Певунья [his little bird]

Даже в тех районах, где каждая мышь забивается в угол и старается не дышать, чувствуя всю концентрацию опасности в воздухе и предельно высокий риск стать случайной жертвой по невезучести оказавшись задетым шквалом чьих-то очередных разборок, Кира бесстрашно цокала каблуками сапог. От неё отнюдь не исходила немая просьба закончить быстро, но весьма болезненно её никчёмную жизнь. Скорее это был вызов для самых смелых глупцов Мадрипура и напоминание для знакомцев, дескать — с самого утра не разрабатывала руку; и даже можете подходить не по одному, мой клинок изголодался. Для неё это было своеобразной забавой. Как и сами случайные стычки для разогрева и вызовы, которые девушка принимала с издевательской усмешкой. Это был её тип юмора. И её укороченный меч с мощной рельефной рукояткой был ей привычнее и удобнее шумных огнестрельных карнавалов и эффектных только при свете дня выкрутасов с ножом. Уже только из-за этого следовало остерегаться эту особу. Ведь для владения пистолетом много ума не надо, а вот такой специфический выбор оружия говорил её врагам лишь о том, что она достаточно искусно им владеет, чтобы так уверенно расхаживать по самым темным улицам Мадрипура. Достаточно искусно, чтобы чувствовать за собой превосходство, выступая против вездесущих и неумолимых пуль, не останавливающихся ни перед чем на пути к своей цели. Впрочем, сохранность своей жизни Киру волновала только по одной причине — мертвой она не сможет защитить его. Её искренне заботили только несколько вещей: сколько у него врагов и какой способ их убийства был самым эффективным. И иногда она думала о еде, чтобы восстановить энергию после очередной перепалки с каким-нибудь мелким "наместником", заимевшим притязания на единоличное управление бизнесом, который принадлежал Барону. Не то чтобы он сам не мог себя защитить, был физически слаб или глуп, чтобы легко стать обманутым мадрипурцами. Здесь он был пришедшим извне чужаком, который подмял под себя большую часть бизнеса. Но слабаки, если и вынужденно повиновались, никогда не желали расставаться со своим гневом и желанием отомстить. И все кидались и кидались в отчаянии и надежде, что ярость придаст им сил и что в кои-то веки победит не тактика и ум, а грубая сила и эмоции. И летели они как мухи, назойливые и шумные — Кира полагала, это ужасно его раздражало. Даже Шэрон, которая талантливо играла роль разумной женщины, что скорее будет сотрудничать с Бароном, подсылала своих псов-смертников периодически — авось повезёт. Порой у Земо были слишком загруженные дни, так что Кире приходилось разбираться со всяким полоумным сбродом. И что скрывать: для неё было честью защищать его. И способом оплаты долга. У входа в неприметный и отдаленный от центральных улиц клуба почтительными кивками её встретили два охранника-шкафа. После вынужденной работы в одном из самых шумных и забитых людьми заведении подобной направленности, это милое с неспешно разливающейся по всем комнатам тихой музыкой и почти всегда пустое здание ощущалось как дом. Здесь было спокойно, дружелюбно; только для своих. Кира ощущала себя здесь в безопасности, и точно знала, что Земо тоже ничего не грозит. Это ощущение наполняло её до краев отчасти и из-за угрюмого и молчаливого мужчины, что стоял у двери своего хозяина и всегда начинал пристально наблюдать за Кирой, едва только слышал её шаги на лестнице. Его тут звали Солдатом, хотя он никогда не служил и не был ведом какой-то высшей целью, чувством долга или патриотизма. Возможно, это прозвище придумали, потому что у него никогда не было выбора — прямо как у солдат в армии, и только приказы хозяина имели значение. И Баки, неограниченный моралью и неограниченный физически, всегда готов был сделать всё, что бы Гельмут ни попросил. Саму же Киру, к слову, никто не кликал баронессой или какой-нибудь графиней, в лучшем случае шавкой барона, в худшем — его потаскухой. Её любимое было, конечно, что-нибудь вроде "ассасин" или просто "убийца", ведь это отражало её суть без лишних деталей и искаженных интерпретаций. И ещё потому Кире было это по вкусу, что она не желала иметь ассоциаций с собой, как с кем-то из сферы сексуальных услуг. Ей в своем время хватило побыть "той девственницей", как её раз за разом представляли клиентам, несмотря на то количество мужчин, что побывали в её комнате до. И все из-за милого личика, невинного взгляда и неумелых телодвижений. И все с тем же невинным взглядом она совершила свое первое убийство, но её движения на тот момент уже были весьма скоординированы, точны и расчетливы. Тем, кто тренировал её и убедил, что убийство клиента как вариант саботажа — единственный способ сбежать из борделя, был Гельмут. И по сей день, смотря на него сверху вниз, когда стояла по правую сторону возле во время важных встреч, Кира гадала, какие мотивы он преследовал. Точнее, что из двух было приоритетней — спасти её или завладеть прибыльным заведением. Конечно, барона волновали только активы и власть, но в таком случае что мотивировало его длительное время навещать её, притворяясь клиентом, и обучать тем самым умелым движениям. На входе любое оружие отбирали, потому что он неустанно протаскивал с собой разного вида продолговатые приспособления, утверждая, что это его фетиши, чтобы охрана ничего не заподозрила. И в их последнюю встречу он не смог пронести даже самого маленького ножа или другой острого предмета, так что в ту самую ночь ей пришлось удушить своего гостя ногами. Такого маневра от тогда ещё слабой на вид и ненатренированной Киры, конечно, никто не мог ожидать. И временами, перед тем как провалиться в сон, Кира долго размышляла обо всех обстоятельствах, что привели Земо в её комнату в доме наслаждений. И ведь он самого начала не собирался использовать свое время по назначению. Барон уже тогда зашёл и поприветствовал её, имея на уме определенные цели. А как-то даже упомянул, что расправляться с клиентом придётся громко, а убегать тихо и в тайне лишь потому, что он не смог её выкупить — хозяйка заведения наотрез отказалась. И чем она ему так приглянулась, до сих пор не понимала. Но была преисполнена благодарности за то, кем стала благодаря ему. По сути, Гельмут был для них обоих хозяином. Так все считали. Но если у Киры верность была осознанной, то к Баки это слово вряд ли могло быть применимо. Ведь все, что удерживало его рядом — промытые программой мозги, код от которой теперь был у Земо в паре с минусом кругленькой суммы из кармана. По крайней мере, так Кира думала до недавнего времени. Барнс никогда не подавал признаков осознанности или самостоятельности, даже ел по приказу — вечером, после закрытия неофициального офиса Барона на уборку; сидел на кухне без света и отточенными движениями с выверенной частотой подносил что-то ко рту. В один из таких вечеров Кира зашла, чтобы тоже что-нибудь стащить из холодильника, и вдруг задержалась взглядом на Джеймсе. Он в кои-то веки вспомнил для чего нужна спинка на стуле и упёрся о нее, сидел расслабленно, а не как за школьной партой в военном училище. Одна из его рук — живая — лежала не выпрямленная и не строго на колене, а свободно расположилась на столе. Пальцы отбивали по дереву какой-то ритм. Взгляд был расфокусирован и направлен внутрь себя. В голове его роились мысли! С удивлением и долей страха Кира это осознала, поняла по взгляду, которой в отличие от остальных дней не был эмоционально пустым и сосредоточенным лишь на настоящей задаче — поедании ужина. Было очевидно, что Гельмут освободил своего солдата от программы. Кира только не могла сказать, как давно это случилось и почему с ней Земо этим не поделился. «Джеймс?» — обратилась она тогда к нему. И он незамедлительно отозвался и повернул голову на неё. В жизни не видела его таким убитым и потерянным, хотя все это время, будучи солдатом, впечатление живого человека он и не производил. И Баки никогда не отзывался на свое первое имя. Теперь без сомнений он был снова собой. И остался здесь, видимо, исполненный благодарности и осознанной уже преданности, как она сама. Каким-то образом это событие пробудило в ней симпатию к Барнсу, который до этого даже вызывал какую-то неприязнь и возможно ревность. Первое чувство по причине того, что имея все признаки человека, он по сути являлся лишь машиной для убийств, неспособной мыслить вне кодов программы и чувствовать. Это как помогало на его службе, так и могло подвести. Ведь не обремененный привязанностью разум и холодный расчет мог сделать Земо сопутствующим ущербом на пути к цели — спасению его же жизни. Второе чувство все по той же причине. Ведь у него была она — та что добровольно остаётся с ним и всегда просчитывает все шаги, руководствуясь логикой вперемешку с чувствами, не отдавая предпочтение чему-то одному. Да и находя силу в эмоциях, в расправу с его врагами Кира могла привнести необязательные, но такие поучительные для остальных детали, что полотно стандартной и скучной процедуры убийства заиграло бы новыми красками. Так зачем ему был не способный на импровизацию и эмоциональные вложения запрограммированный Баки? А теперь перед сном извечные мысли о мотивах Гельмута сменились размышлениями о Баки. Они с ним до той встречи на кухне давненько не виделись в таких условиях, где она бы могла разглядеть при тусклом свете с улицы наличие разнообразия мимических движений, что не были ему присущи. И потому, она сделала вывод, он мог уже давным-давно расхаживать без программы в голове, вольный делать, что угодно. И все же он был тут, рядом со своим теперь уже не хозяином, а освободителем и, возможно, другом. Её поражало это и увлекало. Тянуло узнать, что там в голове у этого парня. И чем он живёт теперь. А для этого важно было погрузиться в его предысторию — тянуло узнать и чем он жил до этого. Хотелось узнать, какой Баки на вкус, образно выражаясь. Ведь до этого он был для нее так же привлекателен, как засохший кусок гренки на столе той самой кухни. С какого-то момента стали абсолютно нормальными их встречи на кухне и разговоры. Поначалу неловкие, сухие и тихие; из Баки приходилось вытягивать каждое слово и самой подолгу подбирать слова в голове, чтобы не спугнуть. Он с трудом поднимал из архивов свои воспоминания о другой жизни, да и о жизни солдата до службы у Земо тоже. Иногда картинки из прошлого вспыхивали накануне их очередной встречи, и он почти с детской радостью и облегчением подготовленного к экзамену студента рассказывал ей со всеми подробностями о событиях прошлых лет. Трудно было наверняка определить его истинные чувства или же вывести на эмоции, но его смех на кухне порой звучал, и это не могло её не радовать. Моментами на его растянутые даже в лёгкой улыбке губы Кира засматривалась и отвлекалась от его бормотаний. Можно было отследить прогрессию, с которой они сближались духовно, по расстоянию между их физическими телами. Сначала они сидели по разные стороны стола, затем на одной, вскоре уже развернувшись друг к другу. И после того, как Кира дотронулась до руки Баки, стремясь так выразить сочувствие и поддержку, она уже начала рассказывать о себе. О своей жизни на другой, весьма бедной на ресурсы планете — жизни до борделя, о том, как доверилась не тем и оказалась здесь без надежд, чаяний и возможности, когда-либо вновь стать свободной как прежде. Да, в нищете, все так же никому не нужная, без амбиций и одаренности, но зато свободная. А истории о жизни после борделя превратились в оды Гельмуту Земо, описаниями подробностей его жизни, всего его существа — все, что она знала и чем восхищалась. Баки хорошо чувствовал её в этом. В один из таких вечеров, все ещё в темноте, в результате непонятной последовательности слов, мыслей и нелепых телодвижений, Кира оказалась сидящей на коленях Джеймса. Припав губами к его шее, она медленно забиралась руками под его футболку, а он тем временем сидел напряжённо, как прежде с мышлением солдата, и только боязливо придерживал её за талию. После всего, что она пережила, ей и в голову не приходило даже целовать кого-то, кроме незнакомцев, которых она в жизни больше не увидит, а если и увидит, то только мертвыми. Она занималась любовью регулярно, с каким-то случайным знакомцем, без особого удовольствия и даже коротких разговоров до и после. Половой акт, передышка — и она молча исчезала в ночи. Чтобы делать это с кем-то из знакомых, а тем более с тем, кто интересен или дорог — от этой мысли становилось тошно. Потому она резко прервала это для самой неё необъяснимое действие, вскочила и выбежала прочь. Ей было так несвойственно стыдиться и плакать, что испуг от наличия влажности на лице моментами перебивал те самые жарко хлестающие по всему телу волны стыда и горечи от совершенного поступка. Она не плакала даже в борделе, когда её имели по сути против воли. Она просто смирялась и утешала себя мысленно и обнимая обеими руками, подготавливала к следующей встрече с очередным мудаком. Кира чувствовала себя такой грязной и никчёмной. Что её вдруг побудило прикоснуться к Джеймсу в таком ключе? Она была зла на себя за нарушение своих же собственных правил. Ведь он не привлекает её в этом плане! Как она могла нарушить свое обещание и уничтожить разом их связь, которая так долго ждала, чтобы родиться. И как она посмела подумать, что имеет право своими мерзкими губами касаться его кожи? И даже толком его не спросив. Да о чем вообще она думала? Может быть, пыталась заставить себя поверить, что Джеймс ей физически необходим, чтобы сбежать от мысли, что ей необходим кто-то ещё? На свое счастье она вовремя подняла заплаканное лицо и, заметив, что приближается к двери кабинета барона, замедлила шаг. До этого шагала так быстро и гневно, что, наверное, на ковре коридора остались вмятины от её каблуков. Утерев со щек следы своей минутной слабости, она заглянула за приоткрытую дверь кабинета. Увидев Гельмута, стоящего в темноте у окна, Кира вошла полностью. Её спаситель обычно не курил, но сейчас, видимо, был один из тех особенных вечеров, когда барон действительно нервничал и сомневался в своей способности справиться с грядущими проблемами. — Я прогуляюсь по близости. Я тебе не нужна? И уже собиралась развернуться, но её остановил голос Земо с незнакомыми ей интонациями: — Нужна. Он словно бы отчаянно желал ей что-то донести, но в то же время будто прогонял вон. Гнев, который он тщетно пытался скрыть в голосе, отталкивал. Но Кира не могла уйти, получив такой ответ от своего барона. Шагнула ещё ближе, оказалась почти у стола хозяина кабинета и замерла. Гельмут потушил сигарету о пепельницу, застыв на мгновение, прежде, чем швырнуть остаток в окно. Размеренность его движений нагоняла ужас даже на приближенную к нему Киру. Но когда он развернулся к ней лицом, у девушки отлегло: несмотря на странный тон всегда сдержанного барона выражение его лица было узнаваемо. Мягкий взгляд, направленный на неё, всегда дарил ощущение защищённости; едва заметная тень улыбки, — всегда была присуща барону во время сражения с теми, кого его серьезность бы только больше раззадорила. — Ты уходишь почти каждую ночь и не задаешь таких вопросов. Они улыбнулись друг другу. Он —понимающе, она — неловко и отведя взгляд. Кира решила сама себе, что после определенного часа не обязана отчитываться, так что никогда не предупреждала уходя на встречу с потенциальным партнёром на эту ночь или на его поиски. Но, по всей видимости, о её прогулках поздней ночью ему было известно, и даже скорее всего о целях этих вылазок тоже. Сам догадался или кто-то донес — не суть важно. Она предприняла все, чтобы эти детали её жизни не были ему известны — уходила тихо и посещала места малоизвестные и непопулярные — но уже как есть. — Я заметил, вы с Джеймсом сблизились? Ему хотелось — пытался — не показывать никаких других эмоции, кроме якобы полагающейся в этой ситуации радости и удовлетворения, подобные тем, что испытывает мать, старший и младший ребенок которой наконец поладили. Но Кира знала его уже достаточно хорошо. И почему-то на эту реплику захотелось в агрессивном тоне припомнить свою уже старую обиду — "Я заметила, что ты освободил его от программы?". Но этот факт ей уже давно был известен, так что раз не пришла возмущаться сразу — теперь уже поздно. — Да, мы нашли о чем поговорить. — Тебя не удивила его разговорчивость? — Ты позволил стереть ему программу, — объяснила Кира отсутствие своего удивления на изменения в Баки. И не сдержалась: — Я даже не догадывалась, что ты так поступишь. Ей намного лучше удавалось скрывать истинный окрас тона голоса, но Земо так же знал её довольно хорошо и сразу принял эту претензию, понимающе закивав и слегла втянув воздух губами. И повернул разговор в другую сторону: — Я хотел, чтобы ты увидела, что свобода была у тебя всегда. И остаётся. Ты вольна быть в данный момент времени, где угодно. Стало наконец ясно, к чему барон клонит. Хотя ей казалось, он серьезно хотел поговорить совсем на другую тему. Возможно, изменил свои намерения по ходу дела. — В моей жизни нет ничего за пределами этого кабинета, — сердито отвечала она на такую ужасную, просто премерзкую попытку её прогнать. — В этом и проблема, — обречённо выдал Гельмут. — В этом вся проблема, Кира. Получить в лицо после нескольких лет службы вот такой разговор в качестве плевка, вдруг и без предпосылок, — шутка ли? Ощущая себя отвергнутой и униженной, вспоминая себя пристыженной и жалкой минутами ранее, Кире просто невыносимо захотелось зарыться в землю, и чтобы почва вместе со всеми ее обитателями вколачивалась ей в глотку, пока она не начнет задыхаться, снова рыдая, как ребенок, пока жизненные силы не покинут её вместе с последним освобождающим выдохом. — Ты сам… спас меня из того борделя. Ты же. Как я могу желать чего-то большего, чем посвятить остатки своей жалкой жизни службе тебе? — Он не отвечал, понимая, что следует продолжение. — Зачем ты помог мне тогда? Почему именно мне? Как оказался в моих покоях? — Я хотел заиметь себе птичку, которая будет петь только для меня, — незамедлительно начал рассказ Земо, будто скорее желал закончить этот разговор. — Мне нужен был шпион, с помощью которого это прибыльное заведение в последствии стало бы моим. И когда я увидел тебя… — И когда ты увидел меня..? что произошло? Ей-богу, приходилось теперь тащить из него слова, как из Баки совсем недавно. Изначально Гельмут выглядел тем, кто точно знает, что хочет сказать. — Не знаю. Мне показалось… Мне захотелось вытащить тебя оттуда. Но не спасать, как какой-то безвкусно прописанный принц из девичьих грез. Не так, чтобы привязать тебя к себе. Я хотел, чтобы ты сама себя спасла. И ты справилась, — под конец он звучал как гордый отец. — Но я нет. От таких ассоциацией ей стало противно. Она никогда не воспринимала его отцом. Или принцем. Что вообще у неё в голове? Как тогда она воспринимала его?.. — Я не зависима. Я искренна в своих чувствах. После последней реплики Земо поднял на неё взгляд, замерев. Он обходил стол, чтобы, по всей видимости, приблизиться к креслу. И затем сесть, заняв превосходную позицию. Только в нём он мог чувствовать себя хозяином положения, тем, кто контролирует и подавляет. В этом кресле он всегда встречал своих неверных мыслями, но пресмыкающихся по факту подчинённых и в нём же — врагов. Последние всегда стояли перед ним. Друзей же он обычно встречал, не боясь краха своего образа, неформально с подкатанными рукавами рубашки, скрестив ноги и уперевших о край стола бедрами. И раз он собирался занять такую позицию перед ней, значит, был непреклонен. Значит, собирался вот так гадко с ней общаться, давя авторитетом, напоминая о её истинном положении в его жизни. — Каких чувствах? — уточнил он, пытливо взглянув на Киру, словно это былл последней каплей, что удерживала его от решения сесть в это кресло, пропитанное его властью. — Чувствах благодарности и признательности. И… — она растерялась; ей было так непривычно озвучивать то, что внутри, и вообще подбирать для этого названия. Земо, будто бы ничего сейчас произнесено и не было, вновь обратил свой взгляд вниз и потянул кресло за отполированный подлокотник, выдвигая из-за стола. — Нет, — в приказном тоне произнесла Кира, сделав шаг вперёд. — Не смей. Остановись. Поговори со мной. — И почти взмолилась: — Что поменялось? Пальцы его руки скользнули по узорной залакированной глади подлокотника, вниз — Земо оставил свою затею. Девушка наблюдала пристально — и мысленно выдохнула с облегчением. Есть шансы, что он все же объяснит свою резкую смену видения на её роль в его жизни. Тонкая полоска грязно-желтого света фонарей, наискось проникающая через окно, прилегла на него сбоку, когда он снова обошел стол и присел на его край спереди, уперевшись руками. Не моргая глядел на Киру, пребывая в задумчивой сессии, предмет которой или хотя бы общую направленность никак нельзя было прочесть на его лице. А взгляд Киры метался по его ногам, торсу, рукам. В общем, она делала все, чтобы избежать зрительного контакта. И вдруг кое-что заметила. А честнее будет сказать, что только сейчас призналась себе в том, что давно заметила. Ему чертовски шла черная водолазка. И ещё много вещей. Его стрижка, если её долго рассматривать, начинала нравится все больше, пока становилось невыносимо. Какая-то часть прядей символично была освещена светом с улицы и являлась ярким пятном в темной комнате. Ему к лицу был сонный вид. Капли крови — желательно крови недоброжелателей. Свежие ссадины. Улыбка, какую видела только она. Его крепкие руки, уверенно сжимавшие любое оружие, какое бы ни оказалось под рукой. Губы, которые сегодня так эстетично выпускали дым сигареты. Все эти мысли и образы, которые она тщательно запрятывала очень далеко, всплыли сейчас в один миг — и у Киры сперло дыхание. Вернула взгляд к вороту его водолазки — и поняла, чью шею сегодня целовала, касаясь грубой кожи Баки. Кожа шеи Земо, наверное, была нежной, мягкой и холодной. Потому что она знала, что его пальцы всегда холодные — пришлось как-то случайно коснуться его руки. Из потока нелепых рассуждений её вырвал голос хозяина водолазки. — Я не прогоняю тебя, — будто считал её интерпретацию этой ситуации, утвердительно произнес он. — Я желаю тебе лучшей жизни. Нежели здесь: в грязном борделе, в каком однажды ты работала, в сплошных мыслях о кровопролитии и о том, как угодить мне. Кира возразила возмущенным взглядом на такие утверждения. Ей казалось, что он не просто так упомянул период её вынужденной работы проституткой. Пускай он более чем точно не относился к ней как-то пренебрежительно из-за этого её опыта. Она сама... До сих пор не могла отмыться от грязи, и, честно говоря, вовсе не самоуверенно и яростно посвящала ему свою жизнь в качестве благодарности, а лишь с хрупкой надеждой молила принять её жертву. Потому что кто она такая, чтобы становится его защитницей, требовать принять её службу. Да и кто она такая, чтобы иметь какие-то требования, чаяния и планы. За это время его лояльного отношения Кира стала забывать, кем все это время являлась. И даже позволила себе сегодня ему что-то приказать. Фальшивка, жалкая пародия на воина и оскверненная, абсолютно изуродованная версия той женщины, к телу которой барон хотел бы прикасаться своей разгоряченной кожей или иметь которую в своей команде он был бы достоин. — Я не хочу. В следующий миг после того, как склонил голову, ожидая её ответа, Земо раскрыл глаза в изумлении. Кира медленно присела и вскоре коснулась коленями ковра. Лицо онемело в испуге, взгляд в сторону и куда-то сквозь, в пустоту — словно сама боится столкнуться со своими чувствами. Плакать не будет, по крайней мере не собирается. Плечи при этом расправлены — она не считает себя достойной, просто не хочется предстать перед ним ещё более жалкой, чем он, вероятно, её видит. — Я не считаю, что мне положено быть где-то ещё, — ровно отвечала она. — Но я рада принадлежать тебе. Но если ты желаешь, чтобы я стала ничьей, я уйду. Только объясни, — последняя фраза снова в приказном тоне. — Ты можешь быть чьей-то ещё. — К чему было сказано это с налетом претензии, Кира не поняла. Но он быстро исправил интонацию и добавил доброжелательно: — Быть своей собственной. Я для того и освободил тебя… и его. Чтобы вы себе принадлежали наконец. — Ты сам хотел себе птичку. — Я хотел, чтобы эта птичка пела только для меня, — уходя мыслями куда-то далеко отсюда, печально произнес он. Вдруг Киру поразило осознание, что возможно, она чем-то разочаровала его. Или что ещё ужаснее, он заподозрил её в измене. Может, кто-то наклеветал, чтобы устранить одну из преград на пути к свержению одного из королей Мадрипура. Ведь как ещё объяснить его фразу про птичку. Она ведь и так — только для него. Не считая последнего времени, когда она увлекалась откровенными разговорами с Баки. — И это было неправильно, — отозвался он, безапелляционно прервав все мыслительные процессы в голове девушки. — Ты ведь не птичка. И не обязана петь только для меня. И столько болезненного принятия было в этих словах, она ни разу не слышала его такой грустный голос. И столько любви. Она видела её в поникшем взгляде, смотря неотрывно в его глаза. Она не прерывала контакт даже, когда такой отстранённый Гельмут вдруг подошел ближе и сел на колени напротив. Кира вся сжалась, чувствуя себя виноватой за то, что вынудила барона. И в то же время, опешила от того, что он вообще это сделал. Раньше никогда она не думала, что Земо ставит себя на один уровень с ней. С какой бы гордостью на встречах она ни стояла по правую его руку, всегда знала, что лишь верный пёс мужчины благодарных кровей. И вот он — перед ней, будто нет преград — бери не хочу. Открытый и словно сдавшийся на её милость. Без предупреждения, но очень медленно и нежно барон положил руку на её бедро и поднявшись на пару сантиметров ухватил рукоять небольшого клинка — вытащил его из набедренной кобуры. Все это время не отводил взгляда от её недоумевающего лица. Она не понимала, она страдала, беспокоилась и почти паниковала. И казалась ему такой красивой в этом. Затем его рука потянулась к оружию в сапогах — тут ему уже пришлось оторваться от её лица, чтобы наклониться. Кира чувствовала себя разжалованным рыцарем; снова униженной, но по какой-то причине удостоенной того, чтобы сам король лишал её почестей. Когда Гельмут отложил последний из её припрятанных ножей в сторону, на пол, на обратном пути Кира перехватила его руку. Сжала в своей и попыталась поднести к своим губам, но Земо не позволил, мягко одернув её обратно вниз. Но девушка все ещё держала его руку, а затем опустила взгляд. — Я пыталась поцеловать Джеймса сегодня, — наконец попробовала она начать свое признание. Если он не поймет, то хотя бы эта исповедь будет для неё самой. Какая же она трусиха! На это заявление барон лишь невесело усмехнулся и закивал раздосадованно, словно уже знал и давно подготовился. — Ты можешь быть кем пожелаешь и с кем пожелаешь. — Смотрел в глаза, доставая взглядом до самой души, терзая сердце нежностью и лёгкой тревогой. — Гельмут, нет! — возразила громко и заставила его вскинуть брови. Искрящихся на его лице какого-то обреченного спокойствия и уверенности как не бывало. Но он быстро совладал с собой. — Я целовала Баки не потому, что хотела быть его… Я точно не понимаю, зачем это сделала, но... Он не дослушал. И не захотел понять. А ведь Кира так старалась подобрать слова, как уже сказано, хотя бы для самой себя. И будь что будет. Но Земо недовольно замотал головой, цокнул пару раз и поднял её за плечи с колен, приговаривая, что такое положение не подходит для ведения беседы. Так снисходительно и при этом высокомерно прерывая её, совсем не замечая стараний девушки. Пока она выпрямившись, как солдат, застыла и судорожно копошилась в мыслях, подбирая варианты следующих действий, барон наклонился, чтобы поднять с пола оружие, которого лишил её. Возможно, Гельмут привык все время быть занятым, чтобы с ним разговаривали быстро и по сути, потому разучился слушать туго идущие монологи, где кропотливо подбирается каждое слово. Раньше, чем человек донесет свою мысль, Земо уже становилось скучно. Кире, наверное, стоило говорить быстрее. Или быстрее будет что-то сделать, вместо слов. Как только хозяин кабинета и самый отвратительный слушатель выпрямился, клинки из его рук полетели на пол, потому что он не смог совладать с таким резким выпадом Киры, которая вплотную приблизилась и притянула его за шею к своим губам. Но не коснулась. В последний момент поняла, какую ошибку совершила и как много себе позволила. То был отчаянный рывок навстречу к нему и к своим истинным чувствам, которые она подавляла все это время, точно зная, что не заслужила их разделять даже односторонне. Они дышали в миллиметре друг от друга, замерев, кто в изумлении, кто в ужасе и стыде. Никто не шевелился. Кира до дрожи в коленях боялась поднять взгляд к его глазам и увидеть, если не презрение, то грандиозное недоумение. Как она могла себе такое позволить? А не с благоговением преподнести ему информацию в надежде не получить по лицу… Нет, он не бил её. И не когда не посмеет. Это все её грандиозные страхи. Если подумать, ни к кому так лоялен, как к ней, он не был. Вдруг его отцовский теплый взгляд был совсем не о том. Если подумать… что он действительно имел в виду под фразой о птичке, которая поет не только для него? На свой страх и риск девушка всё-таки решилась провести взглядом по его губам в последний раз и подняться выше, к глазам, слегка отклонив голову назад. Гельмут смотрел с усмешкой и все той же нежностью, какая была часто присуща ему рядом с ней. Мужчине было от того смешно, что она по-девичьи, так внезапно передумала, неясно чем движимая, — возможно каким-то нелепыми предписаниями общества о том, что инициатором должен быть мужчина. Но если бы он узнал реальную причину, ему бы было не до смеха. Он даже не предполагал, как низко Кира ставит себя в сравнении с ним. Ему всегда казалось, что это он — расчётливый, жестокий, бескомпромиссный, преступник и довольной скупой на эмоции человек не достоин Киры — такой живой, сияющей (пусть и во время кровопролитного боя) и своенравной; и это после всего, что ей пришлось пережить. И когда он почувствовал, что его в абсолютной степени раздражает сближение Киры с Джеймсом, он тут же себя притормозил. Обильно выругался в мыслях и запретил впредь считать, что отчасти спасённая им девушка принадлежит ему единолично. Постепенно стал приучать себя к мысли, что ограничивать дорогого для себя человека рамками своего жалкого мирка он не смеет. И обременять её разговорами о своих странных чувствах — тоже ужасно эгоистично. Так что он решил намекнуть ей, что никогда не держал рядом с собой. Хотя держал. Очень хотел удержать. По коже все ещё разливалось жгучее тепло после того, как Кира одернула руку, которой так резко притянула его. Земо взамен предложил свою: не позволил ей стыдливо опустить голову и даже шагу назад сделать, накрыв её щеку своей ладонью. — Ты и Джеймс, — уточнил он шепотом, слегка прищурившись в своей трогательной манере с щадящей требовательностью во взгляде. — Я хотела совершить эту ошибку, чтобы не совершить ещё более страшную, — взывала она к нему, чувствуя, как одновременно приятно и невыносимо его прикосновение. — Почему мы — это ошибка? — мягко усмехнулся её глупым заявлениям, вовсе не требуя ответа. Продолжил гладить большим пальцем её кожу на щеке, не совсем еще веря, что смотрит на неё так близко; что может касаться не только во время сражения для поддержки. — Не хочу, чтобы ты думал, будто я плачу тебе собой в благодарность, будто я… — Будто ты… — Земо осенило, и болезненно придавило к полу этим осознанием. — Будто я снова в том борделе, — она взяла себя в руки и позволила голосу окрепнуть, чтобы не мямлить, словно она стыдиться своих ощущений. Да, за свое прошлое ей стыдно, но не за то, как это прошлое влияет на нынешнее состояние. И да, она знает, что не выбирала продавать свое тело, и все равно не могла простить себе ту слабость, которую смогла излечить только с появлением Земо в её жизни. Передать корректными словами своё негодование и разочарование Гельмут не мог. Позволить себе поднять голос на Киру тоже. Так что ей стало доступно лишь видеть, как он сжал в гневе челюсти. Взгляд он отвёл, — будто искал ответы на стороне, — но руку от щеки не убрал. — Твоя жертва мне не нужна... Смотри в глаза, — требовательно протянул елейным голосом. — И мне не нужно лишь твое тело. И платить им тебе больше нет необходимости. Мы не для того тебя спасали из того злачного места, чтобы ты продолжала жить там мыслями и чувствами. Теперь ты здесь, со мной, и я думаю только об этом. — Сменив строгость на нежность, Гельмут снова недовольно закачал головой и зацокал. — Когда я смотрю на тебя, вижу только тебя, поверь. Сильную женщину, которая выросла из женщины униженной и обманутой. Исключительная, несгибаемая… — Грязная… — Нет, — смотрел умиляясь, отводя голову чуть назад и склонив. — Нет. Оторопев то ли от того, что это происходит, то ли не веря, что это все взаправду, Кира вперилась немигающим взглядом куда-то в плечо Земо, пока тот заводил её каштановые локоны за плечи. Он продолжал настойчиво повторять свое мягкое "Нет", проводя пальцем поочередно то по брови, то по скуле, возвращаясь ладонью к щеке. И когда она вернулась робким взглядом к нему, он спросил: — Можно? Кира неуверенно кивнула. И Земо, немного погодя, размеренно, не торопясь, начал покрывать поцелуями те места, по которым проводил пальцем. Остановился только когда почувствовал губами солёную влагу. В последний раз Кира плакала от счастья после спасения, когда ощутила себя в безопасности рядом с Земо, пусть и пребывая в притоне, подобному тому, где её держали. Но этим заведением владел Гельмут, а он дарил ей комфорт одним только своим сдержанным, но теплым взглядом. И она не была здесь вещью. Сведя брови кверху, Кира с благодарным восторгом взглянула на Гельмута, будто он был целым миром, и этот мир наконец её принял. В это время целый мир лежал у ног Земо и до звезд рукой подать — а ему требовалось внимание лишь одного человека. И вот теперь он мог лишь протянуть руку и дотронуться уже до Киры; о чем мечтал так долго. А она не будет дрожать, убегать или с блаженным трепетом позволять... Будет тянуться сама. И барону больше не придётся смотреть в потолок перед сном, мучительно размышляя о том, как будет себя чувствовать, когда окончательно отпустит свою маленькую птичку. Её губы приблизились первыми, Кира всем телом потянулась к нему. Прикосновения его рук под майкой обдавали жаром и заставляли плавиться все барьеры и стержни, что она усиленно взращивала. Но несмотря на это, слабой и жалкой Кира себя не чувствовала. И это ощущение резко скакнуло в оглушающе болезненный укол чего-то острого. Стало понятно, что в её тело ввели нож — безжалостно, без промедлений. Голос Земо звучал словно через плотную пленку: — Прости, птичка, я не могу позволить тебе стать моей слабостью. Впившись в плотную материю простыни по бокам от себя, Кира подскочила с подушки, едва сдержав крик. И взгляд тут же судорожно упал на живот, где не было ни капли крови, но болезненные ощущения и поглощающая паника очень ярко горели в памяти. В комнате было пугающе тихо; так что девушка вздрогнула, когда повернула голову на Земо, который глядел на неё слегка обеспокоенно, но чрезвычайно блаженно и не издавал ни звука. Давно он так? — Ты не моя слабость, — словно мог увидеть её страшный сон, произнес он, внезапно нарушив невесомость этого утра и рассеяв своим ласковым голосом клубы мрачного тумана, окутавшего её мысли. — Ты моя сила. — Ты такой невыносимый болтун, — усмехнулась девушка, несмело взглянув на него сверху вниз. И затем медленно, не разрывая зрительного контакта, легла обратно на подушку, потянувшись рукой к его руке где-то под одеялом. — Так ты теперь моя птичка? — Своя собственная, — наигранно надменно фыркнула она, припомнив его слова прошлым вечером. — На полставки могу петь для тебя. Или можем петь вместе. Он настоял на том, чтобы их пальцы переплелись, а затем, кинув быстрый взгляд на её приоткрытые в улыбке губы, потянулся к её лицу, запрашивая поцелуй. — Но мне больше нравится, когда мы молчим.