broken ones

Комната, в которой находятся волшебники, темная и холодная. Серые стены пусты и будто хранят безжизненность помещения, а тусклый свет оставляет слабые белесые разводы на их гладкой поверхности. Сизо-синяя ткань, которой накрыта незамысловатая кровать, мягкими волнами окружает сидящего Саламандера: более яркие границы складок обрисовывает освещение, а другие словно утопают в глубоких тенях. Атмосфера затишья без какой-либо окраски ни во что ни стоит с тем, что происходит в душах волшебников, сидящих в этом помещении. — Я больше не могу так жить, Тина, — еле слышно шепчет Ньют. Он сидит сильно сгорбившись, и руками цепляется за рубашку девушки, словно это последний шанс не утонуть в нестерпимой всеобъемлющей боли. Впивается пальцами так сильно, что в один момент Тина вздрагивает от напряжения. Из глаз Саламандера текут жгучие слезы, сползают по щекам и падают на грязно-белую одежду волшебницы, оставляя на ткани мокрые следы. Тина знает, почему ему больно, почему наверняка хочется истошно кричать и бросать все вокруг, однако лучше от этого ей не становится. Она отчаянно старается не расплакаться: способность Голдштейн держать себя в руках с каждым разом необратимо исчезает. Сейчас, когда приходит осознание, что Гриндевальд забрал самое дорогое и родное, что было в ее жизни, Тина отказывается мыслить холодно. Даже при всей своей выдержке и силе воли она не может противостоять эмоциям и чувствам. Девушка так сильно сжимается, что ее плечи от напряжения бьет крупной дрожью. Одной рукой она аккуратно придерживает голову Ньюта, который виском касается ее талии, и пальцами зарывается в его мягкие золотистые кудри; другой же — чувствует, как сильно сжаты мышцы его предплечья, а кожа раскалена, словно металл. Взгляд девушки мутнеет, голова опускается ниже, и Тина хватается за Саламандера чуть сильнее, а подкосившимися коленями упирается в край кровати, застывая в неловкой и неудобной позе, лишь бы не потерять равновесие. Слабый луч света падает на ее волосы, расползаясь по прядям золотистым цветком и будто прорисовывая каждую линию и изгиб. Небольшой отблеск остается на губах девушки, кончике носа и скулах, поблескивающих от солоноватой влаги. Их жизни изломали и истерзали, оставив лишь подобие. Непонятное существование, окутанное болью потерь и утрат, где не видно ни конца, ни края. Она фактически потеряла сестру, а его лучшую подругу уничтожил дьявольский огонь Гриндевальда. То были люди, ценность которых не описать простыми словами. Выживая в мире, где все рушится и ломается, руки самых близких и дорогих — спасительные якоря, за которые Тина и Ньют хватаются из последних сил. Но теперь — нет. Ужасающий, кошмарный катарсис в той или иной степени ломает его, а затем ее. Эмпатия и трагедия переплетаются, не давая волшебникам дышать, и не остается выхода, кроме как держаться друг за друга. Иначе не выходит. Иначе им не выжить. Ньют шепчет что-то невнятное, шмыгая носом, пара непослушных прядей сползает ему на лоб, касаясь длинных ресниц. Тина улыбается буквально на мгновение, заметив это движение — она всегда находит его мимику забавной. Однако затем ее лицо резко искажается — девушка зажмуривается, слезы с новой силой солеными дорожками бегут по скулам, потрескавшимся губам и подбородку, короткие черные локоны застилают и так затуманенный взгляд. Одно за другим воспоминания разрезают сознание, и Тина отчаянно кричит. Ее голос пронзает почти пустое помещение, эхом отдается по голым стенам, а затем затихает. Воздух вокруг девушки натягивается, словно тысячи струн — внезапное беззвучие почти что физически ощутимо. Мир замирает и исчезает, а все страдания кажутся волшебникам иллюзорными. Однако секунда, две, три — и все возвращается на свои места. Черты лица Тины разглаживаются, веки прикрываются и расслабляются. Порыв ветра, пробравшийся в помещение, сбивает короткие пряди девушке на глаза. Все тот же тусклый свет размазанными пятнами падает ей на рубашку, прорисовывая помятый воротник, проползает по выступающим линиям ключиц и верхним парам ребер, освещает ослабевшие пальцы, застывшие в мягких локонах Саламандера. Сделав порывистый вдох, Тина тяжело произносит: — Я тоже, Ньют, — а затем почти шепотом добавляет, — прости.