Happy end? Exactly?

Унылый осенний дождь настойчиво барабанил в оконные стекла, словно вымаливая разрешение войти и согреться, как промокший под забором бездомный пес. Однако каждого, кто, веря его мутным слезам, оставлявшим на отвесной поверхности неровные дорожки, или жалобному поскуливанию ветра в кронах полуоблетевших деревьев, повернул бы шпингалет и приоткрыл створку, поджидало знакомство с трикстерским коварством — он ворвался бы внутрь, взметая мелкие и неприятные холодные брызги, заполнил бы пространство запахом затхлой сырости и непременно вознамерился бы поплясать на всех не терпящих соприкосновения с водой покрытиях, оставив на них расплывающиеся вместо того, чтобы высыхать, влажные пятна. В частности здесь, в большом холле, от его пагубного воздействия могло пострадать многое: листы бумаги, испещренные строчками заметок, порой сделанных разными руками и разборчивых лишь благодаря милости смягчившегося провидения, которые были разложены на крышке массивного лакированного стола, дорогая звукозаписывающая аппаратура, и без того заставившая потратить на себя немало усилий, будучи тщательным образом транспортированной в специальных чехлах и кофрах, ряды кресел, против обычного не заполненных многочисленными зрителями, а главное — большой орган у стены, поблескивающий в отсветах мощных ламп под навесами ярусов зала сотнями оловянных труб. Будто главный герой в этом скромном спектакле, в качестве места действия которого выступала Эльбская филармония, осознавая собственную важность и незаменимость, он диктовал свои правила: сначала — проектировщикам здания, учитывавшим его конструкцию и тонкую организацию, требовавшую мастерской наладки и неимения негативных внешних раздражителей, вследствие чего пришлось несколько раз менять систему вентиляционных каналов, подстраиваясь также под необычную архитектуру строения, а теперь — музыкантам, собравшимся вокруг него неплотным кольцом и перебиравшим привезенные с собой черновики, однообразные и пресные в сравнении с завораживающей изысканностью их содержания в действительности, в поисках тех, которые еще не были опробованы и не приобрели эфемерный флер плоти, густыми и эмоциональными, объемными и почти что живыми, вибрирующими на низких нотах звуками подпитывая великолепную акустику органного зала. Эти люди хотели записать несколько дорожек для фонового звучания в песнях грядущего альбома, он — милостиво соглашался, пускай и немного хандрил — не то скучая по классическим произведениям, которые являлись для него более привычными и родными, не то поддаваясь общей октябрьской тревожности. — Кажется, все, — почесал в затылке Джеред, отступая на шаг и заглядывая через плечо Криса, тоже изучавшего листы, где красовались выполненные карандашом плюсы. Потом он неохотно зевнул и повел плечами, поймав недовольные взоры окружающих: кроме Хармса и в текущий момент отсутствовавшего Пи, которому не сиделось на месте, хотя фактически здесь он был совершенно не нужен, тут находились Бенгт, помогавший с записью, и Корвин, львиную долю времени работавший непосредственно с органом. Царившая на улице хмарь навевала сонливость, но мужчины упорно крепились в ожидании завершения работы, а сейчас зевота обещала разойтись по цепочке и еще долго отвлекать их от дел своими позывами, то глубокими и продолжительными, то какими-то выдохшимися, вялыми, наподобие того, как постепенно слабеют и блекнут круги на воде, расходящиеся от брошенного камня. — Что? — Ничего, — кашлянул Крис, опуская и свои бумаги на стол. — И, да, вроде все. Но если мы что-то забыли, ждать придется до Второго пришествия. Такое впечатление, что здесь все по минутам расписано, — он поморщился, а после плотнее затянул на горле завязки фирменной толстовки «Lord of the Lost», рекламу которой совсем недавно проводил в своем профиле в «Instagram», ощутив прохладное дуновение сквозняка. Это из фойе вернулся Пи, отходивший поговорить по телефону и вместе с тем разогнать одолевавшую его на протяжении последнего часа скуку, которой он мужественно противостоял. — Да ладно тебе, — миролюбиво хлопнул его по плечу Корвин. — В Гамбурге еще наверняка есть места, где можно найти хороший орган. Я как-то читал про церковь в Вандсбеке, но и она, пожалуй, не единственная. А так, всегда остается вариант махнуть куда-нибудь в другой город или даже регион, согласись. «Трата времени, сил и денег, — мысленно парировал Хармс со снисходительной интонацией, — тем более нам уже пора приступать к работе в студии, и ты знаешь об этом не хуже меня». Впрочем, вслух он не сказал ничего, только кивнул и протянул собеседнику руку, одновременно и благодаря его за труд, и предупреждая всеобщую мысль о том, что скоро они разойдутся. Сегодняшний день был довольно продуктивным, они справились с довольно-таки внушительным объемом работы и почти не столкнулись с бытовыми трудностями вроде поломки того или иного микрофона, утраты жизненно необходимого кабеля и прочих технических сюрпризов, обнаруживавшихся, как правило, за несколько минут до непосредственного начала записи и на определенный период замораживавших весь процесс, внося в него бестолковую суету, попытки все исправить (а в свободные минуты — найти виновного), а также обильное количество занимательных выражений. Преимущественно непечатных. После комфортного тепла зала и коридоров филармонии улица встретила всех, гостеприимно распахнув промозглые объятия. Дождь утратил былую силу, но моросить не переставало, к тому же поднялся студеный ветер, побуждавший застегивать куртки и поднимать воротники, круживший разноцветные зонтики горожан, которые не пожелали покорно ввериться воле стихии, и бросавший из стороны в сторону пригоршни мелкого мусора, перемешанного с золотистыми, багряными, терракотовыми и грязно-коричневыми, успевшими утратить свой первоначальный оттенок листьями. К одному из выходов здания, близко, насколько удавалось, подогнали машину Бенгта, в багажник и на заднее сиденье которой поочередно переехали коробки с аппаратурой. Совместными усилиями упаковались достаточно быстро, после чего парень забрался в салон, над атмосферой которого на славу поработала система климат-контроля, и, включив дворники, укатил в вечернее марево автострад в маленьком персональном раю. Остальные тоже разошлись к своим автомобилям, снова кивнув друг другу на прощание. Из-за затягивавших небо плотным строем туч смеркалось еще быстрее, чем в обычные дни, словно показаний календаря не хватало, чтобы напоминать о приближающейся зиме с ее короткими часами света, и поэтому уже через несколько минут вождения Крис был вынужден включить фары, вычерчивавшие перед ним полукруг подвижной сцены: убегающие вперед и будто бы бесконечные полосы дорожной разметки, яркие мотыльки капель воды, серую монотонность асфальта и таблички с номерами и бамперы ехавших впереди машин, которые начали сменяться все активнее по мере приближения к центру города. Невостребованное радио молчало, салон наполнялся мерным шорохом мороси по кузову, гудками и ритмичным позвякиванием подвесок, ударявшихся друг о друга наподобие китайских ветряных колокольчиков и чем-то внешне даже напоминавших их. Незаметно сливаясь в единую гамму, звуки умиротворяли и постепенно удалялись, становились белым шумом на подкорке сознания, аккомпанировавшим занимавшим первый план размышлениям, убаюкивали и погружали в своеобразный медитативный транс, в то время как огоньки на приборной панели периодически мерцали и вспыхивали — не засыпай, водитель! Впрочем, сон, невзирая на связанную с погодой эмоциональную подавленность и благодатную усталость удовлетворения, в планы Криса на ближайшие несколько часов не входил. Он давно испытывал смутное, отчасти тяготившее его желание вернуться к своим корням, испытать знакомое чувство дежавю, в метафорическом смысле ощутить прикосновение ласкового, наполненного сладковатыми нотками чего-то полузабытого и неуловимого, но еще будоражащего разум своим присутствием дыхания памяти и с лихвой зачерпнуть вдохновения из старого, поросшего тиной новых, более красочных воспоминаний истока. Когда это началось? На одном из последних интервью, когда молодой ведущий, перебиравший исписанные интересными и не очень вопросами фанатов карточки, поинтересовался, нравилось ли ему в годы юности обучаться в Гамбургской консерватории? Или при виде органа, горделиво пронизывавшего своды концертного зала и натолкнувшего его на мысль о том, что в прежнем месте учебы тоже присутствовала данная специальность? Как бы там ни было, преследуя фантомную ностальгическую цель, музыкант осторожно вдавливал в пол педаль газа, затесавшись в, казалось, бесконечные колонны машин обывателей каменных джунглей, и вместо того, чтобы вернуться в свою квартиру, в облако сухости включенного городскими властями отопления, комфорта домашней одежды и других маленьких бытовых радостей, делал приличный крюк по улицам. До закрытия консерватории оставалось несколько часов, но, заскочив за кофе в надежде отогнать преследовавшую его на протяжении всего дня вялую нерасторопность, он все равно поспешил — предстояло проделать последний длинный отрезок пути, который на электронных дорожных картах переливался оттенками желтого. И, когда он вновь забрался в салон, в ответ на это намерение в лицо повеяло теплом — то ли из «печки» автомобиля, то ли из недр мироздания, негласно одобрявшего выбранное им направление. Разбираться он не стал, тем более впереди вскоре показался массив светлого здания с рядами широких окон и особенно торжественными, контрастировавшими с невзрачностью окружающего пейзажа красными и оранжевыми вставками. С проходом внутрь трудностей не возникло — заведение помнило своих заслуженных и неординарных выпускников, к тому же Хармс пару раз уже наведывался сюда поговорить с преподавателями, которым был искренне признателен и у которых мог попросить совет на тот или иной счет, посмотреть, что изменилось с тех пор, как он покинул эти стены, и немного польстить своему самолюбию, замечая удивленно-восторженные взгляды студентов, периодически изменявших Эвтерпе и возвышенным жанрам с музыкой более нетипичной для залов консерватории и даже порой кардинально с ней разнившейся, и потому знавших, кто он такой. С определением актуальной на данный момент цели он затруднялся и методом исключения выбирал вторую, ибо занятия давным-давно должны были закончиться, соответственно, учащихся распустили по домам и комнатам общежития и преподаватели тоже разъехались — наслаждаться заслуженным отдыхом в блаженной тишине. Она царила и здесь, но скорее навеивала гнетущее напряжение, нежели мысли об отрадном умиротворении. Пустые коридоры, прекрасно просматривавшиеся из конца в конец, вкупе с ярким светом, отражавшимся от покрытой светлой краской стен и потолка, кое-где пестревших броскими красными фрагментами, подобными тем, что были на фасаде здания, создавали впечатление жутковатой постапокалиптической сцены, словно люди по какой-то неведомой причине поднялись со своих мест, бросили все дела и покинули город навечно, оставив его умирать в одиночестве, в этом мертвенном электрическом сиянии. Стараясь отогнать навязчивое беспокойство, Крис поднялся на второй этаж и все же не смог удержаться от идеи о том, что стал бы неплохим героем хоррора, раздайся сейчас в какой-нибудь из аудиторий плач младенца, хриплый хохот или лязганье проржавевшего металла. Но все благополучно безмолвствовало — в уютных классах дремали инструменты, плакаты и информационные флаеры на стенах терпеливо дожидались следующих читателей, сквозь окна на полы ложились параллелограммы фонарных бликов. Поблуждав по пролетам лестниц и длинным переходам еще несколько минут, Хармс наконец остановился напротив лакированной двери, прислушиваясь к внутренним ощущениям и будто проверяя, унялось ли то тоскливое чувство, навеянное осенней меланхолией, которое он надеялся отогнать при помощи визита сюда. Некогда давно именно в этом помещении он ощущал в руках приятную тяжесть виолончели, тугую натянутость струн и упругость смычка в часы, отведенные для практических занятий, и, наверное, здесь же теперь занимались те, кому он давал частные уроки в качестве подготовки к поступлению и дальнейшему обучению в консерватории. Оглядевшись, он вспомнил, что в одной из соседних аудиторий занимались флейтисты и прочие музыканты, имевшие дело с духовыми инструментами подобного типа, а в другой… Какой предмет ставился на изучение в другой, он не успел определить — а впоследствии начисто утратил интерес к данному вопросу, — потому что его слуха коснулись приглушенные нотки знакомой классической композиции. Она принадлежала к числу тех безымянных, но чертовски известных, которые люди в своей жизни слышат многие сотни раз: в рекламных роликах, кинокартинах, на концертах высокой музыки, если, конечно, посещают подобные мероприятия, однако, зная мотив наизусть и с упоением взмахивая кистями в ознаменование невидимых каскадов мелодии, ее своеобразной изоэлектрической линии, не в состоянии вспомнить название и тем более определить автора. И ничего особенного в ней, пожалуй, не содержалось, если бы она не зазвучала в полной тишине совершенно неожиданно, долетая откуда-то с нижних этажей, подобно призрачному отголоску дневных уроков, — очень тихая, немного печальная, но переливчатая и, в целом, словно живая. Как прохладное, едва осязаемое дуновение прежних воспоминаний на подкорке сознания, мимолетное и невесомое, но вместе с тем достаточно значимое для того, чтобы заворожить, прикосновение чего-то очаровательно старого, полузабытого, ненавязчиво напоминающего о себе благодаря волне легкого мандража, который время от времени непонятно почему тревожит людской покой. Инстинктивно ускорив шаг, чтобы музыка не оборвалась, оставив его дезориентированным на ступенях лестницы, мужчина двинулся в направлении, угадываемом органами чувств, и по мере того, как он удалялся от своего первоначального местонахождения, двигаясь в сторону противоположного крыла строения, звуки становились все отчетливее и громче — сквозь открытую дверь аудитории, которую он уже видел впереди, будто заветную точку ориентира, огонек маяка в бурном ночном море, они проникали в коридор и, отталкиваясь от стен приятным эхом, разносились в пространстве звонкоголосой волной. То была «Лунная соната», нетленное произведение Бетховена, о чем Хармс, впрочем, не знал и, наверное, даже не хотел знать, влекомый одним лишь фактом его существования здесь и сейчас. Когда же он достиг заветной линии порога, гипнотическое воздействие усилилось, не позволив ему прервать или как-либо по-другому потревожить неизвестного пианиста своим вторжением. Остановиться, склонив голову набок, и прислониться плечом к дверному косяку, внимая сделавшемуся плавным току композиции — только и всего. А перед ним между тем, вибрируя фибрами своего гулкого нутра, распевалось блестящее черное фортепиано, по клавишам которого расторопно скользили умелые, привыкшие к работе такого характера руки. Их прикосновения, казалось бы, легкие и торопливые, почти любовные, точно осторожные мановения над нежным, едва раскрывшимся розовым бутоном, отзывались красочными всполохами мелодии, и, вторя им, музыкант уловимо вздрагивал, немного покачивался и отклонялся назад, встряхивая легкими каскадами распущенных волос, закрывавшими его лицо. Концентрируясь на своих ощущениях, Крис не сразу вгляделся в него и понял, что перед ним девушка. Да, пожалуй, данное обстоятельство стало явным лишь тогда, когда, подведя эфемерную черту своего концерта несколькими разрозненными, угасавшими нотами, она оторвала руки от клавиш и осмотрелась, обводя пространство полурассеянным, наполненным чем-то нездешним взглядом, а наткнувшись им на незнакомца и изумленно замерев, спустилась на землю с заоблачных горизонтов вдохновения, — в остальном играл роль именно ее талант. — Привет, — спустя несколько мгновений неуверенно улыбнулась она уже без прежней одухотворенности, пожимая плечами и проводя ладонью по щеке в попытке скрыть неловкость. Сама-то в последнюю очередь могла бы предположить, что за ней кто-то следит. — Здравствуй, — кивнул мужчина, без приглашения вступая в пятно света на полу и приближаясь к музыкальному инструменту, словно бы подмигивавшему своими лакированными боками. Складывалось впечатление, будто внутри, задорно перепрыгивая по струнам, еще трепещут крохи нот, на деле волнующие слух только приятным подсознательным эхом. — Извини за вторжение, — он усмехнулся и в примирительном жесте поднял руки, стараясь не отторгнуть ее, расположив к себе отрицательно. — Кто вы? — опровергая его опасения, поинтересовалась она, и в ее тоне он уловил скорее живость, чем вежливое любопытство, невзирая на довольно усталый вид: с близкого расстояния удавалось различить ее легкую бледность и контрастировавшие с ней светло-чернильные отпечатки недавней бессонницы, пролегшие под глазами. — Давний выпускник. Приехал… да черт знает, зачем приехал, — он вновь издал краткий смешок, отчасти сознавая абсурдность подобного замечания и, главное, степень его правдоподобности. — Но, знаешь, как и ты, был уверен, что здесь никого, — уголки ее губ чуть дернулись вверх, словно в одобрение сказанного им, и он не удержался от вопроса: — А что ты тут, кстати говоря, делаешь так поздно? — Я? Практикуюсь, — ответила она, но, замолкнув и ощутив навалившийся гнет стеснительного молчания, кашлянула и продолжила громче, будто стремясь заполнить своим голосом тишину аудитории: — Дома не получается, там ребенок маленький, буду мешать… В этот минуту у Криса негромко звякнул мобильный, сопроводив звуковое уведомление вибрацией, и она запнулась, а он вынужден был отвлечься, мазнув взором по строкам пришедшего сообщения, отправителем которого являлся Корвин и которое наверняка содержало какую-нибудь информацию относительно работы, не самого желательного предмета для размышлений в конкретный момент. Когда же устройство перекочевало к нему в карман и он поднял глаза на свою немногословную собеседницу, они негласно вернулись к самому началу разговора — к прежним паузам, возникавшим стихийно вопросам и неловкости. И он бы мог проигнорировать это спонтанное знакомство, списав все на случайность, и, распрощавшись уехать, но остановился. Что ждало его там, за стенами консерватории? Унылый дождь, красные огни задних фар медленно ползущих по городским улицам машин, тишина просторной квартиры, которую снова потребуется чем-то заполнить, отгоняя позывы осеннего уныния? Занятная перспектива. — Сыграешь еще что-нибудь? — бесповоротно отсекая воспроизведенную ветку вероятностей, попросил в итоге мужчина, а потом добавил с легкой самодовольной хитринкой: — Для меня. С тех пор это и зародилось — то странное, необъяснимое нечто, связывавшее судьбы двух людей наравне с их общим делом жизни, музыкой. Поначалу для обоих оно казалось лишь благоприятной сменой обстановки: Крис нашел человека, который по наивному неведению не воспринимал его как звезду мирового масштаба и ввиду своей образованности мог обеспечить ему приятную компанию, а девушка, тем же вечером представившаяся Мартой, неожиданно для себя обрела постоянного слушателя (о чем тогда еще не догадывалась), который впоследствии стал гарантированно приезжать к ней раз в неделю и, просиживая на придвинутом к фортепиано стуле полтора, а то и два часа, внимал сотканным ее пальцами мелодиям, ловил смущенные взгляды и улыбки, своим присутствием иногда сбивая пианистку с общего настроения композиции, и в долгих перерывах отвлекал ее от репетиций беседами, расспросами или немного нарциссическими повествованиями о себе. Впрочем, отвлекал приятно. За короткое время он достаточно много узнал о ней, к примеру, то, что она свое обучение уже заканчивала и заранее готовилась к экзаменам и прочим тягостным формальностям, связанным с финальной аттестацией, или что жила почти на другом конце города, на квартире у брата и его жены, недавно ставших родителями, помогая с племянником, когда было время. О нем, в свою очередь, она знала меньше, если не учитывать незначительную ложь во благо о его работе якобы в составе оркестра одного из гамбургских театров. И в большинстве своем их разговоры носили довольно поверхностный характер, какой до определенного мгновения имеют взаимоотношения молодых людей, вот-вот готовящихся вместе выйти на новый уровень личной жизни и потому тщательно прощупывающих для этого почву: они искали идентичные интересы, обсуждали новинки кино и музыки, литературу и более приближенные к жизни типичных обывателей, индивидов массового потребления, вещи. Потом из залов консерватории стали перемещаться в другие места. Например, Марта никогда бы не забыла то, как в преддверии весны, обещавшей растопить наметенные обильными февральскими снегопадами и зимней поземкой сугробы и превратить некоторые улицы в мелкие речушки, они после ее практики грелись в ближайшей открытой кафешке и, ощущая постепенно разливавшееся как по коже, так и по желудку тепло, на сей раз от кофе, саркастично отзывались о холоде, господствовавшем снаружи. Тогда она чувствовала себя довольно счастливой и, пожалуй, влюбленной, в чем, впрочем, не находила недостатков: поселившаяся с некоторых пор в ее душе легкость мотивировала не стоять на месте, не пропускать вечерние занятия, которые прежде в ее графике занимали только свободные часы, а не теснили прочие дела, чтобы занять их место, а также следить за собой. Ей нравилось то доброе, пускай и немного снисходительное отношение Криса к ней, его деловитые советы, нравилась их разница в возрасте, да нравился и он сам, чего таить: улыбка, заразительный смех, довольно оригинальное чувство юмора, к которому ей пришлось долго привыкать, легкая небрежность в поведении и манере выражаться, а кроме того, опытность и какая-то даже авторитетность в ее глазах, подпитывавшаяся все тем же различием цифр в их паспортах. Никогда раньше по-настоящему не испытывая привязанности к мужчинам постарше, теперь она почти игнорировала сверстников, представлявшихся ей зелеными юнцами. Крис был другим — зрелым и оттого интересным, он завораживал, умея привлекать к себе внимание противоположного пола и, возможно, отчасти играя с ней ради собственного удовольствия. И, позови он ее за собой, она бы пошла, преданно, не спрашивая, зачем и куда… Но он не позвал. А потом все и вовсе внезапно закончилось. Альбом «Lord of the Lost», записанный и обработанный еще до Нового года, требовал промоушена, производства мерча, участия в фестивалях и интервью, выпуска отснятых клипов, и потому на окончание мая было назначено начало тура в его поддержку, к которой тоже следовало тщательно подготовиться. Погрузившись в атмосферу привычных дел, Крис стал испытывать довольно острую нехватку ничем не занятого времени, и постепенно мысли о Марте были заменены более насущными проблемами, тем более что их, по его мнению, не связывало так уж многое, кроме обоюдной симпатии, впрочем, не переходившей рамки, накладывавшие бы на них те или иные обязательства друг перед другом, и разговоров, не вытекавших за рамки приличия. Да, они обменялись электронными почтами, и порой, получая вечером новое письмо, наполненное вежливым беспокойством, после очередной его неявки, он неосязаемо вздрагивал, на подсознательном уровне понимая, что еще успел бы заглянуть к ней, если бы выехал прямо сейчас, но у него, в отличие от девушки, имелся альтернативный источник новых эмоций и заряда бодрости и позитива — фанатская аудитория и ее любовь. И он окунался в нее, щедро отдавая взамен себя самого, почти без остатка. А вот молодая пианистка, успевшая пристраститься к нему, своей самой привязчивой вредной привычке, переносила их разрыв, если сложившуюся ситуацию удавалось обозначить столь громким словом, достаточно болезненно и вместо того, чтобы постараться жить дальше и принять то обстоятельство, что у ее нового знакомого изменились текущие жизненные ориентиры, в системе которых ей почти не отводилось места, углубилась в самобичевание, анализ собственных действий и тщетные попытки, особенно усиливавшиеся после его ответных извиняющихся писем, где не содержалось обнадеживающих фраз, понять, где допустила ошибку и поступила неправильно, что едва ли не застопорило обучение и затянулось на ее шее петлей серых, безотрадных дней… В один из них она вернулась домой особенно расстроенной и, не включая свет в прихожей, большую часть территории которой занимала прогулочная детская коляска, стала вперемешку с тихим, каким-то вялым и лишенным своей природной язвительности чертыханием стягивать промокшие кеды. Уходящий июнь на прощание разверз чрево небес потоками ливня, ставшего настоящим испытанием для городских дренажных систем, а также дорог, на многих участках покрывшихся злокачественными опухолями пробок, словно стараясь компенсировать свою прежнюю милость и преимущественно безоблачную погоду, которую во всех телепередачах со странной гордостью упоминали синоптики, точно она являлась их собственным творением. К смягчающим обстоятельствам относилось то, что утром девушка не предусмотрительно захватила с собой зонт, но часть туловища, оказавшаяся под его защитой, не достигала, к несчастью, и пояса, вследствие чего промокшая одежда неприятно прилипала к телу и расцвечивалась унылыми темными пятнами. Это стало последней каплей. Напряжение перед финальной сессией и долгие часы подготовки к ней, переживания относительно будущего трудоустройства и неоправданные надежды, медленно опадавшие к ее ногам, наподобие карт из разрушенного порывом ветра домика, усталость после довольно непростого дня и новое разочарование на вечерней практике — все слилось воедино. Марта медленно опустилась на корточки, запустив пальцы себе в волосы. Она не плакала нет — глаза оставались сухими. Наверное, было бы неплохо очистить голову, выбив из нее все поголовно, и дельные, и сугубо бесполезные мысли, да заодно и привести организм в тонус, запустив водно-соляной обмен и переработку гормонов, но внутри царило лишь опустошенное отчаяние, которое будто вцепилось там во что-то, расставило старушечьи, совсем иссохшие руки и ноги и застряло на жизненно важном тракте организма, щедро выбрасывая в окружающую среду семена быстро прорастающих сорняков эмоционального выгорания. — Ты уже здесь? Не слышал, как вошла. Привет, — Марта подняла осоловелый взор и несколько секунд неосознанно смотрела в лицо брата, выскользнувшего из их с его супругой спальни по дороге в ванную комнату. Она вымоталась. Ей требовался отдых и хотя бы пара ласковых, теплых слов, компенсировавших бы влияние творившегося вокруг хаоса или, по крайней мере, позволивших бы на время не забыть о нем. Или пара взглядов, бесплотных взглядов, даже не прикосновений, о чем речь… Но Рейн не мог ей этого предоставить. Он и сам возвращался с работы уставшим, а часы сна, то и дело прерываемые ночными серенадами его маленького сына, не восполняли энергетические затраты. Только, в противовес сестре, у него была партнерша, способная поддержать его, если на то возникала нужда. А у Марты никого не было. Больше не было. — Да, здравствуй, — она зябко поежилась, словно в квартире не царила ароматная духота летнего вечера, еще не сбитая дождем, и поднялась, опираясь на стену. — Приехала раньше. Не получается заниматься. — На тебе лица нет, — с тихим сочувствием констатировал молодой человек, хотя ориентировался скорее по безэмоциональному, сухому и колющему слух, точно прошлогодняя солома, голосу, с трудом выхватывая черты девушки из темноты. — Нужна помощь? Если я что-то могу сделать… — он неуверенно запнулся, опустив голову и абсурдно пытаясь скрыть смущение, пускай Марта все равно бы его не увидела. Они оба понимали, насколько отдалились друг от друга после вхождения во взрослую жизнь и последовавшего за тем рождения ребенка, а подобные фразы стали всего-навсего частью рутинной обыденности, фантомным напоминанием о прежней близости и обоюдной заботе, и в ответ на них звучали только вежливые отказы, заставлявшие обоих легко вздрагивать и отводить глаза с нечеткой мыслью о том, что они предают нечто большее, нежели старый родительский завет всегда помогать друг другу и быть неразлучными. А потому Рейн теперь искренне удивился и едва не выказал этого открыто, когда девушка со вздохом произнесла: — Знаешь места, где можно развеяться? Тошно, не могу больше… — роняя фразы тяжело и почти неохотно, она, по сути своей, не сказала почти ничего, не именуя конкретных причин и следствий, каких-либо аспектов личной жизни, собственно, вынуждавших ее это говорить, однако брат все же понял. Понял — будто коснулся ее конвульсивно вздрагивавшего нутра, той эфемерной субстанции, которую люди именуют душой. Понял и ужаснулся, как, зарывшись в свои повседневные задачи, проглядел ее апатию, не заметил, как близкий для него человек докатился до такого состояния. Не сразу и с ответом нашелся. — Подожди, — сделав шаг в направлении Марты, он осторожно перехватил ее локоть, когда она, не дождавшись предложений с его стороны, равнодушно пожала плечами и двинулась по узкому коридорчику на кухню, — ты как единственный ценитель музыки в этом доме можешь меня понять. У друга с работы пропадают билеты на концерт «Lord of the Lost», он говорил… Не хочешь сходить? — она остановилась и, вслушиваясь в озвученные им слова, тщетно силилась понять, какое из них вдруг остановило ее, заставило обернуться вновь. — Они металлисты, но иногда уходят в готику, к тому же у них есть целые сборники с симфоническими версиями песен. После «Powerwolf» тебе теоретически должно понравиться, это менее мрачно и… — «Lord of the Lost»? — переспросила она, склоняя голову набок и хмурясь. В темени скреблась коготками нарастающая головная боль, рассеивавшая концентрацию. — Где я могла о них раньше слышать? — Тебе лучше знать, — молодой человек неопределенно развел руками. — Но, если согласишься, после выступления можем рассчитывать на встречу с музыкантами. Девушка Эда, — он набрал в легкие новую порцию воздуха, чтобы продолжить, но вопросительное покашливание сестры на мгновение ввело его в ступор, — а, ну, моего приятеля. В общем, она была фанаткой, и не пойти с ней на концерт приравнялось бы к преступлению в конечном счете… — Она что, умерла? — угрюмо фыркнула девушка, стараясь параллельно перебирать в памяти застарелые файлы, в одном из которых промелькнуло бы название музыкального коллектива и первоисточник, познакомивший ее с ним. Но там было пусто. Хоть шаром покати. Или хоть выйди в самый центр и кричи — вопи, визжи, что есть силы, срывая голос до хрипа и афонии. Никто не услышит. — Почему ты говоришь в прошедшем времени? — Нет-нет, все живы и здоровы, если не принимать во внимание мелкие потрясения нервной системы, — поспешно начал объясняться ее собеседник, словно она действительно допускала версию летального исхода. Неожиданная возможность помочь ей, сделать что-нибудь действительно полезное наделила его недюжинным энтузиазмом. — Они просто расстались четыре дня назад, притом не на очень приятной ноте. Ну, знаешь, истерические вопли, жалобы соседей, обмены «лестными» комментариями. Нет, никто не ставил, конечно, на их пару, но… Ах да, тебе неинтересно. Короче, она пообещала ему испортить ему социальные сети, а он… — Рейн, фу! — Марта брезгливо скривилась, точно имела дело не с бесплотными слухами, а с чем-то склизким, извивающимся и до мозга костей омерзительным, а после хлопнула брата по плечу. Ее глаза, поймав зеркальный отсвет, блеснули в темноте двумя потускневшими угольками. — Избавь меня от подробностей. — Так я уже дошел до сути, — едва ли не праведно возмутился молодой человек, после чего, боясь потревожить спящего сына, перешел на шепот: — А он в ответ забрал ее билет и бонусом к ним готов скинуть координаты выходов из здания, откуда музыканты после концерта пойдут… Хэй, ты вообще слушаешь меня? Марта? — она механически кивнула, отзываясь на имя. Но ничего не ответила. Рейн вздохнул. — Понял, не буду больше задерживать… Но ты все равно подумай, ладно? — Ладно, — отозвалась она, меняя первоначальное направление и поворачиваясь к двери, за которым раскинулось ее аскетически скромное обиталище. — Спокойной ночи… Впрочем, не прошло и получаса, как Рейн, в тишине спальни беспокойно прислушивавшийся к приглушенным шорохам, раздававшимся за стеной, заподозрил неладное и поднялся с постели. Сестру он отыскал у компьютера. Она сидела за обшарпанным столом с поблекшими наклейками с изображениями животных, оставшимися от прошлых хозяев квартиры, точнее от их активно увлекавшейся зоологией дочери-подростка, и, уперевшись предплечьями в выдвижную полку для клавиатуры и уронив на них голову с рассыпавшимися по плечам волосами, без скрытности плакала от какого-то странного, пожалуй, необъяснимого облегчения, исходившего от массивного монитора, источавшего бледно-голубоватый свет страницы с результатами поиска по последнему запросу. Она нашла его. Нашла. *** Разношерстная толпа гомонила в волнительном ожидании. Ее обволакивали сумерки позднего июньского вечера, и где-то там, у черты горизонта, еще тлели закатные отголоски. Впрочем, на них предсказуемо никто не обращал внимания — почти все глаза были прикованы к заветным дверям, которые должны были открыться и вместе со звуками прежде отгороженного от уличного пространства толстой стеной помещения выпустить наружу пять новых действующих лиц мини-представления, разыгравшегося на одной из центральных улиц Гамбурга. Остальные уже давным-давно были в сборе, явившись сюда сразу после отгремевшего своими оглушительными басами и финальными ударами тарелок на барабанной установке шоу в страхе что-либо пропустить, легкомысленно проворонить тот шанс, который, возможно, выпадает единственный раз в жизни, пускай все прекрасно знали постконцертный порядок туров «Lord of the Lost»: трансформирование сценических образов музыкантов в нечто более повседневное, общение с фанатами, заплатившими за личную встречу, многочисленные автографы, фотографии, подарки и шутки и лишь потом — выход к тем, кто сгрудился здесь, скрашивая время разговорами, обсуждением полученных впечатлений или просто витанием в облаках с мечтательной улыбкой. Впрочем, тягостным это ожидание не было — наоборот, люди казались раскрепощенными и испытывали приятное эмоциональное опустошение после двух часов, проведенных в окружении любимых композиций и собственных возгласов, порой осознанных и содержательных, соответствовавших текстам песни, а порой и нечленораздельных, попросту выражавших восторг. У многих в жилах по-прежнему бурлила наполненная адреналином кровь, и потому их не смущало ни позднее время, ни возможность быть проигнорированными — ничто. И среди них, балансируя примерно на той же эфемерной грани эйфории, затесалась Марта, чей взгляд, напряженный, загипнотизированный и блестевший, словно в лихорадке, тоже неотступно следил за неподвижной темной поверхностью створки двери, которая вскоре распахнулась, заставив ее чуть ли не подскочить на месте. А потом в первый раз за долгое время расслабленно выдохнуть. Первым вышел Пи, на ходу небрежно поправляя челку тем театральным жестом, от которого многие представительницы женской половины аудитории группы почему-то испытывали сладострастную судорогу, следом за ним появился Никлас, придерживая очки за одну из дужек, потом — Крис, чье появление было встречено двукратно усилившимися и ставшими значительно громче криками, а замыкали процессию о чем-то переговаривавшиеся Джеред и Класс, для которых будто бы было необходимым закончить этот диалог именно теперь, довести его до логического завершения, чтобы несколько мгновений спустя окунуться в шумное и подвижное живое море, в прежний восхищенный визг, спонтанные признания, бесчисленные просьбы сделать то-то и то-то… Вряд ли они успели. Где-то слева ярким всполохом прорезала темноту вспышка не то телефона, не то любительского фотоаппарата — в любом случае профессионального фотографа для этой встречи не полагалось, если, конечно, кто-то из их братии не собирался сделать пару кадров для организации, где работал, в довесок к остальным или просто для полноты собственной коллекции. Словно выстрел, спровоцированный искрой, в мгновение ока пробежавшей по пушечному фитилю, или вовсе взрыв сверхновой, за ней последовал нарастающий пчелиный гул. Люди на удивление вели себя довольно сдержанно, никто не старался пролезть вперед и не толкался, зато свои эмоции сдерживать они не могли — лишь за немногим исключением. — Крис! Крис! — привлекая внимание к своей персоне, позвала какая-то девушка позади Марты, для верности поднимая руку с зажатым мобильным над головой и приподнимаясь на носочки. Вероятно, она хотела сделать фотографию со своим кумиром, чтобы потом еще долго, вздыхая и предаваясь воспоминаниям, глядеть на нее, но что поделать — наступил не ее черед. Оборачиваясь на голос, как звезды на красной дорожке, внимая окликам, скользят взглядами по объективам нацеленных на них фотоаппаратов, Хармс повернулся… И на мгновение замер. Нечто неожиданно знакомое вдруг бросилось ему в глаза в этой толпе, и, пока не догадываясь, что именно, он прислушался к голосу рассудка, отыскивая в сплетении нейронных связей тот отголосок памяти, каким некогда давно стала для него та самая симфония, которую Марта исполняла в пустой классной комнате. И, когда их взоры наконец пересеклись, а в его глазах медленно, но с каждым мгновением все более уверенно засветилось постепенное понимание произошедшего, она за эти огоньки осознанности, пожалуй, готова была продать душу. — Ты перестал посещать мои концерты, — шутливо пожурила она его с мягкой улыбкой, едва унимая подрагивавший от переполнявшего каждую клетку ее тела волнения голос, когда Крис сделал несколько шагов в ее направлении, и, к своему несоизмеримому облегчению, заметила, что и его уголки губ медленно устремляются вверх, а взгляд смягчается, — вот я и решила сходить на твой.