувствовать себя лишней и будто ущемляющей её свободу. Но в целом жизнь здесь была очень даже хорошей. Женщина смыла пену, нанесла второй слой. Когда она закончила, её движения стали почти механическими, ни думать, ни шевелиться не хотелось. Внезапно накатила усталость и вялость. Она замерла. С волос стекала струйками вода и убегала в слив. Тишина давила на уши. Минерва смотрела в одну точку, медленно, как кошка, моргая. Со стороны двери послышался вздох и "кхе-кхе". У двери, скрестив руки на груди и оперевшись о проём, с поднятой бровью за Минервой наблюдал Северус. Всем своим видом он показывал, что это зрелище вызывает у него сомнения. – Не надоело? – Что? – спросила МакГонагалл. – Вы так стоите уже пять минут, – сказал он, подходя к ней. Минерва так и не поняла, зачем он отжал её волосы и обмотал их полотенцем, но поблагодарила выпрямившись. Эта неловкая пауза длилась несколько минут, за время которой они смотрели друг на друга и не решались что-то сказать. Ей было тяжко на него смотреть в свете последних событий, но она не могла оторвать взгляд. У него острые скулы. Настолько острые, что можно порезать я лишь прикоснувшись. Как она раньше не замечала? А может и замечала, но не придавала значения. Она мысленно улыбнулась, но не двинулась с места. Северусу хорошо было так, без чёрного рубища и замогильного цвета подземелий. Всё такой же мертвенно белый, но уже без противного зелёного оттенка. Всё случившееся отстранило их от той, прежней жизни, это было страшно. Но излить ему душу, найти альтернативу, поговорив с ним по душам – удар ниже пояса. Рядом с ним она чувствовала откровенную беспомощность. И вдруг исчез воздух. Стало невозможным дышать и Минерва на мгновение подумала, что теряет сознание. В ванную из коридора проникал ветер, так что было уже не душно. Но картинка осталась чёткой, женщина по-прежнему стояла на ногах, капельки стекали по её лицу, но дышать было трудно. И она, легко и нерешительно дотронувшись до мужского плеча, вышла. *** Он привык находить её на берегу, сидящую или зашедшую по щиколотку в воду. Её лёгкое платье, казалось, даже развевалось не так, как у других женщин. Ей безумно шла эта простота, плавность и лёгкость, до странности красивая безмятежность и завораживающая отчуждённость. Её хрупкий стан казался ещё тоньше, ещё прозрачнее, будто подуй ветер сильнее, переломится на части. Он стоял недалеко, зажимая в руке подарок, не осмеливаясь подойти ближе. Она почти не двигалась, почти не дышала, и Северуса это держал за сердце и лишь когда изредка её плечи слегка приподнимались, его отпускал вместе со вздохом. Морская гладь не бушевала, мелкие барашки лениво спотыкались о её ноги и размывали под ними песок. Она была как нарисованная – чёткая и не живая. И Северус благодарил себя, что эта территория частная и никто кроме него не может это видеть. Хотелось броситься к ней, обнять, сказать, как он сожалеет, но что-то останавливало. И вдруг она повернулась. Минерва не замечала его, казалось, нарочно. Сев на плед, она вытянула ноги, разгладив платье и перекинув волосы на спину. Может, это знак, чтобы наконец подойти. Может быть. Северус сделал первый шаг не успев падумать, заскрипевшая трава заставила Минерву обернуться. Зрительного контакта не произошло, а если он и был, то длиной в одно мгновение. Вновь зацарапало где-то на уровне лёгких и стало горько. Это равнодушное выражение лица он не забудет никогда. Сел рядом. Даже не повернулась. "Поделом", – выдохнул он, окидывая взглядом синеющую даль. В руке подарок, надо вручить. Но как? Церемонии вручения всегда в нём вызывали лютую ненависть от непонятно ти ситуации, но теперь от чувствовал лишь трепет и нерешительность. Прикрыв на мгновение глаза, Северус протянул ей руку. Медленно обернувшись, МакГонагалл посмотрела на него. Ничего нового, только полное безучастие. Минута, две. Она его мучала, издевалайсь, не прилагая к этому никаких усилий. Он ничего не говорил и она молчала. И лишь спустя эту молчаливую экзикуцию, она протянула ладони в ответ. Небольшой плотный пакетик почти светился от луны, а бархатный футляр, оказавшийся в женских руках, красиво переливался. Под крышкой Минерва обнаружила флакон духов. Элитные и стойкие. Снейп спустил на этот треклятый магизин половину дня, но нашёл тот самый, таинственный и многогранный. Наверное, волнение от того, понравятся ли они женщине, превзошла тот мандраж и нервоз, пока он искал это избранный аромат. Она достала приятный коже флакон, поднесла к носу и тихого "спасибо" было более, чем достаточно. После этого она молчала ещё некоторое время, потом отставила подарок и повернулась к зельевару. – Вы же сделали это со мной один раз. Сейчас я прошу вас. Почему вы не можете повторить? – Потому что стыдно за это, Минерва, – тихо сказал он. Зачем она начала этот разговор? Понять не могла ни она сама, ни он. Молча сидели долго, пока луна не поднялась на середину неба. От женщины веяло светлой печалью. Редкость. Северус немного повернул лицо – смотрела на небо, улыбаясь одними уголками губ, почти незаметно. Заставить её лечь, положив ладонь на островатое плечо и надавив, оказалось очень легко. Не до конца понимая, зачем на это согласился, расположился сверху. Последний раз горько вздохнув, он подался вперёд.   Пожалуй, ему было приятно видеть, как блаженно преобразилось её лицо, каким мистическим блеском наполнились малахитовые глаза. Сейчас Северус наблюдал, как меняется её мимика с детским трепетом, волнением. Он помнил, что всю школьную жизнь она относилась к нему не так, как к остальным выпускникам Слизерина, будто он был особенным, заслуживающим её одобрения. И он хотел дать то, что ей, Минерве, надо было.   Гораздо важнее для него сейчас были её чувства, её эмоции, её удовольствие, которое она как никто другой заслуживает. Он смотрел ей в глаза и словно под сильнейшим гипнозом наклонился. Что-то в этих морщинках, в этих тонких губах и тонких, даже костлявых пальцах притаилось такое, что свело с ума. А может просто это работа луны, выплывшая на безоблачное небо. Она отбрасывала на прохладный песок две чёткие тени. О, это бесконечно благодарное выражение глаз.   Северус смотрел на Минерву внимательно, печально. Её распущенные волосы утонули в песке, а пальцы после нелепой нерешительности остановились на его плечах. Северус хотел фыркнуть, но, наклонив голову, не решился: серебряный свет луны, выдающий все её морщины, делал женщину невероятно старой. Она это знала.   Минерва знала, что уже не так хороша, а сейчас, чувствуя их пару как влюблённых подростков, улыбнулась. Она в последнее время стала более сентиментальной. Но и правда, как бы не печально это было, она уже далеко не девушка и ей показалось, что временный альянс смущает Северуса и поэтому она отвернулась, уводя взгляд. Но он вдруг обхватил пальцами её подбородок и повернул на себя, заставляя смотреть прямо в глаза. – Всё будет хорошо. *** Она даже испугалась, когда он толкнул её. Её грудь словно стиснули железные обручи, когда он заслонил луну, и выдохнула, дав чувствам возможность выйти. Никогда Минерва не чувствовала так много за несколько десятков минут, пролетевших как одно мгновение. И волнение, и страх, и радость сплелись в одно и опьянили. Его тактичность, нежность и, что греха таить, нерешительность, умиляли. Лицо Северуса тогда излучало только доброе смятение, которым странно обогревало её душу. Хотелось приласкать его, сказать, что всё наладится. Собственно, а чем он занимался последний раз? И что это был за приступ в ванной? Наверное, у неё просто вырабатывается на спокойного Северуса аллергия. Это больше, чем странно. Он закрыл дверь за собой тихо, чтобы она не услышала. А она не спала, глядела в потолок, скрестив пальцы на животе. Он не хотел её будить. День постепенно становился короче, о этого тоскливо. Она задумчиво упёрлась языком в десну, встала у окна. Лето скоро заканчивалось. Этот месяц пролетит быстро, незаметно, подло, и наступит слякоть осени, золото печали и новый учебный год, новые дети, новые дела... А летом так хорошо... Ничего не стесняет и нет обязательств. Лето преподаватели любили порой больше детей – мозговой штурм и прихоти самодуров уходили куда-то далеко-далеко, туда, в сентябрь, ещё только теряющий остатки долгожданрого лета. Сколько таких кругов прошли учителя: зима, весна, лето, осень, зима, весна, лето, осень? И не сосчитать. Не отпускать летние дни не придставлялось возможным, но было таким добрым, красочным... Запределом самых светлых мечтаний. А летние ночи? В них-то сколько интересного! То кот поурчит, то птица пролетит, то листва на деревьях и кустах зашевелистся и заскрипят. Одно представление этой картины вызывало самую тёплую улыбку. И хотелось разбежаться, выпрыгнуть из этого вагона уходящего состава и остаться здесь, в этом лете навсегда... Он заснул, как только голова коснулась подушки. Она приняла решение. И утёрла слёзы, накрываясь одеялом.