Море в клетке

В темноте сияли цветные облака. Они переливались, переходили один в другой, они светились и пели, они звали, они рассказывали истории. Я дышала чернотой, слушала ее. «Сознания — хрупкая вещь. Изнутри они как хрустальные замки — сложные, прекрасные, невероятные, но их так легко сломать, — я слышала голос Марека будто изнутри, отовсюду. — Ты можешь сделать очень много: ты можешь внушить мысль, можешь подать знак, можешь просто остаться и смотреть. А можешь — стереть, разорвать, разрушить. Есть мимолётное сознание — совокупность мыслей, эмоций, они меняются постоянно, каждое мгновение. А есть — вечное, и это память, это характер убеждения. Я научу тебя видеть. Будь тихой и ничего не делай, можешь разрушить все». Я видела его сон, я помню, как смотреть. Я помнила, как Марек касался меня — осторожно, почти с нежностью. С такой, с которой меня никто, наверное, не касался. И не коснется. Никогда. Я поплыла сквозь тьму и потянулась к одному облаку. Оно пело. Я слышала голоса, разрывающие черноту, их было так много, и цвета тянулись, пульсировали… «Смотри внимательно», — говорил Марек в моей голове. Облако переплеталось тысячью нитей: какие-то из них пульсировали светом, какие-то почти угасли, толстые, тонкие, прямые, изогнутые — как разобраться в этой головоломке? «Не трогай их. Пока ты не умеешь. Но как научишься, поймешь, для чего какая нить. Ты сможешь стирать память, сможешь убирать болезненные воспоминания. Можешь просто смотреть, где что». «А восстанавливать?» — тихо спросила я, стараясь не тревожить того, в чью голову я забралась. «Откуда этот вопрос?» Марек потянул меня обратно, и буйство красок исчезло. Меня вновь окружил серый мир с серыми стенами. — Так откуда? — Марек пристально на меня взглянул, и я подумала… хотела отогнать эту мысль, но не удалось… подумала, что век бы так стояла и смотрела на него. — Оттуда, что если кто-то сотрет нужные воспоминания, как их вернуть? От мысли, что у пси-мага будет возможность просто взять и перекроить сознание, и никто никогда не заметит этого, по телу бежали мурашки. Люди так и останутся — покалеченными и обворованными, и сможет ли кто-то доказать, что именно у него украли, если он не помнит этого?