Октябрь Лоулайта

Жизнь на цепи – это ужасно неудобно. L уверен, что на руке останется след, хоть и кольцо наручников довольно свободное. Первое время они с Лайтом часто случайно дëргали друг друга в стороны так, что кольца врезались в запястья. L невесело думал, что однажды Лайт дëрнет так сильно, что сломает ему кости. Вопреки всему они словно хотели оказаться как можно дальше друг от друга. Слежка за этим новым Лайтом, который с таким честным и открытым видом отрицал, что он Кира, была делом бесполезным и утомительным. Он ел три раза в день, спал восемь часов в сутки, надевал каждый день другую рубашку, был задумчив, зол и несчастен. Да, он по-прежнему всё равно что в тюрьме, хоть камера и превратилась в огромное здание с кучей этажей. От скуки они исследовали каждый, иногда вместе с кем-нибудь из группы, иногда без. Для размышлений годилось любое место, и если бы Лайт не спал так часто, L бы, наверное, чаще забивался в какой-нибудь новый угол. Раздумья, правда, не приносили никакой пользы, и несколько раз L чувствовал только желание сесть в кресло и смотреть в одну точку часами. Это тоже было чем-то новым – и почему это всё новое теперь выглядит таким разрушительным? Сладости приносили хоть какую-то радость в этой пустоте – L с удовольствием начал бы есть больше, но Ватари следил за его рационом, как и всегда. Рассеянным взглядом L смотрел на остальных участников расследования и изредка предлагал им ту или иную сладость. Айдзава и оба Ягами обычно отказывались, Мацуда радовался, как ребёнок, а Моги забирал подарок без вопросов. Миса не ела ничего сладкого, так что её порции доставались L. Он снова чувствовал себя маленьким мальчиком в самым первом своём детдоме. Это означало одно – он потерял контроль за ситуацией. Цепь была иллюзией контроля хотя бы над Лайтом, но это никак не утешало. L как будто поймал Киру за край плаща, и плащ порвался, оставив в руке лишь кусок ткани. Лайта он, конечно, ценил выше подобного куска – это он заварил всю эту кашу, и его ход мыслей надо было разгадать. Лайт не перестал быть главным игроком, его врагом на той стороне поля – но чем дольше L в него вглядывался, тем меньше видел. Это то злило, то расстраивало, то нагоняло на него апатию. У них всё равно никаких зацепок на нового Киру, и сейчас кажется, что гоняться за ним – всё равно что ловить руками дым. У L нет никакого желания самому пытаться создать зацепки, как было в прошлый раз. Возможно, Лайт был прав, когда ударил его тогда. Цепь эта ещё... Она звенит при каждом шаге, и видно, что Лайта это раздражает не меньше, чем самого L. Он учится быть аккуратнее, предупреждать о смена маршрута, всегда помнить, что он не один. L продолжает дëргать. Лайт, кажется, не срывается на это только потому, что резко куда-то идти L хочется всё реже. Он послушно следует за Лайтом к компьютерам и даже не смотрит на него. Это дело обещало быть красочным, острым, опалить разум и вызывать самые яркие эмоции, дать врага, который равен ему по силе и который яростно желает его смерти. Так почему же теперь всё потухло, посерело, опустело, почему теперь враг где-то там, не делает ни шага в его сторону, а тот, кто был врагом до этих пор, теперь скован и почти скучен? L хочется перемотать плëнку этого дела назад и просмотреть каждый кадр внимательней, выискивая, что пошло не так. Снять маску с каждого из лиц Ягами Лайта и разглядеть под микроскопом, да и Мису туда же засунуть заодно. Но всё, что он в состоянии делать – не выпускать последнее, что у него осталось. Собирать осколки с пола, чтобы о них не пораниться в будущем. И чувство, что он что-то упускает, что он пропустил осколок, который в будущем может стоить ему жизни, заставляет замереть на месте. Лайт по-прежнему всё равно что в тюрьме. Вот только L сидит с ним в одной и той же камере.