На расстоянии вытянутой руки

В аэропорте людно и шумно, как и в любой другой день. Флоренс привыкла к этой вечной суматохе, одинаковой во всех концах земного шара. Где бы она ни оказалась — в Мерано, Лондоне или Бангкоке, её встречает и провожает одно и то же — неумолкающий гул аэропортов, напоминающих огромные муравейники. В другие, хорошие дни ей нравилось прислушиваться к разговорам людей; взгляд выхватывал из толпы то одного человека, то другого. Это было увлекательной игрой: отвлечься от проблем, заполняющих голову, и попытаться увидеть чужие жизни за парой фраз, объятиями, смехом или едва сдерживаемыми слезами. Сегодня же ей не хочется смотреть на людей. Не хочется даже случайно встречаться взглядом с кем-то из спешащих мимо. Впрочем, никому до неё нет дела: у всех голова слишком занята своими мыслями, чтобы задумываться ещё об одинокой женщине, сидящей в зале ожидания. Флоренс только рада этому. Что она скажет, если кто-то тронет ее за плечо и участливо спросит: «Чем вы расстроены, мисс?» Отвернется разве что, до боли прикусив губу и опустив взгляд. Она ведь сильная, черт побери. Она прошла через многое, и расплакаться сейчас, на глазах у стольких людей было бы просто смешно. Флоренс кривит губы в горькой улыбке. Смеш-но. Столько раз привлекать объективы камер, мелькать на передовицах, а теперь стать никем. Пешкой, сброшенной с доски в головоломном эндшпиле. От воспоминаний о последних днях на глаза вновь наворачиваются слёзы. Анатолий… она полюбила его, как наивная девочка, и всё время, что они были вместе, с упрямой, безнадёжной настойчивостью отказывалась видеть очевидное. Может быть, и он любил её — пожалуй, так оно и было, — но она была всего лишь женщиной. Той, с кем легко говорить и молчать, той, с кем хорошо — и только. Он мог отдать ей своё внимание и время, свою нежность и привязанность, но никогда — жизнь. А она поняла это слишком поздно. *** Фредди шагает через залы аэропорта, сунув руки в карманы и не поднимая головы. Времени немного, до вылета меньше получаса, и не дай бог кто-нибудь узнает в нем скандального экс-чемпиона. Иногда Фредди ненавидит свою славу — сейчас уже почти прошедшую — до зубовного скрежета. Блистать на газетных страницах, бросать людям в лицо правду, которой они так не хотят слышать — всё это волновало, придавало жизни остроты и азарта, но порой надоедало до смерти. У очередного ряда неудобных жестких кресел он будто спотыкается, когда его взгляд цепляется за одну из женщин, сидящих у прохода. Этот профиль, чуть взлохмаченные волосы и прямую, как струна, осанку он узнает из тысячи. Даже спустя год. Даже на другом конце земли. Флоренс не видит его, как не видит никого, кто проходит мимо нее, не замечает до того момента, как он опускается на соседнее сиденье и бросает короткое: «Здравствуй». Она натянуто кивает и не произносит ни слова. Взгляд серых глаз устремлён в одну точку, губы сжаты в тонкую линию. Такое знакомое Фредди выражение лица: «Что бы ни случилось, я останусь холодна и невозмутима». — Хорошая мина при плохой игре, а? Флоренс вздрагивает и хмурится — на мгновение её брови сходятся на переносице, но тут же лицо вновь становится безразличной маской. Фредди морщится. Этот её жест ему — как пощечина. Четкое и ясное: «Ты ни на что не способен, кроме злых насмешек и грубостей». — Как и у вас, мистер Трампер, — следует чуть погодя холодно-официальный ответ. Флоренс сжимает зубы и стискивает руки на коленях, заставляя себя остаться неподвижной и не ляпнуть лишнего. Того, о чем потом можно горько пожалеть. — Моя игра не плоха и никогда такой не была, — фыркает он с привычной бравадой и замечает как чуть теплеет взгляд Флоренс. Сколько раз он повторял похожие фразы, убеждая её, что скандальная известность ничем не мешает ему. — А вот на тебя не похоже сидеть в одиночестве с таким видом, будто полчаса назад был конец света… — Фредди осекается, видя выражение лица Флоренс, и сдавленно охает. В голове проносятся недавние разговоры с русскими и вдруг вспоминается брошенная вскользь фраза, что одним из вариантов сделки — почти невероятным вариантом — было возвращение Сергиевского в Союз. — Постой… Этот… — он усилием заставляет себя сдержать ругательство. — Твой Анатолий умчался к себе в Москву? Фредди взмахивает рукой — импульсивный, нервный жест — и не может даже подобрать слов. Чёртов Сергиевский, да как он мог так поступить с женщиной, которая готова была ради него на что угодно? Воспоминания о скандалах, которые он устраивал сам, отзываются болезненным уколом совести, но вечное оправдание «она всегда знала, какой я на самом деле» немного приглушает их. — Он думал, что так будет для меня лучше, — медленно произносит Флоренс. — Думал, что всё понимает. Она тихо вздыхает и чуть сутулится, устало опуская плечи. Фредди хочет сказать что-то, но прикусывает вовремя язык: такой жест у Флоренс — признание в доверии, и это хрупкое равновесие он нарушить не смеет. Между ними было достаточно ссор и яростных слов. Фредди легонько касается пальцами её плеча и с удивлением понимает, что она не пытается отстраниться от него и даже не морщится. То ли слишком устала и измотана, то ли с расставания прошло достаточно времени и он не противен ей больше. Время идёт медленно для обоих, но никто так и не произносит ни слова. Фредди — беспокоясь, что сделает Флоренс ещё хуже, а она — не желая говорить о том, о чём даже думать болезненно. Первые несколько минут она сидит в напряжении, каждую секунду ожидая, что Фредди заговорит, начнёт расспрашивать её о произошедшем или ругать Анатолия на чём свет стоит, но когда становится ясно, что мучительных вопросов и ответов не будет, Флоренс позволяет себе выдохнуть и чувствует, как тугой узел, затянувшийся в груди, чуть ослабевает. *** Когда громкоговоритель объявляет о начале посадки на самолёты двух рейсов, Фредди с готовностью поднимается первым и протягивает Флоренс руку. — Идём? Она вскидывает глаза и встречается с ним взглядом. У Фредди вздрагивают губы, но так и не складываются в улыбку. Он остается серьезен, и в его лице нет ни капли насмешки. — Идём? — повторяет он. — Это ведь твой рейс, Бангкок-Лондон. Как ни глупо это звучит, я чувствую за тебя ответственность, — Фредди наконец-то усмехается. Быстро, мимолетно. — Долетишь до Лондона — сможешь трагически сидеть и размышлять о бренности всего сущего где угодно. Флоренс не подаёт ему руки, но встаёт и не делает попыток отойти дальше, когда они направляются к выходу из зала ожидания, и Фредди приноравливается к её шагу и идёт рядом. — Не говори, что ты тоже летишь в Лондон, — устало произносит она. — Не терпится избавиться от моей компании? Не волнуйся, скоро так и будет, мне в Нью-Йорк, — Фредди кивает на табло, где высвечиваются времена вылетов. — Но проводить тебя мне ничего не мешает. Когда наступает время прощаться, Флоренс чувствует, как сердце болезненно сжимается на одно короткое мгновение. Когда улетал Анатолий, ей хотелось кричать от собственной беспомощности. Расставаясь с ним, она словно теряла часть себя. Сейчас всё было иначе. Не горе, а лишь сожаление. Печаль о том, что могло случиться, но так и не произошло. — Береги себя. Фредди протягивает руку и замирает в неуверенности, но Флоренс криво усмехается и отвечает на рукопожатие, удерживая ладонь Фредди в своей чуть дольше, чем нужно. — Со мной ничего не случится. Фредди не спорит и не бросает колкость, просто кивает. — Другого ответа я от тебя и не ждал. — И ты… береги себя. Тебе это действительно необходимо. Флоренс прикусывает язык, понимая вдруг, как по-дружески это прозвучало, но Фредди только улыбается. — Столько времени прошло, а ты всё ещё пытаешься меня от чего-то защитить. — Просто привычка, — пожимает плечами Флоренс. — Ничего больше. — От некоторых привычек лучше избавляться, — говорит Фредди, вдруг посерьёзнев. — От таких, как я — в первую очередь. Он хочет сказать что-то ещё, но резко поворачивается и быстро шагает прочь, сунув руки в карманы. Флоренс задумчиво кивает — его словам и своим мыслям — ещё мгновение смотрит ему вслед и, поправив сумку на плече, присоединяется к людям, один за одним проходящим сквозь стеклянную дверь.