Une

      Одиночество. Холодное одиночество.       Будто тёмная комната без окон и дверей. Будто целый совершенно пустой мир, лишённый всякой жизни. Будто не существует ничего и никого — только он, одинокий и потерянный среди пустоты и мрака.       Луи де Сад. Про́клятое имя — «Une» — «Один». Проклятие, от которого не было спасения. Проклятие, носитель которого был обречён с самого начала. Оно отталкивало всех, кто был ему близок; оно мешало создавать любые связи, сразу же их разрушая. Оно оставляло его наедине с собой, наедине с пламенем чувств, бушующем в юном сердце. Это пламя поначалу согревало, придавало сил продолжать существовать — вот только чтобы разжечь его сильнее, нужны были другие, новые, взятые извне чувства, которые Луи были недоступны. Постепенно это пламя догорало, в конце концов оставляя за собой лишь тлеющие угольки. Наверное, именно это стало точкой невозврата: момент, когда последняя искра его погасла. Момент, когда лишь холод одиночества остался в душе Луи.       Нет, он никогда не был одинок в привычном всем смысле этого слова: у него были Ной и Доминик, которых он любил, с которыми рад был вместе проводить время; благодаря знатному происхождению был у него и прекрасный, просторный особняк, и все радости этой жизни — что ещё, казалось бы, нужно для счастья? А чего-то, оказывается, не хватало. Цели. Смысла. Сути.       Луи никогда, по правде говоря, не думал о будущем. Не думал о той бездне неизвестности, что неизбежно ждёт его в дальнейшем. Знал лишь, что стать наследником семьи де Сад ему всё равно не суждено: родители все свои надежды возлагали на Доминик, а о его существовании и вовсе не помнили. А что ещё?.. Впервые задумавшись об этом, он путём подобных рассуждений дошёл до страшной истины: никому нет до него дела.       Да, именно так. Луи ведь никогда глупцом не был — в течение всей своей сознательной жизни понимал, что для Безликого является не более чем экспериментом. Когда узнал о своём проклятии — лишь сильнее в том убедился, поскольку ему стало ясно, в чём именно заключался этот самый эксперимент. Безликий выжидал; смотрел на него, не только не пытаясь подавить его проклятие, но даже, наоборот, пробуждению того содействуя. Поняв это, впрочем, Луи нарочно стал подобному влиянию противиться — будто играл в замысловатую игру без правил, каждый раз ставя перед собой задачу ускользнуть, увернуться, не попасться на очередную уловку этого старого и чрезвычайно безжалостно-любопытного вампира. Это даже казалось интересным. Ему нравилось. Его увлекало. Ровно до того момента, когда он вдруг осознал, что ничего не ждёт его дальше. Безликий никогда не говорил с ним о будущем, зато не раз намекал на то, что дожить до этого самого будущего будет проблематично. Раньше Луи старался любые мысли об этом игнорировать. Сейчас — не смог.       А потом всё обернулось против него. Стечение обстоятельств оказалось как раз таким, какого, наверное, Безликий и ожидал: поссорившись с Ноем, Луи был полностью уверен, что никому больше в этом мире не нужен. Доминик, конечно, тоже была дорога́ ему, но и она в этой ситуации встала на сторону Архивиста. Ноя Луи всегда любил, чертовски сильно любил, хотя отчего-то не чувствовал никакого на то отклика. И дело даже не в том, что Ной не любил его: любил, конечно любил, умом Луи прекрасно понимал это. Вот только одиночество, чёртово одиночество, змеиным клубком обернувшись вокруг сердца Луи, не давало и толике этой самой любви пробиться к оному; точно такая же ситуация складывалась и с любовью Доминик. Эти чувства он мог осознать, осмыслить, но ощутить — никогда. И всё-таки раньше он надеялся на то, что эти двое будут рядом, останутся с ним, что бы ни произошло, — а в итоге сам наихудшим образом разочаровал их, пытаясь своё же отчаяние спроецировать на них, свою же безысходную печаль внушить им.       Наверное, именно поэтому так трагически кончилась для всех эта история. Наверное, именно поэтому потом было столько крови, боли и страданий как физических, так и душевных. Наверное, поэтому, не сдержав свою истинную, про́клятую сущность — своё Une — и не препятствуя её высвобождению, Луи позволил себе потерять рассудок, перестать, фактически, быть собой. И прямым следствием этого, вероятно, стала самая жестокая кара: даже когда Безликий одним резким и точным движением разрубил его плоть, Луи — Une — не умер окончательно, но застрял меж мирами без единого шанса выбраться из этого заточения. В своём вечном одиночестве остался он навеки, лишённый любой возможности как-то это изменить.       А с тех пор — тьма и пустота, пустота и тьма. То же одиночество, но уже в самой чистой, безупречной своей форме. Те же безысходность и отчаяние, доведённые до своего предела, изводящие, разрушающие изнутри.       Говорят, после смерти нет ничего; Луи это самое ничего прочувствовал на себе лучше, чем кто-либо другой. Вот только он не мертв, пусть и живым уже не является. По сути, в этом-то и заключается проблема: даже смерть покинула его, обошла стороной. Даже она, всемогущая мрачная жница, не захотела почтить его своим обществом. Одиночество — точно его личный Ад — стало вечной тюрьмой без стен, решёток и сроков заключения. Куда он ни смотрит, везде одно и то же: темно и пусто. Даже холод, что Луи чувствует, — ненастоящий; исходит он, как и прежде, из глубины его страдающей души. Настоящим тут остаётся лишь он сам — и то не факт, потому как проверить всё равно не представляется возможным.       Он не знает, сколько времени провёл здесь; не знает, сколько ещё проведёт. Да и есть ли смысл мерить временем бескрайнюю вечность? Луи де Сад уже ни на что не надеется. Луи де Сад смирился. Луи де Сад, фактически, уже не существует. Покинутый. Отчаявшийся. Один. Так и не узнавший, что для Ноя и Доминик, несмотря ни на что, был и остаётся единственным.       Никогда в их сердцах не умрёт память о нём. И никогда Луи об этом уже не узнает.