Мария

      Реборн, как любой мужчина и, тем более, — настоящий итальянец, любит вкусную еду и красивых женщин. Он мог бы сказать, что ещё любит оружие, но «любовь» — не совсем верное слово. Это нечто большее и меньшее одновременно. Дворник не любит свою лопату, но водитель однозначно любит свою машину, ведь от неё зависит жизнь. Это сложно — описать простыми словами, что для киллера значит его оружие. Продолжение руки. Чужеродный объект, который ею всё-таки не является. Полное доверие, но и недоверие — тоже, ведь осечки случаются с каждым.       Реборн разбирает один из своих револьверов. Beretta 92 — 9 мм калибр, длина — 217 мм. Луче, крутящаяся неподалёку, даже не особо отвлекает — за едким запахом щелочной смазки почти не чувствуется молочный аромат её тела.       Луче немного неуклюжа из-за своего большого живота; плотная белоснежная ткань платья обтекает его, драпируется складками. Пряди волос, переброшенные через плечо на грудь, чёрной линией пересекают эту белизну. У Луче светлая кожа, но не безжизненно-алебастровая, а тёплого тона, с нежным румянцем на щеках, придающим ей живости. Почти Белоснежка из сказок, которая однажды уснёт и, не дождавшись своего принца, больше не проснётся. Только вместо наливного, пропитанного смертельным ядом яблока — пустышка цвета тигровых лилий.       Реборн не страдает от излишней скромности. Ему не пять лет, и он достаточно уверен в себе, чтобы понимать: он нравится женщинам. Понимать и пользоваться этим. Но с Луче привычная тактика — нашёл, увидел, победил, — даёт сбой. Ему не хочется побеждать, хочется просто… смотреть. На то, как Луче двигается. Угадывать очертания её тела под платьем. Кружить самому себе голову полуночной синевой её глаз. Впитывать зрительные образы: изгиб шеи, покатость плеч, полноту груди, изящество лодыжек. Луче демонстрирует так много тела в сравнении с какими-нибудь другими, более консервативными эпохами, и вместе с тем — так мало, и воображение жадно хватается за каждый сантиметр её кожи, мелькнувшей у подола юбки.       Луче миловидна и хороша собой, но писанной красавицей её не назвать — признанные иконы красоты весьма далеки от её простого, даже в чём-то простецкого очарования. Живое воплощение Бригиты — богини смелости и исцеления, плодородия и жизненного пути. Реборн спокойно смотрит на Луче, внимательно её слушает и думает о том, как шуршало бы платье, опадая к её ногам, и как свет заходящего солнца золотил бы её голую кожу. Он собирает пистолет; кончики пальцев чуть влажные — испачканы в оружейном масле. Кожа скользит, когда он растирает масло между подушечками.       Вообще-то, Реборн не умеет любить. Мог бы научиться, если бы захотел, но — зачем? Достаточно того, что женщины сами дарят ему свою любовь, а он лишь собирает её — иногда бережно, иногда не очень, — как сочащийся берёзовый сироп, мутный и вязкий. Но Луче нечего ему подарить. Она — будущая мать и не принадлежит сама себе, а Реборн ненавидит делиться.       Ревновать к ещё не рождённому ребёнку — нормально, он себе разрешил.       Он испытывает к Луче самые добрые и тёплые чувства, на какие только способен, и потому все эти мысли навсегда останутся только в его голове. И не важно, догадывается Луче или нет. Женщины — хитрые создания, замечают влечение к себе только тогда, когда им это удобно. Ей — неудобно, значит, не заметит. И Реборн не хочет, чтобы замечала. Ему нравится думать, что она невинна в своей слепоте, что её женственность и непосредственность не испорчены пошлыми, безвкусными играми на чужих желаниях. Нравится видеть в ней даже не Бригиту, а пресвятую Богородицу, понесшую непорочное дитя. Есть что-то особенно волнительное и сладострастное в том, чтобы желать саму деву Марию.       Затвор с щелчком встаёт на место, ствол под пальцами рельефный, начищенный до блеска. Снова слышится запах Луче, но Реборну пора: оружие требует, чтобы его пустили в ход, иначе к чему тогда чистка?