fault

вечная осень перекрашивает неизведанное в приглушенную охру. беатрис опускается на сырое после ночного дождя крыльцо. на руках — поднос, на подносе — чайник со сколотым носиком и две чашки с цветным узором — все, что осталось от маминого сервиза. другие ее сокровища — маленький домик в поттсфилде, несколько книг и красивые ножницы в форме журавлика. и вирт. она поджимает губы, тянет носом горячий пар, поднимающийся от чая — у эндикотта он просто невероятно вкусный, хотя вопросом, где он его берет, лучше не задаваться. потускневшие рыжие волосы сплетены в нетугую косу, материнская шаль поверх серого платья смотрится нелепо, но из свидетелей тут — тыквоголовый молочник и его облезлый старый кот цвета сажи. вообще-то, такую жизнь вполне можно назвать сносной. вообще-то, о такой жизни можно даже мечтать. небо медленно, но верно, стягивается над головой в тугой узел, ситец пожухлой травы под ногами съеживается, будто в надежде упрятаться от надвигающейся грозы. мелкая морось неприятно холодит лицо, беатрис делает маленький глоток, напряженно вглядываясь в сторону леса. ряд деревьев от поттсфилда отделяет поле, беатрис думает, что перелететь его куда проще, чем перейти. дождь усиливается, капли хлещут по круглым бокам чайника, деревянным ступеням, завернутым в шерстяную ткань неуклюже-острым плечам. беатрис не двигается, лишь убирает со лба налипшие пряди. песня тянется вязкой черной смолой, струится вниз по глотке. у вирта красивый голос. а еще, напоминает себе беатрис, он писал невероятные стихотворения и играл на кларнете. и лишь твоя вина в том, что он больше никогда не возьмет инструмент в пальцы. — твоя вина, твоя вина, твоя, — капли стучат по черепичной крыше. тень, отделившаяся от леса, движется медленно, но как будто немного рвано. тихий скрип покачивающегося фонаря — ни с чем не спутать. беатрис наливает чай во вторую чашку. — твоя вина, твоя, твоя, — шумит листва под порывами ветра. зрелость неспешна и тошнотворна, юность до безобразного глупа. если бы только… если бы только они встретились хотя бы на пару лет позже, все сложилось бы по-другому. если бы. мечтай. — твоя вина, твоя, твоя, твоя…! она поднимает взгляд. вирт — неподвижная фигура, опутанная ветками и листями, среди которых кое-где еще угадываются обрывки синего плаща — молчаливо возвышается над крыльцом. беатрис чудится — в глазах теплота и сочувствие. она чувствует себя крохотной сиалией. — вирт… — хрипло, надломанно. он склоняет голову набок, будто смущенный звуком позабытого имени, тянется к ней рукой. беатрис не вздрагивает, когда холодные шероховатые пальцы касаются щеки, и тем более — когда кожей ощущает прорастающие вдоль линий вен синие перышки. ведь неизведанное — есть зверь, и зверь — неизведанное. у вирта в фонаре — душа брата, но беатрис думает, что, пожалуй, она была бы не против поменяться с тем местами. пальцами тянется к зыбкому пламени. — это твоя вина, твоя вина, твоя вина… крепкие ветви лозами опутывают ей руки. — ты простишь меня? тесный древесный плен — единственные объятия, на которые он теперь способен, но ей в них по-домашнему тепло. сырые листья пахнут хлопком чистой рубашки, пустота на ощупь — почти как его веснушки. вирт не покинул лес лишь по ее вине, а потому беатрис теперь никогда уже не покинет вирта. — давно простил. эдельвуд продолжает петь.