Трудность восприятия

Иногда ему казалось, что она понимает всё. Иногда — что не понимает ничего. Порой он думал, что она разбиралась в его чувствах даже лучше, чем он сам. В чувствах, существование которых казалось для него чем-то непонятным, незнакомым, неизвестным и даже где-то пугающим, потому что до этого он предпочитал об этом не задумываться. Бьякуя не знал, что с этим делать, не знал как с этим бороться, и стоило ли. Стоило ли даже бороться в битве, которую, казалось бы, придумал он сам — битве с Конгломератом, который будто полностью поглотил его мысли, очистил их и установил свои правила? Токо ломала все эти убеждения, которыми забили его голову. Чувства — это грязь, корысть, слабость. Дай им завладеть телом, позволь один раз сердцу взять верх над разумом — ты проиграешь, превратишься в такую же грязь — обычного человека — который не способен мыслить рационально, который позволяет каким-то эмоциям доминировать над собой. Конгломерат презирал чувства, признавал бездушие. Он считал проигравших отбросами, называл их мёртвыми, изгонял; победившим, «выжившим» всегда оставался только один. Идеальным —  от костей до каждой ткани мозга пропитанный этим ядом навязанных стереотипов — был Бьякуя. Он никогда не проигрывал. Неважно, была ли игра или её не было. Но сейчас система давала сбой. Парень не понимал, что делать с тем, что он что-то чувствует по отношению к Фукаве. Эти эмоции значительно отличались от ненависти или неприязни, это было определённо что-то другое. Он не знал значения слова «чувства» в целом; более того, его представление об этом изначально было очень искаженным. Это походило на какую-то странную конфету, вкуса которой он никогда не пробовал, так как запрещал себе есть сладкое. Где-то, очень глубоко, на далёком ментальном уровне, Тогами понимал, что чувства по отношению к ней являлись симпатией, а может и чем-то большим, но сигналы, посылаемые сердцем  — нити, пытающиеся осторожно задеть нервные окончания и пустить реакцию — были слишком тонкими и короткими, чтобы добраться до разума. Реакция шла, до него определённо что-то доходило, но он блокировал это, не признавал, тем самым делая только хуже самому себе — Бьякуя окончательно загнал себя в угол. А неспособность разобраться в том, что творится в нём, вызывало ещё большую раздражительность, которая была куда хуже его привычного состояния. Обычно он на ней срывался, будто она была виновата в том, что с ним творилось. Он думал, что если считать это её виной, ему станет легче. Токо не жаловалась, не расстраивалась (или, что более возможно, не подавала виду), она знала, что у него что-то происходит, но он пока просто не готов с ней поделиться. Девушка была готова остаться с ним, разделить с блондином что угодно : любую беду, проблему, просто плохое настроение. Она могла сразу уйти, стоило Тогами приказать ей. Но он позволял ей оставаться. Снова и снова. Ему это не нравилось. Однажды всплеск гнева вперемешку с чем-то ему непонятным привёл к очень...неожиданному поступку. Он её поцеловал. Блондин прижимал руки и спину Токо к стене библиотеки, рвано целуя её в губы. Бьякуя чувствовал её дыхание на своей шее каждый раз, когда он отрывался от брюнетки, но это только побуждало продолжать и больше не останавливаться. Он знал, что его резкие движения неслабо её испугали — сердце писательницы билось так, будто готово было выпрыгнуть из груди в его руки. Несколько раз она хваталась тонкими пальцами за его запястья, пытаясь его удержать, но затем, осознав для себя, что сила, которую Тогами вкладывал в свои действия, не направлена на причинение ей боли, Токо позволила ему продолжать. Неумело, неловко, с явной неопытностью Фукава пробовала ответить на его поцелуй; именно этот жест дал блондину знак, что его поступок был до неправильности правильным. После этого он снова был зол. На себя или на неё — не имело смысла, важным было только то, что внутри него что-то ломалось. Бьякуя понимал, что он не поцеловал бы её, если бы не хотел этого. Наоборот, он сделал это, чтобы удовлетворить желание и наконец-то от него избавиться, но то, что он испытал, заставило его хотеть куда большего — это злило блондина. Внутри него ломались какие-то доски, скрывающие что-то, блокирующие путь тому, что запрещал Конгломерат. Тогда игнорирование проблемы казалось Бьякуе чем-то разумным; ему удалось избегать Токо несколько дней, что заставляло бедную писательницу думать, что она сделала что-то не так. Но каждую ночь Тогами ловил себя на неожиданных мыслях. Таких же неожиданных, как тот поцелуй, как само появление Токо в его жизни. Он думал о ней, об ощущении её губ на своих, о прикосновении холодных пальцев, о сбившемся дыхании и бьющемся сердце. Он пугался своих мыслей. Эти чувства накрывали Тогами, как лихорадка, о которой никому нельзя было знать, которая не поддавалась ни контролю, ни его привычному лечению способом Конгломерата, подразумевающему собой высмеивание мирских эмоций и игнорирование их. Пришлось прибегнуть к чему-то экспериментальному. Бьякуя снова действовал слепо, пытаясь на ощупь найти правильный путь — он вёл прямо к Токо, к её комнате. Фукава открыла не сразу, поэтому в те секунды, казавшиеся ему часами, когда он стоял у её двери, Бьякуя думал о том, чтобы быстро уйти, но что-то держало его и приковывало к месту. Когда Токо вышла, увидела его, — этот тяжёлый взгляд, от которого чуть ли не лопались линзы очков — Тогами уловил в её взгляде понимание. Она всегда понимала. Он хотел задаться вопросом, знала ли она полностью о том, что творилось внутри него, но вместо этого снова сделал шаг вперёд. С этой ночи, которую они провели вместе, всё и началось. — Бьякуя-сама? — голос Токо разрезал ночную тишину и паутину воспоминаний вместе с мыслями, в которую погрузился наследник на значительный промежуток времени. — в-вы в порядке? — Почему ты спрашиваешь? — спросил Тогами, постепенно приходя в себя. Очертания спальной комнаты даже в темноте принимали более чёткий вид; казалось, что в лунном свете прорисовывалась каждая мельчайшая деталь, но это могло было быть просто иллюзией восприятия Бьякуи, которое в этот раз обострилось сильнее обычного. Поправив очки, блондин развернулся к писательнице, оглядывая Токо сверху вниз, будто за это время он забыл, как она выглядит. Они оба сидели на кровати, он — на краешке, а девушка — в нескольких сантиметрах от него, опираясь коленями на мягкое одеяло и обеспокоенно скользя глазами по фигуре Тогами. Парень видел, как она то и дело несильно теребила край ночнушки — Бьякуя знал, что Токо часто так делала, когда нервничала. — Вы с-сидели неподвижно около десяти минут, и я н-начала волноваться, — тихо произнесла Фукава. — п-простите, если побеспокоила, я н-не х-хоте.. — Прекрати, — отрезал он, перебивая Токо. Девушка сразу замолчала. — то, что я задумался, не означало, что произошло что-то критичное. Дать мне время, чтобы посидеть в тишине — выше твоих сил? Последнее предложение прозвучало чересчур резко и грубо, поэтому Фукава отвела взгляд, почувствовав вину. Будь её воля, она начала бы извиняться, параллельно оскорбляя себя, но Токо понимала, что это разозлит его только сильнее, поэтому молчала, грустно опустив голову. Бьякуя вздохнул. Он прекрасно понимал, что обидел её, не имея — как, впрочем, обычно — веской причины. Если бы не она, неизвестно, сколько бы Тогами пробыл в этом замкнутом помещении, именуемом его разумом. Ему представлялось, что Токо каждый раз находила какую-то лазейку, либо сама являлась ключом, который постоянно открывал в нём что-то новое. С момента его визита к ней в комнату прошёл целый месяц, и всё это время они тайно продолжали встречаться ночами — инициатором этих встреч, как ни странно, являлся сам Тогами. Ему казалось, что всё начинает возвращаться на круги своя, исключением оставалось лишь то, что он начал спать не один, а с Токо. Это пугало не так сильно, так как ведение половой жизни не являлось для Бьякуи чем-либо особенным — секс тоже бывает без чувств, лишь удовлетворение потребностей за счёт другого тела, а также, по правилам Конгломерата, это было обязанностью для продолжения потомства, о чём наследнику задумываться было рано, поэтому он просто получал удовольствие. Мучавшая его «лихорадка», как казалось блондину, постепенно проходила; ему было хорошо с Фукавой, порой он даже позволял себе задумываться об этом. Бьякуя быстро вернулся к своему обычному амплуа : он вёл себя практически как раньше, решив, что нашёл выход и снова погружаться в бездну своего сознания и пытаться добраться до чего-то запретного он больше не станет. Тогами протянул руку, поднимая лицо писательницы за подбородок. Этот жест получился немного небрежным, но щеки Токо всё равно вспыхнули красным. Она продолжала молчать, но Бьякуя чувствовал, насколько Фукава напряжена — будто от прикосновения к её коже, произошла цепная реакция, и он начал испытывать то же самое. И всё же что-то было не так. Бьякуе казалось, что он всё равно нарушал установленные внутри него правила. Тогами долго смотрел в её глаза, надеясь найти ответ или, может быть, его отражение. Серые, подобно свету луны, который просачивался в комнату, они будто стали стеклянными — Токо не отводила взгляда, лишь иногда моргала; её дыхание постепенно становилось тяжелее. Может проблема была в том, что он начал к ней привязываться? Тогами никогда с таким не сталкивался, он никогда ни в ком не нуждался — это было ниже достоинства, это унижение, присущее только простым людям. У них нужно только брать, вне зависимости что и как, ими нужно пользоваться, не привязываясь. Бьякуя, не замечая этого и не придавая большого значения, проводил с девушкой слишком много времени : они сидели в библиотеке, обсуждая книги, изредка даже спорили по поводу мотивов персонажей. Токо начала учить французский — Тогами отпустил несколько колкостей, что в одиночку по учебникам у неё и за год ничего не выйдет, поэтому, после долгих дней упорных уговоров со стороны Фукавы, он согласился заниматься с ней. Парень, хоть это и давалось с трудом, в душе признавал, что ему всё же нравилась её компания. Токо подчинялась почти каждому его слову, чем напоминала его дворецкого; она молчала, когда он не хотел говорить, но и также являлась интересным, на удивление, собеседником, если не улетала во время разговоров в привычный полёт писательской фантазии. Если привязываться было плохо, то почему же Бьякуя чувствовал себя комфортно? Токо не была похожа на тех девушек, которых предлагал Конгломерат; обычно это были известные личности, появление с которыми на публике добавило бы престижа его семье, но сама их сущность отвращала блондина до невозможности, поэтому он не подпускал к себе никого : ни обычных простолюдинок-фанаток, ни девушек высшего класса с завышенным мнением и таким же, как у первых, ветром в голове. Не было никого похожего на него, и Тогами это знал, видел, чувствовал. Люди всегда корыстны, они не способны ни на что светлое, от Бьякуи им всегда нужно было только одно — деньги. Так почему же Фукава ломала всю эту систему правил? Парень не понимал, откуда в этой пугливой и зажатой девчонке было столько сил, чтобы рушить прочные барьеры, которые наследник строил собственноручно — это было продуктом той отравляющей химической реакции, созданной в условиях Конгломерата. Бьякуя заметил, что он уже долго водит большим пальцем по щеке девушки, которая по-прежнему сидит, боясь пошевелиться. В этот раз она не прервала его мысли словами — боялась, что он снова на неё разозлится. Взгляд Тогами смягчился, когда другой рукой он дотронулся до второй щеки Токо и обхватил её лицо руками. Она шумно вздохнула, позволяя закрыть себе глаза на несколько секунд. Когда он увидел её впервые, она показалась ему типичной школьницей, талант которой заключался в написании слащавых романов (Бьякуя не читал её книги). Но чем больше он её узнавал, тем сложнее она для него становилась. Она не была ему ровней — никто не был — но у Тогами нередко складывалось ощущение, что она действительно его понимает. Вот и сейчас, снова открыв глаза, Токо слегка пошевелилась, дотрагиваясь рукой до тыльной стороны одной из его ладоней. Она не говорила, но сам её взгляд, обеспокоенное и усталое выражение лица, мягкое прикосновение молча давали блондину знак, что она, как минимум догадывается, о чём он думает и, что было гораздо точнее, знает, как ему тяжело. Токо являлась этим экспериментальным лечением от «лихорадки», лазейкой к чему-то скрытому в его сознании, ключом, отпирающим двери, закрытые Конгломератом и позже заколоченные самим Бьякуей. Она была готова терпеть его характер, потому что принимала его таким, какой он есть, и этим ломала систему. Казалось, что она видела всю его сложность, но вместо того, чтобы пытаться его изменить или обойти препятствия, уйдя с самого пути, она каким-то образом постепенно доходила до его чувств — того, в чём он больше всего не хотел разбираться. Тогами немного наклонился, вовлекая девушку в медленный поцелуй и углубляя его со временем; он убрал одну руку с её щеки и положил на тонкую талию. Бьякуя знал, что то, о чём он думал, было неправильным со стороны правил, но это было именно то, чего он хотел, а Бьякуя исполнял свои желания. На собственном опыте он убедился, что игнорировать то, что он чувствует внутри — идея далеко не из лучших, а бежать даже от такой неизвестной проблемы было далеко не в его духе. Тогами знал, что впервые ему придётся столкнуться с чем-то не одному, а в компании Фукавы, потому что она шла за ним до конца, даже если это не являлось чем-то материальным, а абстрактным и скрытым в недрах его подсознания. Когда наследник прервал поцелуй, он почувствовал, как писательница устало вздохнула и несмело уткнулась носом в его грудь. Ей тоже было тяжело? Не зная, что делать, так как в этот раз поцелуй привёл к чему-то другому, Тогами коснулся пальцами её волос, проводя по ним, а затем и вовсе притянул Токо к себе. Некоторое время Бьякуя сидел, прижимая писательницу к груди, а затем его пронзила секундная мысль. Он был не один, в ком предстояло разобраться.