Беззвучие грома

Ветер бушует вот уже два месяца. Раскат грома, лай испуганных собак, тревожный шелест танцующих в буре листьев – всего секунда, мгновение, когда природа позволяет заглушать мысли, отвлечься от бесконечной душевной боли. Ровно два месяца, как электро Архонт Макото умерла. — Не у всех людей есть Глаз Бога, но даже с ним они нуждаются в защите. Они видят во мне опору, потому мы должны постараться, Эи, сделать все, что в наших силах. Слова, сказанные сестрой перед началом войны, все чаще звучали в голове.Любимые ей люди не смогли заметить замену архонта. Словно ничего не произошло, люди почтительно кланялись и улыбались проходящей мимо Эи, они были уверены, что ничего не изменилось. Затяжная гроза – происки природы, думали они, но это было отражение чувств выжившей. — Великий сегун победил божество и теперь вечно будет защищать наши земли, дитя. Всего лишь обрывок диалога, мог ли он стать отправной точкой? Все то, что она познала во время войны — движение времени приносит лишь потери. Ее тело будет жить дольше человеческого, но придет время, когда и эрозия достигнет и его. И будто услышав ее мысли, кто-то послал ей технологию погибшей цивилизации. Марионетка практичнее человека, она может стать идеальной копией сестер и занять их место, позволив Эи вечно оберегать Инадзуму. — Эи, ты мрачнее туч над Индзумой, таким образом даже лицо архонта покроют морщинки. Не удосужившись войти через переднюю дверь, Мико сидела за письменным столом, подперев подбородок руками. Её приходы без предупреждения сначала раздражали, но сейчас стали единственной опорой. — Мико. — Ты совсем не удивлена мне, даже не знаю, обидно это или приятно, но я все равно отдам тебе это. Торжествующая Мико держала в вытянутых руках корзинку с трехцветным данго, украшенным сахарными цветами сакуры, но Эи не двигалась, даже ее выражение лица не менялось. — Эи, сражение закончилось. Инадзума в безопасности, и люди вновь могут выходить на улицу без опаски за свою жизнь. — без улыбки говорила Мико. — Все сражались ради этого, ради этого она умерла. — конец фразы договорить удалось лишь отведя взгляд к окну. Наступила тишина. «...лучше бы на ее месте была я...» — мысль, не озвученная никем, но принадлежавшая им обеим. Боль пряталась внутри: за улыбкой у одной, и за маской безразличия у второй. Война тем страшнее, чем больше близких тебе людей забирает, у них же не осталось никого, кроме друг друга. Но если Мико посвятила себя храму, то Эи все чаще закрывается в резиденции, пытаясь создать куклу на замену невечному телу. — Ты навещала его? — пытаясь перевести тему, Мико схватила Эи за руку, чтобы усадить за котацу, одновременно вставляя в руку палочку данго. — Неделю или около того назад. — Ты не можешь просто запереть его в комнате и сделать вид, что его никогда не существовало, что ты его не создала, и что он не стал личностью. — Он дефектный, — сухо сделав заключение, Эи прокрутила в руках сладость. — Быть большим, чем куклой, не значит быть дефектным. Ты всегда можешь сделать его одним из своих подчиненных. — Мико, уже вечереет, тебе стоит вернуться в храм. Мико хотела возразить, но не могла. Чтобы осознать правильность ее слов, Эи нужно было время. «Лишь бы она не сделала то, о чем будет жалеть» — думалось Мико, уходящей вновь через окно.       — Сколько сможет просуществовать кукла? Вопрос в тишину. Больше никто не мог ответить, последнего человека она выгнала минуту назад сама. Все чаще происходящее вокруг кажется нереальным – нереальные люди, приходящие со своими просьбами к резиденции, нереальные стены и потолок, кажущиеся серыми даже при дневном свете, и нереальная боль, захватившая мысли и то место, что люди зовут солнечным сплетением. Первое время думалось, что стоит закрыть глаза, а затем открыть снова, чтобы произошедшее оказалось кошмарным сном, но как бы сильно Эи не жмурила глаза, открыв их, она вновь убеждалась – это произошло на самом деле. — Стоит ли его проведать? В руках крутится палочка данго. Эи не первый раз замечает, как неосознанно что-то крутит или сжимает в ладонях – палочки, волосы, копье, кисть или рукава своей одежды. Кажется, новая привычка появилась после пропажи Чие. Если в руках не было ничего, она начинала перебирать собственные пальцы. Было тяжело даже встать, не думая о том, что до комнаты Куникудзуши нужно будет пройти еще две комнаты и открыть тяжелую деревянную дверь, за которой ее ждет человек с её лицом. Его глаза – копия её, длинные волосы и радость, с которой он каждый раз ее встречает, в точности повторяют сестру. Эи выдохнула, стараясь собраться. Данго положено обратно в корзину, нужно лишь встать и сделать несколько шагов вдоль по коридору. Раньше это бы не заняло и полминуты, но сейчас тяжелым кажется даже дышать. Хочется, чтобы время повернуло вспять и застыло в тот момент, когда все живы, и все, что окружает Инадзуму – тишина и спокойствия моря вокруг каждого островка. Она старательно оттягивает момент, смотря в окно. Жрицы храма Наруками говорили, что под дождем можно свободно плакать, отдавая природе все свои негативные эмоции, но даже спустя два месяца Эи не может проронить и слезинки. Все выражения ее лица скорее для окружающих, нежели отражение эмоций, ведь внутри пустота. Боль – это пустота, тьма, поглотившая всецело радость и грусть, оставившая лишь холод и тяжесть. Эи делает два шага и упирается руками в книжный шкаф. Тяжело. Выдох-вдох и еще два шага. «Нет ничего страшного в том, чтобы посмотреть в лицо говорящей кукле» — вторила она себе, продолжая делать неуверенные шаги вперед. Будь здесь Мико, все было бы легче, ожесточить выражение лица и широким жестом открыть запертую комнату, чтобы опровергнуть ее слова о страхах Эи, но сейчас, один на один со своими мыслями можно было лишь убеждаться в обратном. Ноги едва поднимались, больше шоркали по деревянным доскам, словно кто-то приковал к ним железные бруски и делал их все тяжелее с каждым шагом. Большая деревянная дверь, а за ней тот, с кем видеться совсем не хотелось. Все мысли сводились к тому, как бы зайти внутрь и показать хоть толику эмоций, хотя бы ненависть или презрение. «Иногда безразличие хуже, чем отвращение» — говорила Мико, в один день захотевшая увидеть куклу лично. — Вы пришли. — мужской голос раздался раньше, чем дверь была открыта. — Пришла. Эи видит эту сцену каждый раз, когда заходит сюда – мальчишка в белом кимоно сидит в углу комнаты, поджав колени поближе к себе, и смотрит в окно. Он не оборачивается к ней, но в его голосе так много радости, что она уверена – он улыбается. — Сегодня я слышал, как самураи обсуждали погоду. Он вышел слишком человечным. Неисправимый дефект – в глазах куклы появилась жизнь. Его эмоции, речь, действия – всё напоминало об утерянном. Даже сейчас, просто заводя разговор о повседневном, он был чудовищно похож на нее. — Они говорили, что гроза продлится еще около месяца, но это благополучно скажется на разленившихся фермерах, которые привыкли к хорошей погоде, что им придется поднапрячь мозг для спасения урожая. — он обернулся, чуть склонил голову, укладывая ее на свои колени, и продолжил. — Может ли быть так, что трудности для людей являются путем к самосовершенствованию? Эи замерла. Молния вспыхнула за окном, гром взвыл, предупреждая всех как можно скорее зайти домой. Лицо куклы осветил красный цвет, подчеркивая широко распахнутые фиолетово-синие глаза. Он всего лишь проявил наблюдательность и сделал логический вывод, но отчего в голове промелькнули те дни, когда сестра вечером рассказывала об увиденном ей в деревнях, новой еде, которой ее угостили жители в благодарность за заботу об Инадзуме, о том, какой прекрасный пейзаж можно встретить на рассвете на самой высокой точке Сейраи. Нечто странное окутывало мысли – одновременно хаос эмоций, взывающих из тени собственных воспоминаний, и опустошение, поглотившее все мысли. Хотелось кричать, плакать, разбить первую попавшуюся под руки вазу, но все, что получалось сделать – это апатично смотреть по сторонам. — Вы снова не ответите, и не важно, что я спрошу, да? Куникудзуши прикрыл лицо волосами. Он не ждал ответа, его радовало даже просто присутствие другого человека с ним в одной комнате. «...быть может, мне нужно еще немного подождать...» — думал он, тайком посматривая на стоящую в дверном проходе девушку. Она приходит раз в неделю, иногда дважды, но никогда не говорит с ним. Во мраке небольшой комнаты лучшими собеседниками стали книги, а связью с происходящим – подслушанные разговоры проходящих под окнами людей. Его не держат, не сковывают в цепи и не запрещают ходить из комнаты в комнату, но он все равно продолжает сидеть здесь. Она не любит с ним встречаться, быть может, считал Куникудзуши, если он выйдет отсюда, то она больше никогда не навестит его. Как ребенок, старающийся показать своей матери хорошее поведение, он хотел найти способ стать тем, с кем она будет говорить, улыбаться или хотя бы опускать уголки губ в гневе. — Прощу, не держи на меня зла в будущем. — сорвалось, словно гром, в тишине. Он не заслуживал всего этого. Эи понимала, раз за разом смотря на него, что с каждым днем ей все больше хочется закрыть эту комнату навсегда и больше никогда не слышать его голос, такой живой и волнующий, пытающийся привлечь внимание. — Вы заговорили со мной! Наполненный радостью голос и неловкая попытка вскочить на ноги, запутавшись в подоле кимоно, в движении от падения на колени он делает несколько быстрых шагов вперед. Эи непроизвольно отступает назад, боясь столкнуться с ним еще ближе, выставляет руку перед собой, желая отгородиться. — Тебе не обязательно запоминать то, что я сказала... «...скоро твоей памяти не станет...»—хотела добавить она, но вовремя остановилась, прикрыв рукой рот и откашлявшись, Эи еще раз с ног до головы осмотрела стоящего перед ней. — Я буду ждать, когда мы сможем поговорить еще раз. Куникудзуши возвращается на место, улыбаясь, на прощание машет рукой. За закрытой дверью Эи глубоко вздыхает. Мальчик, так похожий на Макото характером, может ли он предположить, что вскоре его личность будет уничтожена? Это была ошибка в выполнении инструкции, создание дефектной, неспособной быть сосудом, куклы. Когда люди умирают, они остывают, а их тела поддаются природной эрозии, но с ним такого не будет, пусть и маленький, но шанс жить, притворяясь человеком, у него есть. Быть может, вина за то, что она планирует сделать, когда-нибудь догонит, станет удушающей и бесконечно тягостной, но сейчас мысли о том, что он ее больше не вспомнит, что его память будет чиста, как свежий лист васи, приносили успокоение.