1001 ночь, или Морская сказка

Было раннее утро. Дети ещё спали, и в твиндеке было довольно тихо. Неподалеку от себя Анжелика различила голос Маниго. — Ты, Ле Галль, плавал больше моего, ну так вот, можешь ли ты мне сказать, когда мы дойдем до Азорских островов? Мне хочется поскорее узнать, получили ли мои португальские корреспонденты те суммы, что я перевел им с Берега пряностей? — Он похлопал по карманам своей просторной суконной куртки. — Когда я получу мои денежки, я смогу наконец дать отпор этому наглому пиратскому главарю. Сейчас он держится с нами, как с какими-нибудь нищими. Мы должны чуть ли не руки ему целовать! Но вот увидите — в Карибском море все будет иначе. Там он уже не будет самым сильным. — В Карибском море хозяева — пираты, — процедил сквозь зубы Берн. — А вот и нет, мой дорогой. Хозяева там — работорговцы. Я уже теперь занимаю среди них весьма недурное положение. А когда возьму дело в свои руки, то рассчитываю заполучить монополию на торговлю рабами. Много ли проку от судна, которое просто перевозит из Вест-Индии в Европу табак и сахар, не заходя на обратном пути в Африку и не набивая там трюмы рабами? А корабль, на котором мы плывем, не невольничье судно. Если бы он перевозил негров, то был бы снаряжен иначе. И потом, недавно я как бы по ошибке забрел в трюмы, и смотрите, что я там нашел. — Он разжал руку: на его ладони лежали две золотые монеты с изображением солнца. — Это из сокровищ инков! Точно такие же иногда привозят испанцы. И главное, я заметил, что другие трюмы заполнены любопытными приспособлениями для глубоких погружений, какими-то необычными маленькими якорями, лесенками и еще Бог весть чем. А вот место, отведенное под коммерческий груз, наоборот, чересчур мало для порядочного торгового судна. — И что вы по этому поводу думаете? — Ничего не думаю. Я могу сказать только одно — что этот пират живет разбоем. Как именно он разбойничает? А это уж не мое дело. По мне, так лучше уж пират, чем потенциальный конкурент. На пиратов мне наплевать — люди они смелые, спору нет, но почти ничего не смыслят в торговле. Они никогда не смогут по-настоящему господствовать на морях. Их место мало-помалу займем мы, торговцы. Вот поэтому мне было бы весьма интересно побеседовать с Рескатором с глазу на глаз. Он мог бы, по крайней мере, пригласить меня на ужин. — Говорят, что его апартаменты на корме очень роскошны и там множество дорогих вещей, — сказал мэтр Мерсело. Мужчины обратили свои взгляды в её сторону, но она сделала вид, что занята дочерью и не слышит, о чем они говорят. Всякий раз, когда речь заходила о Рескаторе, ею овладевало какое-то тягостное ощущение двойственности, и она предпочитала молчать. Вскоре пришли матросы, заменявшие по утрам потухшие жаровни, и предупредили пассажиров, чтобы те не выходили сегодня на палубу без крайней необходимости. Они сообщили, что вокруг корабля находится плавучий лед, и команда весь день будет занята маневрами, которым не следует мешать. Также они посоветовали закрепить все вещи на случай сильной качки. — Но разве вблизи Азорских островов могут быть льды? — воскликнул Маниго. — Проклятие! Да мы же плывем совсем другим путем… — Вот и я об этом толкую, господин Маниго, — отозвался Ле Галль. — А ты не мог сказать об этом раньше, болван? Ле Галль рассердился. — А что бы это изменило? Ведь хозяин на корабле не вы, господин Маниго. — Ну, это мы еще посмотрим! Анжелика насторожилась. Что могла означать последняя реплика Маниго?.. Но мужчины замолчали, а потом и вовсе разошлись. Она же воспользовалась минутой затишья, чтобы обдумать оставшуюся часть своего рассказа. Каждый раз, когда она вспоминала о смерти Шарля-Анри, к горлу подступал тугой комок. Сын стоял перед её глазами, словно живой, в своём голубом перепачканном костюмчике, довольный и счастливый. В тот день они ходили за раками… Если бы он сейчас был жив, он был бы похож на Джереми Маниго — круглолицый, румяный, с такой же шапкой льняных кудрей и такого же возраста. Она совершенно не представляла, как сможет поведать детям о его смерти, так же как не смогла рассказать и о смерти Кантора. В конце концов, она решила просто не говорить об этом. «Хорошо, что я ничего не рассказала о его рождении». Так будет легче… *** Вечером пассажирам разрешили ненадолго выйти на палубу. Большинство ларошельцев остались внизу — многие ещё не пришли в себя после невообразимой качки и того ужаса, который они испытали во время оглушительного грохота, когда многим показалось, будто небеса упали на землю… Анжелика одной из первых выбралась наружу и теперь стояла на баке и беседовала с Никола Перро. Он рассказал ей, что случилось днём: от айсберга откололся кусок, произведя страшный шум и грандиозное волнение моря. Несколько часов команда на пределе сил старалась удержать судно на плаву. Сейчас уже опасаться нечего — корабль сместился к югу, оставив в стороне опасное соседство с группой айсбергов. Пока Перро в подробностях расписывал сегодняшнюю баталию, к ним присоединились Берн, Маниго, Ле Галль и ещё несколько гугенотов. — Скажите, господин Перро, как могли айсберги оказаться у Азорских островов? Ведь мы, кажется, должны сейчас находиться недалеко от них? — спросил Маниго, когда Никола закончил свой живописный рассказ. — Я не силён в мореходстве, господа. Моя стихия — лес. Вот если бы вы спросили меня, куда и в каком месяце пойти бить бобра, я бы вам живо все рассказал. А сейчас позвольте вас покинуть, — с этими словами канадец откланялся и спустился с бака. — До Азорских островов отсюда, как до Ла-Рошели, — буркнул Ле Галль, когда Никола Перро скрылся из виду, — и охотник это знает. — Но где же мы тогда? — обратился к Ле Галлю Маниго. — Можешь ты сказать? — Почем мне знать? Вон, госпожа Анжелика каждый день бывает у капитана, пусть спросит. Все повернулись в её сторону. В этот раз отмолчаться не выйдет. — Хорошо, господа, я постараюсь выяснить, где мы, — ответила она и отошла на противоположный край палубы, чтобы избежать лишних расспросов, и стала смотреть на закат. Её и саму уже пару дней занимал этот вопрос. Она хотела задать его ещё вчера, но, по понятным причинам, это намерение вылетело у неё из головы. Даже сейчас, стоило ей вспомнить последний визит в каюту капитана, на неё разом обрушилась смесь противоречивых чувств. «Он пугает меня… и одновременно притягивает. Я не должна уступать ему, не должна позволять играть собой. Это обернётся катастрофой. Мне не следует оставаться с ним наедине, иначе я потеряю волю к сопротивлению». Эту мысль услужливое воображение тут же превратило в красочную картину, от которой Анжелику бросило в жар. О, это несбыточное желание вновь окунуться в живительный поток любви!.. Какому волшебнику под силу сотворить с ней это чудо, освободить от холодных оков страха и отвращения? Неужто ему, капитану Голдсборо? Она помотала головой, чтобы отогнать крамольные мысли. Её взгляд скользнул вдоль бушприта. К каким берегам он направляет своё судно? Какое новое испытание готовит ей непредсказуемая судьба? Солнце садилось в море прямо по курсу корабля. Небо стало желто-золотистым, а тихие волны отливали самыми разнообразными оттенками синего и жёлтого. Смятение, которое владело ею, составляло странный контраст с безмятежностью, разлитой в природе. Совершенно не верилось, будто ещё днем в этих водах шла опасная битва. Перед ней возник мэтр Берн. На фоне светлого неба его массивная фигура в плаще и шляпе, окаймленная золотистым сиянием последних лучей заходящего солнца, казалась почти черной. — Госпожа Анжелика, события сегодняшнего дня заставили меня по-новому взглянуть на мою жизнь. В тот миг, когда над нами нависла смертельная опасность, я понял, что больше всего на свете хотел бы уберечь вас от гибели. Я уже говорил вам… выходите за меня замуж. Чтобы я мог защитить вас… «От этого пирата», — не договорил он, но Анжелика и так поняла. Как это было бы просто, спрятаться за надежной мужской спиной от невзгод и проблем, от необходимости что-то решать, бороться… От тех чувств, что рождает в ней капитан «Голдсборо»… Они были на баке вдвоём, остальные протестанты уже вернулись в твиндек. — Когда-то в Ла-Рошели вы сказали мне, — выговаривая слова как бы через силу, продолжил Берн, — что готовы на всё, готовы продаться хозяину судна, лишь бы уехать и спасти детей. Тогда я пообещал вам, что мы уедем все вместе. Я не могу допустить, чтобы длилось это двусмысленное положение, в которое вы попали из-за нас. — Успокойтесь, мэтр Габриэль, — мягко ответила Анжелика, успокаивающим жестом положив руку ему на плечо. — Капитан заверил меня, что не будет требовать ничего такого. Он уважает мою женскую волю, — немного слукавила она. Но разве Рескатор не отпустил её, пусть и не сразу, когда она попросила его об этом? — Дело не только в нем, дело ещё и в вас! — он сжал её руки выше локтей, и привлёк к себе. — Неужели вы не понимаете? Или считаете, что я слепец? Я не могу позволить вам загубить свою бессмертную душу! Вспомните, какую добропорядочную жизнь вы вели в Ла-Рошели! Как вы начали забывать тот греховный путь, на котором я подобрал вас! Завтра же мы поженимся с вами. Пастор благословит нас во время вечерней молитвы. Ее захлестнуло возмущение. Вот так! Оказывается, все давно решено, а ей остаётся только кивнуть головой и привычно ответить «Да, мэтр». И с этого момента так будет всегда. Она ясно почувствовала вдруг, насколько неприятна ей медвежья хватка этих рук, рук собственника, совершенно непривыкших считаться с желанием женщины. — Вы делаете мне больно, мэтр Берн, — ответила она холодно, с трудом сдерживая негодование. — Отпустите мои руки. Он разжал ладони и отшатнулся. Как же всё было просто и хорошо, когда он был ей только другом! Увы, это время безвозвратно ушло. — Я не могу быть вашей женой. Она хотела сказать ещё что-то, чтобы смягчить свой отказ, но в этот момент Берн заметил, что капитан вышел из своей каюты и с интересом смотрит на сцену, развернувшуюся на противоположной палубе. С отчаянным желанием доказать, вопреки её последним словам, что Анжелика принадлежит ему и находится под его защитой, торговец на глазах у хозяина судна притянул её к себе и хотел поцеловать, но непостижимым образом Анжелика вывернулась из его объятий. — Да что с вами, мэтр? Вы с ума сошли?! — бросила она ему, почти бегом направляясь к трапу. Вчера другие руки так же удерживали её, не считаясь с её волей, но при этом они не были такими грубыми. Непроизвольно она повернула голову в сторону кормы перед тем, как начать спускаться по узкой и крутой лестнице, и вздрогнула. На юте стоял Рескатор и смотрел на нее. «Что он успел увидеть?», — спрашивала она себя, открывая дверь в твиндек. *** — Прекрасная Маркиза прибыла на берег моря и стала искать капитана корабля, который согласится бы взять её на борт. Сегодня наконец-то отступил холод, и перед тем, как подниматься в каюту капитана, дети вволю набегались по баку. Они снова сидели перед Анжеликой, раскрасневшиеся и довольные, и она поймала себя на мысли, что когда-нибудь, наверное, будет с радостью вспоминать это странное время. — Но никто не соглашался. Один старый моряк сказал ей: «Средиземное море — не место для женщины. Тебя поймают пираты и продадут какому-нибудь султану». Но Прекрасная Маркиза не слушала его. Она верила, что найдёт своего мужа и никто ей не сможет помешать. В конце концов, нашёлся один капитан, который согласился взять её на борт. Так начался её путь, и Прекрасная Маркиза стала Отважной Странницей. Каждого доброго человека, которого она встречала на своём пути, она расспрашивала, не знает ли он ученого человека, хромого, со шрамом на лице и с прекрасным голосом. Стук в дверь прервал её рассказ. Рескатор вышел из каюты, через минуту заглянул обратно и велел продолжать пока без него. «Действительно, он ведь и так знает обо всех моих приключениях на Средиземноморье», — подумала Анжелика. Она была рада, что Рескатор ушёл. Его присутствие по-прежнему рождало в ней странную смесь чувств, состоящую из неясных опасений и страхов, иногда накатывающего презрения и негодования, тайной радости, в которой она ни за что бы себе не призналась, и необъяснимого волнения, приправленного положением вынужденной рассказчицы. Она дала себе слово держать себя в руках и не поддаваться на его провокации. Кроме того, она задумала завершить свою многодневную историю счастливым концом, для чего ей пришлось бы нарисовать детям приятный образ Рескатора. Без него это было сделать намного проще. И вот, свободно вздохнув, она рассказала детям, как корабль с Отважной Странницей захватил морской разбойник по прозвищу Ужас Средиземного моря и продал её высокому пирату в маске. Как в порту начался пожар, и она уплыла от своего нового хозяина, а потом узнала, что это был не просто пират, а Волшебник Средиземного моря. Как её лодка попала в бурю, и её спасли Храбрые Рыцари, но потом погибли в схватке с людьми Подлого Главаря Пиратов. Как Подлый Главарь Пиратов сказал ей, что её муж — учёный человек с хромой ногой и шрамом на лице — умер. Как потом Подлый Главарь Пиратов продал её Кровожадному Султану. Ещё пришлось много раз отвечать на вопросы. Как это можно продать человека? А что такое гарем? Зачем султану столько женщин? Что такое ислам? Как выглядят верблюды и жирафы? Постепенно она добралась до заключительной части своего рассказа: о Мудром Звездочёте, Короле Рабов и побеге. *** Уладив с Язоном внезапно возникший вопрос, Рескатор решил не возвращаться сразу в каюту. О средиземноморских похождениях Анжелики он и так знал предостаточно и особого желания слушать их не испытывал. Ларошельцы уже завершили свое религиозное собрание и теперь прохаживались по палубе, наслаждаясь наконец-то потеплевшим свежим морским воздухом. Граф де Пейрак решил познакомиться поближе с гугенотскими дамами — кто знает, может их жизням суждено течь рядом куда дольше, чем длится плавание. Приятным сюрпризом стало наличие у госпожи Маниго милейшего ангулемского выговора, и он с удовольствием поговорил с ней о юге Франции, о местах, близких им обоим. Старая дева, которую все звали тетушкой Анной, оказалась весьма образованной особой, которой он пообещал дать книги по математике. Истинное удовольствие он получил от общения с Абигайль, той самой молодой женщиной, которая не побоялась выразить ему благодарность от лица протестантской общины в самый первый вечер на «Голдсборо». Хоть она и вышла уже давно из девичьего возраста, в ней сохранилась удивительная душевная чистота и искренность, присущая обычно совсем юным. Высказывая свое суждение о каком-либо вопросе, она часто смущалась, но не робела при этом, а наоборот — смело смотрела в глаза собеседнику. Всем этим она немного напоминала ему Анжелику — ту, которую он оставил в далёкой Тулузе. Было в Абигайль и нечто такое, чего он, увы, не нашёл в своей жене — полюбив в юности одного-единственного мужчину, она навсегда закрыла сердце для всех остальных. Годы прошли с тех пор, а она продолжала все также верно ждать его, не замечающего, какое сокровище находится с ним рядом. Четверо протестантов обратились к Рескатору, когда он спускался по трапу с бака. Случай был редкий: с тех пор, как они отплыли из Ла-Рошели, ни один из гугенотов не пытался подойти к нему, чтобы поговорить. Слишком уж глубокой представлялась им пропасть между ними и тем, кем, по их мнению, был капитан «Голдсборо». Морской бродяга, человек без корней, без родины, без веры и закона, которому они к тому же были обязаны жизнью, мог внушить этим праведникам только неприязнь, поэтому, когда Ле Галль и три его товарища остановили Рескатора, он насторожился. Из всех людей, которых ему доводилось изучать, реформаты были, пожалуй, самыми неприступными. Даже взгляд индейца или чернокожего семита не так непроницаем, как взгляд квакера, который раз и навсегда решил для себя, что ты являешься воплощением зла. Сейчас гугеноты стояли перед Рескатором, почтительно прижав к животам свои круглые шляпы. Их волосы были подстрижены коротко и очень аккуратно. Никакие невзгоды морского плавания, в которое они пустились, в чем были, не заставили их принять растрепанный вид, столь любезный сердцу матросов «Голдсборо». Вот эти молодцы, даже раздай он им по паре ножниц и по бритве из самой лучшей стали, все равно ходили бы с щетинистыми подбородками и неопрятными лохмами. Потому что большинство из них родились в Средиземноморье и были католиками. Эта мысль заставила графа де Пейрака улыбнуться. Однако четверо гугенотов не ответили на его улыбку и продолжали все так же стоять с каменными лицами. Требовалась редкостная проницательность, чтобы определить, что выражают их взгляды: дружеские чувства, равнодушие или ненависть. — Монсеньор, — начал Ле Галль, — время идет, а мы пребываем в бездействии. Мы пришли к вам сегодня, чтобы попросить вас сделать нам одолжение и включить нас в свой экипаж. Вы видели, чего я стою, как лоцман, когда я провел судно через пролив под Ла-Рошелью. Я плавал десять лет и был хорошим марсовым. И я, и эти трое моих товарищей можем быть вам полезны, ведь не секрет, что некоторые из ваших людей были ранены в схватке под Ла-Рошелью и еще не поправились. Мы их заменим. Мы хорошо знаем море, и у нас прямо руки чешутся — хочется залезть на реи, чтобы плести снасти и чинить паруса. У Ле Галля был прямой, честный взгляд. Жоффрей де Пейрак не забыл, что именно он провел «Голдсборо» через опасный пролив, и понимал, что если кто и может установить связь между экипажем и протестантами, то только Ле Галль. Однако он долго колебался, прежде чем послать за боцманом и рассказать ему о предложении гугенотов. Уродец-боцман не разделял опасений своего хозяина, напротив, он был очень доволен. Его узкий, похожий на рубец от удара сабли рот растянулся в некоем подобии улыбки, приоткрыв гнилые зубы. Он подтвердил, что людей не хватает. После того, как часть команды уволилась и сошла на берег в Испании, в экипаже каждый человек был на счету, сказал он, а пятеро раненных в сражении под Ла-Рошелью и вовсе зарезали его без ножа. Можно сказать, что приходится работать с половинной численностью команды. Отсюда и его, боцмана, плохое настроение, которое ему с большим трудом удается скрывать. В ответ на это признание матросы, прислушивавшиеся к разговору, разразились гомерическим хохотом. Потому что плохое настроение, а лучше сказать, злость, являлось у боцмана Эриксона состоянием всегдашним и неизменным и было даже страшно подумать, что будет, если он вдобавок перестанет его «скрывать». — Хорошо, вы наняты, — сказал Рескатор четверым ларошельцам. — Вы знаете английский? Они знали его достаточно, чтобы понимать команды боцмана. Рескатор оставил их в распоряжении Эриксона и направился на ют. Поднимаясь по лестнице, он услышал голос Анжелики, доносящийся из приоткрытого окна. Граф оперся о перила кормовой надстройки и прислушался. —…но многие тысячи пленников были готовы скорее умереть, чем предать свою веру. Гаремом Кровожадного Султана управлял Мудрый Звездочёт. День за днем он уговаривал Отважную Странницу стать третьей женой султана, но она не соглашалась. Каждый день Отважная Странница смотрела в свое окно на рабов и их Короля, которые терпели муки и лишения на строительстве очередного нового дворца для Кровожадного Султана и думала: «Я тоже лучше умру, но не предам себя, свою родину и своих предков-христиан». Тогда Мудрый Звездочёт поднялся на высокую башню и долго советовался со звёздами, как ему правильно поступить. Когда он спустился с башни, то спросил у Отважной Странницы: «Зачем ты убежала от Волшебника Средиземного моря? Звезды рассказали мне, что ваши дороги должны идти рядом. Он — единственный человек, который может сделать тебя счастливой». Находясь в гареме, Отважная Странница и сама часто вспоминала, как Волшебник Средиземного моря подарил ей красивое платье и расшитый плащ, и как хорошо ей было с ним в тот короткий час. Она и сама спрашивала себя, зачем убежала от этого человека. «Я не знала, что он волшебник. Ведь он выглядел, как обычный пират», — ответила она Мудрому Звездочёту. «Я скоро уеду и найду его, чтобы он забрал тебя отсюда, — сказал Мудрый Звездочёт. — Зря я купил тебя, Отважная Странница. Звезды дали тебе другую дорогу, и я должен исправить свою ошибку, чтобы не погибнуть». «Неужели Волшебник Средиземного моря приедет и заберёт меня отсюда?», — с надеждой подумала Отважная Странница. Но ещё до того, как Мудрый Звездочёт уехал, случилось непоправимое. Гуляя по своему саду, Кровожадный Султан увидел Отважную Странницу. Дальше Анжелика рассказала, как чуть не заколола султана его же ножом, и как Колен Патюрель согласился взять её с собой, когда будет бежать из плена. Она умолчала только о смерти Османа Ферраджи. Граф де Пейрак ни за что не поверил бы в эту невероятную историю, если бы не знал, что это правда. Анжелика действительно рассказывала все почти так, как оно и было, избавляя детей от излишне жестоких подробностей. Могло ли это означать, что и в других своих повествованиях она была столь же правдива? «В гареме она вспоминала меня, — с какой-то детской радостью вдруг подумал он. — Не своего первого мужа, а пирата Рескатора… а потом она пришла ко мне искать спасения». Но почему же тогда она так испугалась его прикосновений? Ему припомнилась случайно увиденная вчера сцена, когда Анжелика вырвалась из объятий гугенота и убежала. Итак, при всем её уважении и признательности к этому торговцу за все, что, по её словам, он сделал для неё и её ребенка, он не владеет её сердцем. Но в чем же тогда дело, откуда этот панический страх перед плотской любовью? Оставалось надеяться, что история, рассказываемая Анжеликой, ещё даст ему ответ на этот вопрос. *** — Отважной Страннице удалось раздобыть ключ от маленькой калитки, за которой её ждал Король Рабов, — услышал Рескатор, отворяя дверь каюты. Он присел на стоящий у входа сундук и сделал Анжелике знак продолжать дальше, не прерывая повествования. — Чтобы обмануть погоню, беглецы отправились не на север, где была их родина, а на юг. Много дней Король Рабов и семь его спутников шли по пустыне, мучаясь голодом и жаждой, потом повернули на восток, затем на север и добрались до гор. Перед горами их ждала засада. Двое из беглецов подошли к Королю Рабов и сказали: «Мы пойдём вперёд и отвлечем на себя воинов Кровожадного Султана, а вы тем временем проберетесь в горы». Король Рабов возразил им: «Воины Кровожадного Султана замучают вас страшной смертью». «Зато вы спасетесь», — ответили добровольцы. Пришлось так и сделать, и перед смертью двое героев сказали воинам Кровожадного Султана, что все остальные беглецы погибли в пустыне. Граф едва заметно покачал головой. Если бы она могла знать, чем обернётся эта ложь во спасение для него… да и для неё тоже. На следующий день после того, как Мулею Исмаилу и его почётному гостю Рескатору донесли о гибели оставшихся беглецов, он проснулся с проседью в ранее чёрных, как смоль, висках. Нет, проснулся — неправильное слово. Скорее, очнулся от того короткого забытья, в которое провалился уже под утро. «Ведь я думал тогда, что готов простить ей всё: любые предательства, любые безумства… И вот я нашел её среди живых — и не раскрыл ей свои объятия». Так уж устроен человек. Он страдает, потом исцеляется. И, исцелившись, забывает ту мудрость, которую открыло ему его горе. Жизнь снова бьет в нем ключом — и он спешит вернуться к прежним заблуждениям и мелочным страхам и вновь отдаться во власть разрушительной злобы. Вместо того, чтобы раскрыть ей объятия, он начал думать о ребенке, которого ей дал другой, о короле, о потерянных годах, о запечатленных на ее губах чужих поцелуях… Он злился на нее за то, что она стала для него незнакомкой. И однако именно эта незнакомка приворожила его, заняла все его мысли, лишила покоя и сна. Неожиданно погрузившись в воспоминания, краем уха он слышал, как Анжелика что-то рассказывает детям о ядовитых змеях, голодных львах и других опасностях, с которыми сталкивались беглецы во время перехода через горы Рифа. — И вот однажды путники взошли на вершину очередной горы и увидели внизу море, а на берегу моря настоящий христианский город — с белыми храмами, золотыми куполами и колокольным звоном. Они были спасены. — Продолжите завтра? — спросил Рескатор, вставая. — Да, думаю, на сегодня уже достаточно. Дети повскакивали с пола и с дивана и устремились к выходу. Бартеломи и Тома чуть задержались, переговариваясь между собой. Потом старший из братьев посмотрел на капитана, как будто на что-то решаясь, и заговорил: — Монсеньор Рескатор, вы пропустили все самое интересное! Хотите, мы расскажем вам, что было? — Благодарю вас, судари, за ваше любезное предложение, но, к сожалению, меня ждут дела. Проводив глазами убегающих ребятишек, Анжелика повернулась к пирату. — Монсеньор, мои друзья обеспокоены тем маршрутом, которым следует «Голдсборо». Они не могут понять, куда вы их везёте. Рескатор посмотрел на неё долгим изучающим взглядом, от которого у неё начали розоветь щеки, и, по-видимому, чтобы скрыть это, она опустила голову. «Совсем как в семнадцать лет… Кажется, ещё мгновение, и она сбежит, не дождавшись ответа». И неожиданно он со всей ясностью осознал, что никакими силами ему не одолеть того, что родилось между ними в далёком прошлом на пыльной тулузской дороге. Стоило ему вновь заглянуть в эти колдовские зелёные глаза — тогда, когда она пришла к нему в Ла-Рошели, мокрая, растрепанная, но не знающая преград на пути к одной ей ведомой цели — и эта связь возродилась, будто птица Феникс из пепла. Он отошел к столу и стал водить пальцами по инкрустированным золотом линиям на чёрном мраморном глобусе. — Скажите им, что мы идём северной дорогой, — наконец произнёс он, не оглядываясь на стоящую у него за спиной Анжелику. — Она тоже может привести нас на Острова.