Почти реально

Безотчетное, неосознанное, Абсолютное, неповторимое… Недоступно-желанное, звёздное Не проявленное, необъяснимое… Ослепительный всплеск волшебства За пределами круга… Две волны, что встретились И поглотили друг друга. Fleur, «Почти реально»

Она не помнила день, когда впервые узнала о существовании Ремуса Люпина. Ремус был всегда: может быть, в соседнем доме, а может, за поворотом улицы, но явно где-то совсем рядом — так часто всплывало его имя в разговорах родителей. О Люпине нередко вспоминали и те особые друзья Тонксов, что приходили в неподходящее для гостей время и всегда предпочитали огневиски белому столовому вину. Благодаря этому имя оказалось густо пропитано алкоголем и тайной и жгло губы. Тонкс — тогда еще Дора — ничуть не удивилась, увидев однажды утром в столовой очередного гостя, и недоверчиво наклонила голову, только когда узнала, что это и есть — Ремус. Она покраснела до кончиков волос, выдавила неразборчивое «Здрстемистрлпин», уронила ложечку и сбежала. День, когда она познакомилась с Сириусом Блэком, своим двоюродным дядей, также был отмечен спиртным. Она бродила по особняку на Гриммо, где, как сообщил накануне Альбус Дамблдор, благодаря любезности хозяина отныне будут проходить собрания Ордена. Шел дождь, Сириус стоял у окна, смотрел на струи воды, как на невиданное чудо, и что-то мычал в такт бьющим по подоконнику каплям. Она поздоровалась и замерла, не зная, что вежливей — остаться или уйти. — Жизнь — хуевая штука, правда, Дори? — спросил у нее Сириус. Она пожала плечами: у нее еще не было глубоких познаний о жизни. — Вы знаете мое имя? — спросила она вместо ответа. — Конечно, — сказал Сириус. — Конечно, дорогая племянница. Если не считать Азкабан, мы практически ровесники. Думаю, Азкабан считать не стоит. Я ведь там ничего не делал, даже не пил. Это будет правильно, не так ли? Тонкс пожала плечами, так и не придумав, что ответить, и подошла ближе. Она всегда шла ближе к тому, что ей было интересно. Сириус схватил ее за плечи и прижал к себе, невнятно бормоча. Противно мокрые губы уткнулись ей в шею. Было неудобно, тяжело и жарко. Только теперь она догадалась, что Сириус напился. — Я… я вас сейчас под дождь левитирую! — выкрикнула она, вырвавшись из пьяных объятий. — Может, протрезвеете! — Под дождь… — мечтательно протянул Сириус, прислоняясь в поисках новой опоры к оконному косяку. Тонкс никуда его не левитировала и никому ничего не сказала. Он был другом Ремуса, и у него была тяжелая судьба. «Хаффлпафф, — сказала бы известная ей теперь не только по скупым рассказам матери Вальбурга, будто вынося приговор. — Хаффлпафф». «Аврорат», — ответила Тонкс мысленно, выставив средний палец. В день следующего собрания (на первом Блэк так и не появился) помолодевший на двенадцать лет Ремус представил их друг другу как положено: — Сириус Блэк — Нимфадора Тонкс. Предпочитающая, чтобы ее звали по фамилии, — добавил он с неуместной улыбкой. Тонкс никогда не видела, чтобы Ремус так волновался. Ей захотелось погладить его по щетинистой щеке и сказать, что все уже хорошо. Так поступила бы Молли Уизли; но Молли была Молли, всеобщей мамой, а Тонкс всего пять лет назад отпраздновала совершеннолетие. — Очень приятно, — сказала она, протягивая руку. Сириус сжал на секунду ее ладонь, тряхнул и тут же выпустил. Тонкс показалось, что она ему не понравилась. — Почему ты сделала вид, что мы незнакомы? — раздался из темноты библиотеки глуховатый голос. Вздрогнув, Тонкс выронила чайный поднос. Ложечка со звоном отлетела в сторону, и, кажется, лопнула чашка. — Люмос! — выкрикнула Тонкс, оглядываясь. Одновременно прозвучало неторопливое «Инсендио», и в камине вспыхнуло пламя, освещая худощавую фигуру в кресле. — Почему ты не сказала, что мы уже знакомы? — спросил Сириус. Его глаза в отблесках пламени отсвечивали золотом и казались металлическими. — Что? — переспросила Тонкс. Вопрос был совсем неожиданным. — Чего я не сказала? Сириус поднялся, оказавшись гораздо выше, чем помнилось ей по их первой встрече. Будучи трезвым, он внушал гораздо больше опасения, чем пьяный. — Почему ты не сказала, что мы уже знакомы? — повторил он мягким учительским тоном. — Сегодня днем, когда Ремус представил нас. Ты сказала: «Очень приятно». Почему ты не сказала: «Очень приятно, но мы уже знакомы. Встретились случайно в прошлый раз, в библиотеке». Почему ты не сказала все, как есть? — Не знаю… — Тонкс пыталась собраться с мыслями. — Мне… Я подумала, что ты хочешь сохранить эту встречу в тайне. — Почему? — теперь он стоял совсем близко, Тонкс чувствовала его запах — немного нафталинный, видимо, от долго пролежавшей в сундуках одежды. — Между друзьями не должно быть тайн, тем более… глупых. — Он наклонился к самому ее уху, и Тонкс подумала, что фиолетовые волосы сейчас, наверное, очень некстати. — Ты считаешь, что все должно быть, как положено? Приличия так много значат, да, Нимфадора? — Нет! — Тонкс шагнула назад, наступила на осколок блюдца и чуть не упала. — Я просто… просто растерялась! И меня зовут Тонкс! — Тонкс? — Сириус будто пробовал слово на язык. Его глаза проницательно уставились на нее, Тонкс была уверена, что выглядит страшно глупо. — Не знаю, не уверен… время покажет. Она покачала головой, хотела еще что-то сказать, но не нашла слов и пулей вылетела из библиотеки. Больше она не вступала с Сириусом в разговоры один на один, а когда во время заседаний Ордена взгляд его темных глаз останавливался на ней, Тонкс старательно, так, что начинала болеть шея, глядела прямо перед собой, на круглый срез сучка в доске столешницы. Ее розовые волосы в это время переливались всеми оттенками неба на восходе, и Молли качала головой, понимая, как ей казалось, что происходит.

* * *

Ремус говорил о Сириусе постоянно, взахлеб, смущенно замолкая, когда понимал, что слишком злоупотребляет терпением собеседника, и воодушевляясь снова, едва тот давал понять, кивком, улыбкой или восклицанием, что не против. Больше всех не против оказалась Тонкс. Остальные были слишком заняты. У Тонкс дел тоже хватало; но только ей взрослая жизнь была в новинку, и только она могла глотать ее пинтами — липкую, приторную, горчащую, долго не смывающуюся с языка. К тому же это был Ремус, а к Ремусу она хотела быть как можно ближе давно — может быть, с той самой чайной ложки. — Почему ты поверил, что он совершил все это? — спросила она как-то, глядя на Люпина темными, требовательно честными глазами. Он опустил голову, больше чем когда-либо походя не на волка, а на попользованного жизнью и блохами пса. — Не дай тебе бог жить в такое время, Дора, — сказал он, и Тонкс проглотила это «Дора», прощая ему, как всегда — за время и за сущность, которые выпали на его долю, и просто за то, что он разговаривал с ней. — Время, когда не доверяешь никому, даже самому себе. Ремус тут же вспомнил, кем был сам, смутился и оборвал ответ на полуслове. — Я всегда буду тебе доверять, — пообещала Тонкс со всем жаром своих совершенных лет, касаясь пальцами его ладони, как давно хотела, и внутренне обмирая от этого жеста. Ремус смутился еще больше, не зная, нужно ли убрать руку. — Не стоит этого делать, — сказал он. — Я о доверии. Таким, как я, нельзя доверять, Тонкс. Ты же умная девочка, ты понимаешь. — Понимаю, — ответила она, в полном восторге от того, что все еще чувствует кончиками пальцев сухую, как пергамент, теплую кожу ладони Ремуса. — Но я все равно буду тебе доверять, даже если ты сам себе не веришь. Ремус смущенно улыбнулся перед тем, как встать и уйти, а Тонкс осталась сидеть за большим кухонным столом, очень довольная собственной решимостью, настойчивостью и житейской мудростью. Теперь, когда он на некоторое время исчезал по делам Ордена, о которых Тонкс могла только смутно догадываться, она ждала его, как волчица ждет волка с охоты. Теплая тяжесть ожидания лежала на плечах серой дорожной мантией, давила и согревала. Она смотрела на лица людей, окружавших ее: знают ли они, догадываются ли, какую тайну скрывает ее сердце, почему ее волосы становятся ярко-розовыми в дни, когда она сбрасывает ожидание с плеч и вешает в шкаф до новых путей сквозь фиолетовые морозы. Она представляла себе, насколько это приятно — когда тебя так ждут, и ликующие блики скользили по розовым прядкам, как зайцы, убегающие от волка в рассветном лесу. Когда Ремус однажды ввалился в особняк на Гриммо с изрядным опозданием к началу встречи, грязный и измотанный, зажимая ладонью левое плечо, именно она, сбив по пути два стула и чей-то портфель, оказалась возле него первой, силой отвела в сторону ладонь, увидела, как кровь на глазах пропитывает и без того набухшую ею ткань и замерла в растерянности, не зная, что делать дальше. Кто-то уверенно и грубовато отодвинул ее, Ремуса подняли на руки и перенесли на диван в гостиной. Молли уже была тут как тут с тазом горячей воды, чистыми полотенцами и ножницами, которыми споро разрезала слипшиеся воедино пиджак и рубашку. Потом рядом с ней как из-под земли вырос Снейп, и вокруг него тут же образовалось пустое пространство, люди отодвинулись, примолкли, в тишине слышалось только звяканье пузырьков с зельями и негромкий голос зельевара, произносившего заклинания. Когда лицо Люпина не то чтобы порозовело, но утратило землистый оттенок, а дыхание выровнялось, Снейп собрал свои пузырьки и отошел в сторону. Все снова заговорили, приглушенно, чтобы не тревожить раненого. Тонкс незаметно погладила свисавшую с дивана руку с жесткими рыжеватыми волосками на тыльной стороне ладони, а потом рванулась за выходящим из комнаты Снейпом. — Это же был укус, да? — спросила она беспокойно и настойчиво, пока тот отмывал руки от попавшего на них пахучего темного зелья под еле цедящим воду краном. — Его покусал оборотень? Он шпионит среди них, да? — Не лезьте не в свое дело, мисс, — сказал Снейп, бросив на нее такой же взгляд, как на рану Люпина — быстрый, острый, мгновенно определяющий степень урона и способ лечения. Снейп ушел, а Тонкс продолжала стоять, держа в руке машинально поднятое с пола полотенце, которым тот вытер руки. Полотенце пахло горьковатым древесным маслом, входившим в состав зелья, и Тонкс прижимала его куда-то к животу, как шкатулку с семейными реликвиями, спасенную из горящего дома. Когда она вернулась в гостиную, повесив полотенце на спинку стула в кухне — она не знала, что еще с ним можно сделать, — там уже вовсю продолжалось собрание. Ремус пришел в себя и, полусидя в подушках, медленно рассказывал, как приняли его шотландские оборотни. Он чуть заметно морщился, когда Сириус, сидевший на краю дивана, слишком сильно сжимал его ладонь, но руку не отнимал. Тонкс показалось, что в глазах Сириуса, кроме радости и облегчения, мелькает еще и зависть, но она могла и ошибаться. Ее занимало то, как подойти к Люпину поближе, но все кресла и стулья были заняты, и она просто прислонилась к дверному косяку. А когда Ремус ей улыбнулся, чуть не упала, неудачно переступив с ноги на ногу.

* * *

Она вовсе не думала о Блэке, бродя в ожидании ужина по особняку и ненароком снова и снова оказываясь возле двери в библиотеку. Сириус дернул ее за руку, когда она в очередной раз шла мимо, и втащил внутрь, не дав опомниться. — Что ты делаешь? — возмутилась она, вырывая руку из захвата жестких, как проволока, пальцев. — Приглашаю вас побеседовать за чашкой чая, мадемуазель, — Сириус изогнулся в поклоне, напомнив Тонкс ее детскую игрушку — деревянного клоуна с темными глазами и вечной нарисованной улыбкой. Магии в игрушке оставалось немного, и клоун умел только сгибаться в угловатом поклоне, не имея сил выпрямиться. Маленькой Доре приходилось собственноручно возвращать ему обычную гордую осанку. Потом игрушка окончательно сломалась, и клоуна выбросили, завернув в пыльную черную тряпку. — Мы что, снова на «вы»? — спросила она, вглядываясь в Блэка. — Или… Сириус, ты опять пьян? — Сядь, дорогая племянница, — сказал он, толкнув ее в кресло. — Я не более пьян, чем ты. Просто хочу сказать тебе кое-что. Оставь Ремуса в покое. — Что? — Тонкс показалось, что она ослышалась. — Я не… Это не то… Какое тебе вообще дело? — наконец вспомнила правильный вопрос она. — Такое, — зло ответил Сириус. Он больше не изображал из себя гротескного «дядюшку» и теперь был совсем незнакомым, чужим, далеким, как и в тот, первый день. — Ремус мой друг, а ты — ты не нужна ему. — А вот это я сама решу! — выкрикнула Тонкс. — Тебя это не касается, Сириус! Она повернулась, чтобы выскочить из библиотеки, но Сириус оказался быстрее. Тяжелая рука откинула ее к громадному стеллажу, локоть прижался к горлу, мешая дышать. — Неправильно, Нимфадора, — сказал Сириус. Его глаза поблескивали не отражением каминного пламени, а каким-то собственным, звездным огнем, и Тонкс почувствовала его дыхание на щеке. — Ничего ты решать не будешь. Решать буду я. Я слишком долго ничего не решал, и теперь хотелось бы наверстать упущенное. — Он еще сильнее прижал локоть к ее горлу на последних словах, и Тонкс невольно вскрикнула. — Нет, — выдавила она, чувствуя, как слезятся глаза из-за боли и недостатка воздуха. — Я не позволю… Что ты хочешь наверстать, Блэк? Упущенные годы? Упущенное счастье? Или… — Неожиданная мысль пришла ей в голову. — Или ты просто ревнуешь? Ты не можешь никого видеть рядом с ним, потому что сам?.. Мгновение Сириус недоуменно смотрел на нее, потом убрал локоть от горла, оставшись стоять все так же близко. — Боже, — выдохнул он; губы изогнулись в презрении и брезгливости. — Во что превратился мир за то время, пока меня не было? Ты всерьез можешь думать, что между мной и Ремусом есть что-то, кроме дружбы? — Это не настолько странное предположение, — осмелев, Тонкс вскинула голову. — Такое случается; ничего страшного в этом нет. — Ах, случается… — Казалось, Сириус никак не может принять решение и тянет секунды, надеясь неизвестно на что. — Случается… Но вот такое все же случается чаще. Он прижал Тонкс к стеллажу, на сей раз всем телом, и накрыл ее губы своими. Сильные руки рванули мантию с плеч. Тонкс сначала даже не поняла, что происходит — ситуация была слишком непредвиденной, слишком внезапной. Она замерла, сжалась, окаменела, будто под Петрификусом, в растерянности ожидая, чем все закончится. Сириус почувствовал напряженность ее ожидания, неохотно выпустил мантию из рук и медленно отстранился, отводя взгляд. Тонкс беспорядочно перебирала руками, поправляя то одежду, то волосы и глядя в пол. Нужно было сделать шаг к двери, хотя бы один, окончательно разрывая нить затянувшегося разговора. И она шагнула, но почему-то вперед, а не в сторону, вновь оказываясь в жадных объятиях, обвивая руками шею Сириуса и путаясь в его длинных волосах. Она снова почувствовала спиной, как слегка дрогнул тяжелый стеллаж, когда они впечатались в него общим весом. Сириус больше не пытался разорвать ее мантию — он просто задрал ее, и Тонкс впервые возненавидела свою манеру носить, как отец, джинсы и тяжелую обувь. Из головы вылетели все заклинания, кроме Диффиндо, которым она, чуть не плача от неловкости и предвкушения, резала шнуровку и стаскивала ботинки, один за другим, и следом — плотные, негнущиеся джинсы. Зато потом стало так легко, будто устрице, извлеченной из раковины; она засмеялась, когда Сириус подхватил ее, прижал к мягким кожаным переплетам, больно целуя в шею, вдавливая пальцы в бедра, которыми она стиснула его талию, чтобы не упасть. Тяжело дыша, он никак не мог попасть куда нужно, тыкался беспорядочно и скулил от нетерпения. И вдруг ворвался внутрь, обжег мгновенной болью и задвигался в ней лихорадочно быстро, будто торопясь успеть куда-то. Тонкс цеплялась пальцами за переплеты, постанывала, закрыв глаза и видя на обратной стороне век Ремуса, лежащего на диване и его свешивающуюся вниз руку. А потом тоненько вскрикнула, зажала зубами губы, не в силах усмирить дрожавший подбородок, прижалась к Сириусу, обнимая, целуя в мокрый лоб, щеки, уголки глаз, слушая, как он кончает внутри нее, ловя содрогания худого, сильного тела. Они постояли так немного — мокрые под той одеждой, что оставалась на них, разгоряченные, со сбившимся дыханием. Потом Сириус разжал руки, и Тонкс соскользнула вниз — как и ее взгляд. Сириус отвернулся, пока она натягивала джинсы, и помог восстановить шнурки на ботинках. — Не трогай ты Ремуса, а? — сказал он, глядя на Тонкс снизу вверх, затянув наконец и второй шнурок. — Хватит ему уже. Тонкс сжала кулаки, хотела что-то ответить, но промолчала, только хлопнула дверью — отрицательно.

* * *

Шли дни; «Что-то приближается», — говорили все, и Тонкс соглашалась — что-то приближается, хотя совершенно не ощущала этого. Интуиция никогда не была ее сильной стороной, к тому же сейчас ее отвлекала иная забота — не оставаться с Сириусом наедине. Это становилось все сложнее — собрания проходили часто, нередко они заканчивались заполночь, и Сириус радушно предлагал желающим заночевать в особняке. Ремус почти всегда оставался, и Тонкс разрывалась между желанием провести вечер вблизи от него и страхом повторения того, что было в библиотеке. Ей приходилось отказываться от приглашения, вызывая недоумение Молли, тревогу мамы, которой все более поздние возвращения дочери тоже говорили о том, что «что-то приближается», и кривую понимающую усмешку Сириуса. Ремус после каждого такого вечера ускользал все дальше и дальше, и Тонкс уже отчаялась когда-нибудь вновь доверительно коснуться его руки. Сириус менял все, выполняя обещание «решать самому». В один из вечеров она все-таки оказалась на кухне в обществе Ремуса, Сириуса и Снейпа. Зельевар хмуро попрощался; на лице его отпечаталось недоумение тем, как он оказался в такой компании. Сириус кинул ему вслед «Доброй ночи!» с таким недоверием к собственным словам, что Тонкс прыснула в ладонь, и Сириус внимательно глянул на нее. Тонкс показалось, что верхняя пуговка мантии выскочила из петли. Схватившись за нее рукой — все было в порядке, — она пробормотала, что хочет кое-что спросить у Снейпа, и бросилась вслед, окликая его по имени и спиной чувствуя презрительный взгляд Блэка. Но сейчас ей было плевать. Снейп ждал ее у двери, еще более хмурый, чем минуту назад. — Ну что вам, мисс? — обратился он к ней брюзгливо, будто заранее зная, что у нее нет ответа, едва они захлопнули за собой дверь особняка. Тонкс не успела ничего придумать и пришлось говорить правду. — Мне неуютно в одном доме с Сириусом, мистер Снейп. Странно — она с легкостью, без малейшего напряжения называла по имени и Ремуса, и Сириуса, но к Снейпу, который был их ровесником, всегда обращалась с официальным «мистер». — Понимаю вас, — в голосе Снейпа зазвучали ядовитые нотки. — Небольшое удовольствие — общаться с этим гриффиндорцем. Слово прозвучало как оскорбление, но Тонкс не могла ручаться за это и возражать, по сути, было нечему. — Нет, я не о том, — сказала она, подбирая самые нейтральные слова. — Просто я его немного… побаиваюсь. Она глупо хихикнула, чтобы Снейп не подумал, что она это всерьез. Но тот будто не услышал. — Напрасно, — сказал он живо. — Блэк способен лаять, но не укусить. Шавка она и есть шавка. — Неправда! — воскликнула Тонкс. — Неправда, он способен на многое! — Ну и к чему это привело? — Снейп развел руками, будто преподнося ей запущенный, мрачный дом под серым лондонским небом. — У него ничего нет. Ничего! «У вас тоже», — хотела сказать Тонкс, но ей вдруг показалось, что уравнять их — и есть то, чего добивается Снейп. — У него есть Ремус, — сказала она вместо этого. Снейп поджал губы, окинул ее взглядом и аппарировал, даже не спросив, не нужно ли проводить ее куда-либо. Впрочем, Тонкс все равно бы не согласилась. «У него есть Ремус, а у меня — нет. У меня — нет», — думала она, когда у нее было время подумать. Молли усаживала их рядом, усиленно втягивала в разговор, заставляла передавать чашки и тарелки. Тонкс касалась пальцев Ремуса, его одежды и думала, что все это бесполезно. Сириус был громок, суетлив, громогласно весел. Тонкс казалось, что он доволен и счастлив — их с Ремусом дружбе больше ничто не угрожало. Да и разве могла она, со своими фиолетовыми волосами, вечной неуклюжестью и милой улыбкой, от которой всеми силами старалась избавиться, противопоставить что-то двенадцати годам сомнений, одиночества и страха, который наконец лопнул как мыльный пузырь, и они остались вдвоем — ни в чем больше друг перед другом не виноватые? Тонкс шла в библиотеку, где Сириус больше не появлялся, трогала кожаные переплеты, вдыхала их запах — и начинала думать, что молодость и наивность не так уж плохи. Ведь Сириус захотел ее. Значит ли это, что и Ремус тоже может?.. Она становилась почти счастливой, думая об этом. Сам того не желая, Сириус дал ей краешек надежды, и она ухватилась за него со всем упорством выпускницы Хаффлпаффа. Ведь у ее матери все получилось; а маме было, наверное, куда сложнее. «Все будет хорошо, — говорила она себе, улыбаясь в зеркало. — Все будет хорошо». Патронус Грюма мерцал и грозил вот-вот исчезнуть, но Тонкс все же разобрала невнятное сообщение: произошло что-то страшное, и ей нужно немедленно быть в Министерстве. Она оделась, не зажигая света, взяла палочку, неслышной тенью пробралась по коридору к входной двери. «Алохомора», — шепнула она привычно и увидела слабенький свет, упавший на филенку откуда-то из-за спины. Тонкс обернулась. Мать стояла на пороге их с отцом спальни, прикрывая рукой свечу. Красноватый свет пробивался сквозь пальцы, обрисовывая тонкие косточки. — Куда? — спросила она одними губами. Тонкс виновато улыбнулась и развела руками, опрокидывая на бок красивую декоративную вазу. — Работа, мам, — ответила она, стараясь контролировать голос. Сердце бешено стучало, с сумасшедшей скоростью гоня кровь по венам. Вызов ночью, в Министерство, мог быть чем угодно, только не рутиной. Мать подошла и подняла вазочку. — Иди, — сказала она, целуя дочь в скрытый лиловыми в полумраке волосами лоб. Худая, «блэковская» рука сжалась на узком горле вазы, так что кожа на косточках натянулась до белизны. Андромеда хотела добавить что-то, но передумала и торопливо погладила дочь по волосам, еще раз повторив «Иди». Хлопнула дверь, потом с улицы послышался еле различимый хлопок аппарации, а она все стояла, глядя в темноту, пока муж не подошел к ней, отобрал свечу и вазу и увел в спальню, что-то говоря тихим, успокаивающим голосом. В Министерстве все было плохо, и мало кто имел право знать об этом, поняла Тонкс, увидев, как немногочисленна их группа и какие лица у тех, кого выдернул в ночь вызов Грюма. Ремус был здесь, и его присутствие подарило Тонкс одновременно надежду и тревогу. Сириус тоже был — и она бесстрашно, даже с вызовом взглянула ему в лицо. Но Блэк будто не видел ее; и, услышав о Гарри, Тонкс поняла, почему. Они бежали по длинным коридорам бесшумно, как привидения; казалось, что эти стены и повороты никогда не кончатся. Грюм каким-то чудом умудрялся держаться наравне со всеми. По его лицу катились крупные капли пота, и Тонкс казалось, что он вот-вот рассыплется — нога, глаз, палочка, редкие волосы и многочисленные шрамы. А ведь, наверное, когда-то кто-то тоже ждал его возвращений, подумала она. Только у той девушки не хватило сил дождаться. Ничего, у нее хватит. Тонкс бросила взгляд на Ремуса, бежавшего сбоку, посередине коридора — его голова была немного опущена, крылья носа раздувались, волосы как будто вздыбились, ощетинились жесткой гривой. Мой волк, подумала она. Лица Сириуса она не видела — тот опередил всех, мчался будто на метле, отталкиваясь на поворотах от стен ударами ладони — въевшиеся в кровь квиддичные навыки никуда не ушли. Но вот бесконечный коридор расширился, выводя к единственной огромной двери. Сириус бросился на нее, не останавливаясь, не задумываясь, заперта она или нет. Дверь распахнулась, и через плечи мужчин Тонкс увидела рассыпавшихся по широким ступеням людей в черных мантиях и белых масках и подростков в маггловской одежде. — Гарри! — выкрикнул Сириус, глядя куда-то вниз. Оказавшийся ближе всех Малфой тут же направил на него палочку, и Тонкс вдруг увидела зал другими глазами. Над ним витала смерть и уходить без добычи не собиралась. Малфой покачнулся, оглушенный, и Тонкс, будто проснувшись, поняла, что сама поразила его заклинанием. Она не знала, когда успела сделать это — казалось, время совершило прыжок. Она огляделась, крепко сжимая палочку. — И все-таки Тонкс… — пробормотал ей Сириус, мягко сбегая вниз, в гущу схватки. Тонкс ничего не поняла, но машинально улыбнулась его спине. Внизу, на самом дне каменной чаши, бесновалась Беллатрикс Лестрейндж — Тонкс узнала ее, несмотря на расстояние, и тоже рванулась вниз, бросая заклинания, хотя было еще слишком далеко, и противница была ей явно не по зубам. Но сейчас Тонкс не думала об этом. Она спустилась еще немного ниже; палочка танцевала и пела в ее руках, и Тонкс сама себе казалась берсерком из древних преданий — воином, не чувствующим боли, не знающим страха. Краем глаза она заметила, как упал Грюм, как Долохов рванулся к Гарри и его друзьям, но ничем не могла им помочь. Только в груди что-то мучительно сжалось — она знала, что Сириус окажется там, какой бы опасностью это ему не угрожало. И он появился, сбил Долохова с ног, их палочки замелькали как сумасшедшие, плетя ослепительный узор заклинаний слишком быстро, чтобы со стороны можно было распутать его и понять, на чьей стороне сила… Что-то ударило Тонкс в грудь, она отлетела, приложившись локтем и ребрами о каменные ступени. Торжествующий смех Лестрейндж прозвучал как еще один Ступефай. Боли не было, был только нестерпимый ужас — она отвлеклась, позволила маньячке одолеть себя, и теперь Лестрейндж убьет кого-нибудь из-за ее, Тонкс, глупости и рассеянности. Она поднялась, скорчившись, прижав локоть к животу, и мучительно медленно двинулась на другую сторону — туда, где снова послышался смех Лестрейндж, где Малфой пытался отобрать пророчество у Гарри, где Ремус встал на пути заклинания, загораживая собой мальчишек… — Нет, — беззвучно прошептала Тонкс, — нет… И Малфой, будто прислушиваясь к ней, промедлил, чья-то Импедимента сбила его с ног; а потом Тонкс будто оказалась на невиданной карусели, круговерть событий захватила ее, она едва успевала замечать самое главное: Люпин, живой и вроде бы невредимый, толкающий Гарри к выходу; призрачная фигура, возвещающая в пустоту свое пророчество; Дамблдор, пронесшийся по широким ступеням вестником и залогом того, что все закончится хорошо. И действительно, один за другим Пожиратели опускали палочки, признавая проигрыш. Никому и в голову не приходило запустить заклятьем в директора Хогвартса. Тонкс улыбнулась, шмыгнув носом. От нее было мало толку в этой схватке, кроме первого Ступефая, но они выиграли это сражение! — Ну, давай! Посмотрим, на что ты способна! — громко прозвучало вдруг с помоста, где стояла Арка. Тонкс обернулась, охнув от боли в ребрах, и у нее потемнело в глазах. О боже, подумала она в панике, как же я увижу, куда мне направить Аваду, вдруг я промахнусь, а он там! А потом пронзительно красный луч разрезал ослепившую ее пелену, и Тонкс увидела, как Сириус падает в черный проем. Больше она ничего не видела. Она будто была во тьме, за Аркой, и сквозь ее редкую черную ткань смотрела на Гарри, рвущегося из рук Люпина, на Дамблдора, спутывающего Пожирателей невидимыми нитями, на Грюма, который склонился над кем-то, хлопая по щекам, на Кингсли, сражающегося с Лестрейндж… «Почему Кингсли, почему не Сириус? — подумала она. — Там ведь должен быть Сириус». Грюм перестал отвешивать ей пощечины и окатил ледяной Агуаменти. Тонкс вздрогнула, перевела взгляд на его пустую, воспаленную глазницу, а потом — на ступени амфитеатра, по которым взбегала безумная Лестрейндж. Сириуса не было. Люпин что-то спрашивал у Невилла, Альбус Дамблдор попытался достать заклинанием Пожирательницу, но та отбросила его Протего, как отбрасывают шавку ударом ноги. Гарри рванулся за ней, все снова пришло в движение, на Тонкс никто не смотрел. Она не помчалась бы за Лестрейндж, даже если бы могла — она уже использовала свою попытку и проиграла. Тонкс выдохнула и перевернулась на спину. Тело отозвалось болью. Арка возвышалась над ней, еще более огромная, тяжелая и неприступная, чем раньше. Тонкс обязательно нужно было попасть туда. Она снова перекатилась на бок, сжала зубы, удерживая крик, попробовала ползти, лежа на животе, но ей показалось, что все кости сдвигаются с места. Она оставила этот способ и еще несколько раз перекатилась с боку на бок, со свистом выдыхая воздух на каждом рывке, соскользнула с края последней ступени, рухнула на каменный пол и уже не двигалась, пока ее не нашли. Через несколько дней на платформе 9 ¾ они встречали Гарри и его друзей. Тонкс стояла, уткнувшись взглядом в трещину тротуарной плитки, водя пальцем по толстым швам джинсовых карманов. Джинсы были те самые. «Надо выбросить», — подумала она, заранее зная, что не сможет. — Держи себя в руках, Нимфадора, — прошипел Грюм, покосившись на нее. «Нимфадора» означало, что он очень ей недоволен. Тонкс нацепила на лицо улыбку и, подумав, сделала волосы розовыми. Главное, не забывать об этом и все время контролировать себя. Тогда все будет хорошо. Поезд подошел, и Гарри вышел на платформу. Его встречали только Дурсли — и напрасно Тонкс озиралась по сторонам, в безумной надежде увидеть худого черного пса, терпеливо выжидающего возможности подбежать к ним и поставить лапы Гарри на грудь.

* * *

Она залезла в постель к Ремусу при первом же удобном случае, и он не оттолкнул ее — ему тоже нужно было кого-то любить. Пусть даже Тонкс, просыпавшуюся по десятку раз за ночь в тщетной попытке успеть перехватить собой тонкий красный луч. Самое странное, что теперь их перестали подозревать в каких-либо отношениях. Тонкс могла придти в Нору — и приходила — со следами укусов на шее, а Молли, будто ничего не видя, усаживала ее за стол поближе к Биллу, и приглашала на все семейные вечера, и хлопотала так, как хлопочут над будущей невесткой. Билл молчал, а Флер, наверное, не видела в ней соперницы. Тонкс поговорила бы с ней, если б могла — но у нее не было желания разговаривать. Однажды вечером она встала перед зеркалом и долго смотрела на себя. «Наверное, за Аркой все такое же серое», — подумалось ей. Мысль была приятна и заманчива. Тонкс принялась представлять себе, какой могла бы быть их жизнь за этой черной завесой, где непременно есть какая-нибудь жизнь — ведь даже невыразимцы не могут безусловно назвать происходящее там смертью. Они могли бы завести дымчатую кошку, серенькую канарейку и много-много ночных бабочек. Тонкс думала об этом нечасто — разве что по ночам, и когда оставалась дежурить в аврорате, и еще в ванной, под жгучими струями воды, и еще — когда сидела в кресле с книгой, делая вид, что читает. «Держи себя в руках, Нимфадора», — отчетливо прозвучал в ее голове голос Грюма, и Тонкс вздрогнула. В руках? Зачем, почему в руках? Она снова заглянула в зеркало и попыталась ужаснуться. «Я — Тонкс, — подумала она, представляя себе розовые волосы и густо-карие, смешливые глаза. — Я — Тонкс». «Если бы ты была Тонкс, ты бы не позволила Беллатрикс Лестрейндж остаться в живых, — отражение было безжалостным и холодным, как и полагается зеркалу. — Ты просто Нимфадора. Нимфадора. Нимфа-до-о-ора…». Тонкс — Нимфадора — зажала рот ладонью и, попятившись, села на кровать. Она хотела плакать, но глаза оставались сухими и горячими, и только губы корчились в несуществующих рыданиях. Способность плакать исчезла так же, как и способность к метаморфизму. Но сожалеть ни о том, ни о другом не получалось. «Господи, — подумала Тонкс, — когда же это кончится?». Стоящий у ворот Хогвартса Гарри, еще весь в крови после подлого нападения Драко Малфоя, смотрел на нее с жалостью, и Тонкс почему-то не хотелось показывать ему своего Патронуса. Но другого выхода не было. Она постаралась сделать все как можно быстрее, но Гарри замечал слишком многое из того, что не предназначалось для его глаз. — Это был Патронус? — спросил он. Тонкс кивнула и постаралась перевести разговор в другое русло. Патронус стал для нее первым настоящим шоком — как электроразряд в маггловских больницах, возвращающий пациента к жизни. Работа в Ордене была невозможна без использования Патронусов, и Тонкс прекрасно сознавала это. Она помнила тот день до мелочей — как раз за разом взмахивала палочкой, как кричала «Экспекто Партонум», будто первокурсница Академии; как расплакалась, впервые после ночи в Министерстве. Картинки мелькали перед глазами, будто стеклышки калейдоскопа: лазурное — первый полет на детской, подаренной мамой метле; золотистое — приезд в Хогвартс, свечи Большого зала, гостиная Хаффлпаффа; алое — новенькая аврорская мантия… Слезы катились, будто копились с рождения, она уже не замечала их, выкрикивая заклинание дрожащими губами. Серебряное облачко вылетало из палочки горсткой сахарной пудры, и та была соленой на вкус. «Экспекто Патронум», — снова прошептала она, роняя палочку. Не стоит больше пытаться; еще с ночи в Министерстве было ясно, что ей не место в Ордене, да и в аврорате, если уж на то пошло. Самое умное, что она может сделать: уйти, найти работу, где ей не придется отвечать за жизни людей — в приемной какого-нибудь чиновника, в справочном бюро, в библиотеке… Что-то всколыхнулось в ней при слове «библиотека». Книги, кожаные переплеты, запах бумаги, пыли, огневиски; тяжелое дыхание, настойчивые губы, искромсанные шнурки и снова губы, руки и чувство, будто можно именно так и никак иначе. Единственное, что у нее осталось. — Экспекто Патронум! Не единственное, поняла она, увидев, как в темноту уносится худой серебристый пес. Если кто-то что-то и заметил, то у него хватило ума держать язык на этот счет за зубами. Даже у Снейпа. Тонкс пришлось собрать волю в кулак, чтобы не сорваться, когда она «передавала» ему Гарри. Снейп был живым укором — он-то в тот день все делал правильно. Впрочем, и Гарри был живым укором. Все вокруг представлялись Тонкс живыми укорами, и только один — мертвым. Когда ее спрашивали о метаморфизме, она не сразу понимала, о чем речь. Менять облик — какой в этом смысл, если не можешь изменить прошлое? В разноцветной жизни Тонкс не случалось более серого года, года-призрака, года вне времени и вне людей. После случая с Патронусом она заплакала еще всего лишь раз — когда Гарри упомянул о письмах Сириуса. Вообще же она старалась ни с кем о нем не разговаривать — как и Гарри, споткнувшийся на его имени, как и Люпин. Каждый из них носил в груди собственную Арку и боялся неосторожным словом выбить камень из ее основания, расколоть то, что уже не имело никакого смысла, но представлялось бесконечно ценным — за неимением иной ценности. Там были воспоминания, боль потери и чувство вины — ничего больше, но они дорожили этими призраками, как люди дорожат обработанными кусками гранита и мрамора над могилами, воплощая в них свою память об ушедших. А через год все снова пошло кувырком, и события стали повторяться, гротескно, искаженно, но все-таки узнаваемо, и Тонкс все чаще стала искать глазами Ремуса. Иногда позади него возникала колыхавшаяся в воздухе Арка — бледно-охряная, с осыпающимися швами, с легкой, теплой темнотой проема, за которой угадывался еловый лес и песчаная дорога, усыпанная сухой рыжей хвоей. Но Тонкс упорно не замечала ее, поставив для себя условием, что если Арку не видеть, то она исчезнет. Все повторялось так или иначе: внеочередное патрулирование школы по просьбе Дамблдора, внезапное появление Пожирателей, бесконечно растянувшееся, размазанное по циферблату внутренних часов сражение. Но в хаосе этой ночи Тонкс впервые обуяло лихорадочное стремление держать всех и вся в поле зрения, пересчитывать по еле видимым в полумраке головам, следить, чтобы никто не провалился на ту сторону жизни. Как наседка, выпустившая цыплят из-под крыла, она беспокоилась за каждого — ведь их было так мало — и глупо, безобоснованно, свято верила, что пока она видит их, пока знает, где они и что делают, ни с кем ничего не случится. Тонкс как будто вела несколько сражений разом, была каждым из орденцев, каждым из хогвартцев; и за несколько часов вымоталась до крайнего предела. Она стояла у постели Билла, смотрела на его разорванное волчьими зубами лицо, слушала причитания Помфри и отстраненно думала, что это невеликая плата за победу. Ставший за год привычным серый мир звал, и Тонкс послушно шла на зов. Ее тусклую раковину, в которой она, будто улитка, пряталась от жизни все дни, когда смерть не стояла за плечом, раскололо одним ударом известие, принесенное Гарри. Осколки раковины впились в незащищенную спину, и стало невыносимо больно. Снейп? Дамблдор? Убийство? — Нет, — сказала Тонкс. — Нет, нет. Никто не услышал ее: все были слишком ошеломлены известием. Или, может быть, ей только показалось, что она говорит вслух. Реальность истончалась; Тонкс смотрела на Гарри и видела, как просвечивает через его голову пламя свечи; рука Билла исчезала, сливаясь с простыней; МакГонагалл, застывшая и неподвижная, казалась портретом, нарисованным на старом холсте. Тонкс прижала к губам кулак. «Они все уйдут туда, — подумала она с неизвестно откуда взявшейся уверенностью. — Они все уйдут, а я останусь. Буду сидеть одна по эту сторону, пока не стану горсткой серой пыли». Она сжала кулак сильнее, впиваясь ногтями в ладонь, будто боясь просыпать невидимую пыль — все, что от нее останется. И разжала пальцы, только увидев, как Молли и Флер рыдают в объятиях друг друга, и лицо вейлы в первый раз выглядит некрасивым, неидеальным и очень настоящим. Нужно что-то сделать, поняла, Тонкс, сейчас, немедленно, пока все еще живы. — Вот видишь! — она устремила взгляд на Ремуса, заранее отметая все возражения. — Она хочет за него замуж! Ей все равно! — Это другое, — чуть слышно произнес Люпин. — Билл не станет настоящим оборотнем. Наши случаи полностью… Он не хочет обсуждать это при всех, подумала Тонкс. Он вообще не хочет это обсуждать. Но она не собиралась отступать — только не сейчас. Флер была права: важно успеть. Как Ремус не понимает… — Мне плевать! — Она встряхнула Люпина за плечо. — Я тебе тысячу раз говорила… Это было неправдой. Она никогда не говорила о замужестве. В сером мире блеск обручального колечка был чужероден, неприемлем. Тонкс не хотела туда возвращаться. Ей хотелось жить; сегодня она вспомнила, как это бывает, и теперь торопилась. — Я стар для тебя, — Люпин не смотрел на нее, уставившись в пол. — Слишком беден… слишком опасен… Если бы здесь не было детей, Тонкс бы знала, что ему ответить. Но она промолчала. Молли Уизли была на ее стороне; и профессор МакГонагалл тоже. Они обе знали войну в лицо, и Тонкс была уверена — они ее понимают. И Ремус поймет, обязательно; просто не сможет не понять. Она снова взглянула на Флер и вдруг отчаянно захотела белое платье, и кольцо, и диадему, и целый день праздника, и чтобы все было хорошо. Их свадьба была очень тихой, брачная ночь — обычной, а известие о беременности свалилось Тонкс как снег на голову. Впрочем, Ремус был ошарашен не меньше. Почему-то ни один из них не подумал, что от браков, заключенных в отравленное смертью время, тоже могут рождаться дети. Для Тонкс мир снова начал обретать краски и плотность; для Ремуса ребенок был слишком большой ответственностью — он готовился сражаться и не знал, что делать с детьми и беременными женщинами в то время, когда вокруг, в устрашающей близости от них, походя сжигают дома и пытают людей. Впрочем, Тонкс подозревала, что он не знал этого и в мирные дни. Она сидела у камина в доме родителей и, положив руку на живот, и думала, что в ближайшее время ей не грозит остаться в одиночестве. Ремус Люпин сделал все, что мог, и она была ему благодарна — но не хотела его видеть. Почему-то именно Ремус, с его тихим голосом и жестким взглядом, стал казаться ей воплощением войны, от которой она отгородилась растущим животом и мыслями ни о чем. Отложив придуманное мамой вязание, которое все равно не выходило, Тонкс смотрела на пламя. Рыжие языки напомнили ей о Роне Уизли и о том, что он сказал, поздравляя ее, в день свадьбы. «А Гарри думал, что ты влюблена в Сириуса», — неожиданно выпалил тогда Рон и покраснел, заметив, какие страшные глаза сделала Гермиона. Тонкс ответила шуткой, пытаясь загладить неприятный для всех момент, но слова Рона глубоко засели в сердце, взволновав ее так, как не взволновали ни свадьба, ни последующее известие о беременности. Она не могла выбросить их из головы, и злилась, и старалась понять причину этого, пока причина не возникла перед ней, простая, как Люмос. Тонкс тогда стояла у окна, любуясь на залитый солнцем мокрый сад, и не думала ни о Сириусе, ни о Ремусе. И вдруг поняла: Гарри сказал правду. Тонкс не знала, как это получилось; не знала, почему не додумалась до этого сама; не знала, что делать теперь с этим знанием. Единственное, что пришло ей в голову — это восстанавливать в памяти по минутам все их с Сириусом встречи, все разговоры и ретроспективно стараться понять, когда случилось то, чего она умудрилась не замечать столько времени. С тех пор она думала об этом постоянно: о Сириусе, о Гарри, о Дамблдоре, который не раз говорил, что любовь — самая сильная магия. Тонкс всегда считала его утверждение чем-то вроде расхожей мудрости, красивой общей фразы, и только теперь ей пришло в голову, что это была вовсе не метафора, не эмоциональный образ, а констатация факта: так можно сказать «Люмос освещает» или «Феликс Фелицис приносит удачу». Теперь, оказываясь рядом с Гарри, она испытывала странное чувство восторга, смешанного с уважением и, пожалуй, страхом — страхом не перед ним самим, а перед возможностями, что в нем таились. Едва ставший совершеннолетним мальчишка, с легкостью разглядевший то, чего не видели умудренные жизнью взрослые люди, конечно, не мог быть обыкновенным; и Тонкс наконец не умозрительно, а совершенно реально поверила, что Гарри, пожалуй, способен справиться с их общим врагом — так заученные постулаты адепта преобразуются в истинную веру, когда он вкладывает палец в рану мессии. Правда, она не знала, как можно сражаться с помощью любви — но Гарри наверняка знал, недаром же он был Избранным. Гарри предстояло разобраться с Волдемортом, Тонкс — всего лишь с самой собой, что было все-таки немного проще. Она не нашла ответа на свои «что», «как» и «почему», но в последние месяцы беременности Сириус был с ней чаще, чем кто-либо другой: сидел в кресле у камина, бродил по кухне, пока она пила молоко, с деланным безразличием прислонялся к косяку, когда приходил Ремус: растерянный, измученный и упрямый. Но Ремус уходил, так и не свыкнувшись с мыслью о том, что у него будет нормальная семья; а Сириус оставался — до самых родов. Его было слишком много — больше, чем магии, больше, чем тревоги, больше, чем боли, вынимавшей из ее нутра нового человека. И когда Тонкс увидела черные волосики и темные глаза ребенка, положенного ей на руки целительницей, она в первый момент даже не удивилась, наблюдая, как крохотная даже для такого малыша ручка хватает воздух. Ужас волной нахлынул следом, лишая рассудка; Тонкс не могла понять, почему ее сын, ее маленький Тедди похож на Сириуса. Она заорала на целительницу, требуя никого не пускать в комнату. Андромеда попыталась войти, чтобы успокоить дочь, но Тонкс завизжала еще громче, Тедди заревел, и Андромеда прикрыла дверь, покачав головой. Целительница успокаивающе покивала и посоветовала пока не беспокоить роженицу, заверяя, что такое бывает. На самом деле такого не бывало; и Тонкс поняла это примерно через час, когда постепенно светлевшие волосы мальчика стали рыжими. Она смотрела на сына с облегчением и одновременно — с сожалением. Нет, ее Тедди не был Блэком, он был обычным метаморфом. Радостные возгласы заполнили комнату: ее спешили поздравить, Тедди пошел по рукам, Андромеда зорко следила за тем, чтобы его правильно держали и, не дай бог, не уронили. Тонкс крепко сжимала ладони под одеялом и улыбалась. Ей казалось, что она выполнила какую-то важную миссию, и теперь можно… …и теперь можно было сражаться. Андромеда посмотрела на дочь тяжелым взглядом, когда услышала, что та не собирается оставлять мужа одного в пекле битвы. Она удержалась от упоминания об отце, зная, что мать поймет все и так. Они разругались в пух и прах; потом Тонкс подбежала к матери и порывисто поцеловала ее. — Ты тоже бросаешь меня, — сказала Андромеда с горьким смирением. — С тобой будет Тедди, — ответила Тонкс, понимая, что победила, и чувствуя из-за этого неловкость. Воюющий Хогвартс был страшен; разом повзрослевшие мальчишки и девчонки говорили немыслимые вещи о жизни и смерти с той же легкостью, с которой годом раньше обсуждали уроки и оценки. Но думать об этом Тонкс было некогда — ей нужно было найти Ремуса. В последние дни перед рождением Тедди они снова стали друзьями, как и прежде, до всех ее дурацких предложений и поступков — впрочем, видимо, не таких уж дурацких, раз они привели к появлению на свет Тедди Люпина. Тонкс казалось, что рождение Тедди даже не оправдывает, а делает пустяковыми и почти забавными все глупости, которые она творила. Она бежала по школьному коридору, не видя ни стен, ни дверей — пыль стояла плотной стеной, как туман, — но мысль о том, что в любой момент ее может зацепить случайное заклятье или кусок камня, вывалившийся из стены, не пугала. Тонкс боялась за Гарри, за его друзей, за своих родных, за весь магический мир — но не за себя. Это было странно, но раздумывать о странностях сейчас было некогда. Она нашла Ремуса внизу, в холле — там все грохотало, сыпалось, и адский шум прекращал в невербальные все выкрикиваемые заклинания. Люпин не поверил своим глазам; Тонкс улыбнулась ему и помахала рукой, давая понять, что все в порядке. Одежда и волосы Ремуса были засыпаны пылью — казалось, он совершенно поседел за то время, что они не виделись. Тонкс вдруг ужасно пожалела, что он еще не видел сына; ей хотелось рассказать, какой он замечательный и как смешно меняет цвет волос, когда хочет есть или пачкает пеленки. Но у них не было и пары мгновений для разговора: Ремус выставил щит, отбивая Бомбардо, и Тонкс крутанулась на месте, обмениваясь Импедиментой с кем-то невидимым за клубами пыли. Черные фигуры мелькали то тут, то там, Тонкс посылала в них заклинания, каждый раз боясь, что это кто-то из своих. Ей казалось, что этот бой никогда не кончится, что второе мая будет длиться вечно — бесконечный день сражения между тьмой и светом, застывшее на грани противоборство, в котором ни один из противников не может победить другого. Одна из появившихся в пыльной пелене фигур привлекла ее внимание. Тонкс рванулась следом, пытаясь остановить противника Петрификусом и промахиваясь. Пожиратель бросился в сторону, через плечо отвечая незнакомым ей заклинанием. Фиолетовый луч скользнул рядом с виском, зацепив розовые волосы, и рассыпался искрами, ударившись в еще целую колонну. Тонкс присела, прячась от угрозы за кусками других, уже разрушенных колонн, но теперь ей не было видно противника. Медленно, осторожно она стала выпрямляться, высматривая Пожирателя и стараясь не думать о том, что, возможно, в этот самый момент в нее летит невербальное. Но Пожиратель возник неожиданно прямо перед ней, выскочив, как чертик из коробки, и оказавшись гораздо ближе, чем она предполагала. Тонкс ошиблась — это был кто-то незнакомый, мужчина с длинными черными волосами, из-за которых она и приняла его за Лестрейндж. Тонкс мгновенно направила на него палочку, выкрикивая Непростительное и отлично понимая, что не успевает — совсем немного. Она услышала голос Ремуса, зовущий ее по имени, когда тонкий красный луч ударил ей в грудь, останавливая сердце. «Надеюсь, Тедди простит меня», — было последнее, о чем Тонкс успела подумать. На понимание она не рассчитывала. Она еще почувствовала боль в спине от удара о засыпанный каменным крошевом пол, а потом не стало ничего. Холл снова был перед ней — только немного другой, как будто она смотрела на него, стоя на стуле или подоконнике. Тонкс глянула вниз: ее ноги висели в двух футах над полом. Зеленый луч пролетел сквозь нее, не причинив никакого ущерба. Она больше слышала не грохота боя, не задыхалась от пыли, не срывала голос, выкрикивая заклинания. Она просто… Сзади потянуло холодом, как из открытого подвала. Тонкс обернулась. Арка стояла перед ней — висела над полом, как и она сама. Черная завеса была откинута, и во тьме, царившей за ней, роились бледные тени, похожие на студенистых медуз, что-то спрашивали, угрожали, умоляли, тянули бессильные руки. Тонкс была уже у самой Арки. Она знала, что ей нужно войти туда, чтобы вернуть потерянное. Путь звал — и, не думая больше ни о чем, Тонкс шагнула через порог. Мгновением раньше пронеслась перед ней смутная тень, и большой рыжеватый волк первым ступил на невидимую тропу, скаля зубы и глухим рычанием отпугивая призраков. Тонкс догнала его и уверенно пошла рядом — туда, где их ждали.