***
Туман закутывал их лодку в свою белую вуаль. Они старались плыть вдоль берега, но понемногу отдалялись от него. Карамон греб тихо, весла только изредка скрипели. Плыть нужно было осторожно. Здешние места были опасными и дикими. В этот вечер солнце быстро потускнело. Небеса затянулись густой предночной синевой. Грести плавно, без лишнего шума, становилось все сложнее. Карамон сильнее налегал на весла. Эти места лучше было проплыть до заката. Иногда, неосторожно зачерпнув очередную горсть воды, он забрызгивал сидевшего напротив Рейстлина. Тот утирался рукавом, но недовольства не высказывал — его везли. Густой туман уже съедал полоску берега. Плыть становилось тяжелее. Дышать тоже. Ловко загребая воду веслами, Карамон при этом осторожность не терял. В тумане было важно не нарваться на топляк или, чего хуже, не столкнуться с другой лодкой. Жаркий воздух обжигал, одежда неприятно липла к телу, в руках оседала ноющая боль — Карамону нужно было отдохнуть. Отплыв, как им показалось, на достаточное расстояние от берега, они остановились. Достав флягу с водой, он сделал несколько жадных глотков. Внутри вдруг разлилась волна бодрящей свежести. Он протянул флягу брату, но тот пить совершенно не хотел. Лишь кивнул в знак слабой благодарности и повернулся к брату боком. Обнятый белым облаком тумана, он был, как призрак, закутанный в плащ. Мглистый воздух вырисовывал его седые пряди, забранные вверх в полураспущенный высокий хвост, аккуратное точеное и бледное лицо… Он дрожал от холода, слегка покачивая лодку. Его плащ, на фоне белого покоя, выделялся зловещим чернильным пятном. Рейст, повернувшись к брату, неожиданно спросил: — Тебе помочь? Карамон от этого вопроса растерялся. По правде сказать, он уже давно устал грести. И помощь сейчас бы ему пригодилась. Но только не от Рейстлина. Его брат был сильным целеустремленным магом. Однако, чтобы догрести до места безопасного ночлега, нужны были не только руны, но и крепкое здоровье. Он махнул рукой. — Сам справлюсь, — и затем добавил: — Посмотри, там, в сумке, кажется, фонарь был… — Если я его зажгу, то нас заметят, — настороженно ответил Рейст. — Нет, мы отплыли слишком далеко, — заверил Карамон. — Туманы могут быть обманчивы… Но темнота сгущалась слишком быстро, а плыть, не видя ничего вокруг, было бы еще опаснее. Тогда Рейстлин ловко достал со дна сумку и вытащил оттуда кованый фонарь с привязанной к нему сырой веревкой. Зажечь оплывавший огарок свечи получилось не сразу. Но после двух неудачных попыток подмокший фитиль, наконец, разгорелся оранжево-желтым дрожащим пятном. Рейстлин поставил фонарь на нос лодки. Туман вокруг отблескивал уютным дружелюбным светом. Лодка на безветренной воде качалась плавно. Они плыли в тусклом желтоватом облачке, прочь от опасных берегов. В ночной тишине, под скрип весел, плескалась вода. Сейчас не нужно было быть ни храбрым воином, ни сильным магом. Они просто были братьями, такими настоящими и близкими. Рейстлин в последние дни не садился за весла. Он не устал за сегодняшний день и к ночи ощутил прилив какой-то слабой бодрости. Его болезнь как будто улеглась и затаилась. Даже прошла эта вечная дрожь, а ноющая слабость стала тише. Ему почудилось, что он почти здоров. В объятой безветрием мгле захотелось плескаться и жить! Вдохнув легчайший сырой воздух, он ловко перегнулся через борт и зачерпнул горсть прохладной воды. Затем еще раз. И еще, нагибаясь все сильнее, так, что кончики его волос упали в воду и намокли. Это занятие было простым и по-детски приятным. — Не упади, — уставшим голосом одернул Карамон. Рейстлин нагнулся пониже, увидев свое отражение, смутное и серое, как окружавший их туман. Его спутанные волосы болтались по воде. Ему нравилось смотреть на маленькие волны, исходившие от весел, ощущать прохладу и спокойствие воды. Слышать ее мерный плеск и совершенно ни о чем сейчас не думать. Ему так хотелось просто побыть бодрым и здоровым. — А если упаду, — сказал он с неестественным спокойствием, наконец сел в лодке ровно и стряхнул на брата брызги с мокрых рукавов. Он хитро улыбнулся: — Не спасешь? Карамон засмеялся, устало и тихо. Ему снова прилетели брызги с черных рукавов и белых рун. — Эй, мне грести тяжело! — сказал он с досадой, но без злости. Он понимал: брату просто хотелось пожить… — Могу помочь, — ответил Рейстлин и развел руками. В его голосе звучала затаенная хитринка. — Не нужно. Просто посиди спокойно. Думаю, скоро мы сможем причалить. Рейстлин кивнул и ответил: — Как скажешь. Конечно, грести вместо брата он не собирался. Но у него была способность помочь брату по-другому. И при этом остаться спокойно сидеть, плотно кутаясь в ночной туман. От нескольких строк, мелодично пропетых вполголоса, у Карамона в волосах вдруг появился ободок с треугольными и плюшевыми ушками. Брат на несколько секунд замешкался, но останавливаться, чтобы снять его, не стал. Опасные места, казалось, были уже позади. И сейчас ему очень хотелось быстрее доехать до места ночлега. Он лишь спросил: — Что это было? — Заклинание кошачьих ушек, — совершенно спокойно сказал ему Рейстлин. — Говорят, помогает немного взбодриться. Особенно, — добавил он с полуулыбкой, — если на них посмотреть со стороны. Это заклинание Рейстлин выучил не так давно, и сейчас — впервые — оно у него получилось. Его охватило чувство радости и гордости. Магия, которая была сотворена в приподнятом и бодром состоянии, не отнимала силы, а дарила их. Брат слегка смутился: — Там еще и ушки? Рейстлин, промолчав, кивнул, а Карамон, увидев блеск в его глазах, такой редкий и счастливый, улыбнулся. И, не снимая ушки, стал грести увереннее, легче. Это заклинание и правда принесло им новый заряд бодрости, причем каждому — по-своему. Туман становился чуть прозрачнее, но берега за ним по-прежнему было не видно. Лишь иногда им попадались островки. В ночи они были похожи на большие черные колючки, наполовину утонувшие в воде. Но оставаться на ночлег тут было бы небезопасно. И они плыли дальше, сквозь мутную белую ночь. Рейстлин наслаждался окружающим его уютом. Он хотел, чтобы эти мгновения длились подольше, ведь придет время, когда ему снова придется заснуть. И проснется он уже без драгоценных сил… Белая тьма, окружавшая их, то разгоралась оранжево-желтым, то снова тускнела. Рейстлин всматривался в воздух. — Помнишь, в нашем детстве… — задумчиво вытянул он. И не заметил, как его слова сложились в песню. Дрожащую и слабую, но очень настоящую. Его колыбельная про клен лилась над водой очень тихо и плавно. И брат, слушая его, стал грести чуть медленней, чем раньше. Несмотря на сильную усталость, ему хотелось, чтобы Рейстлин в этом состоянии побыл подольше. И сам хотел побыть подольше с таким братом. Они качались в лодке под дрожащую мелодию. Посреди воды их не должны были услышать. Рейстлин мягким полушепотом вытягивал слова. Он пел, не напрягаясь, и старался дышать ровно. Иногда с трудом, но это получалось у него неплохо. А когда дыхания все же не хватало, его голос просто превращался в плеск воды… Они плыли совсем медленно. Рейстлин отстраненно всматривался вдаль. Он пел и был по-настоящему здоровым… Когда он закончил, бросил беглый взгляд на Карамона. Тишина была наполнена его беззвучной радостью. Но проницательный Рейстлин озвучил вопрос, который Карамон хранил в себе и не решился, видимо, задать. — Песня не моя, да? — прямо спросил Рейстлин, утащив у брата спрятанную мысль. И, не дожидаясь ответа, продолжил с таинственной полуулыбкой: — Нет, братец, они все — мои. Все-все. Карамон кивнул, едва не уронив ушастый ободок. Он не ожидал, что его мысли можно так легко озвучить. Проницательный Рейстлин остался доволен. Свежий воздух пах земллей, корой деревьев, рыбой и смолой. В тумане дрожала свеча, лодка плавно качалась… Рейстлин упоенно всматривался вдаль. Ночные краски, наконец, играли жизнью, а не болью. Она парила над водой, плескалась в белой тишине… Карамон не спешил. Он как будто боялся, что одно неверное движение отберет у Рейстлина пугливую иллюзию здоровья. Борясь с накатившей зевотой, он часто зачерпывал горсти воды и умывал уставшее лицо. Сил у него, сейчас, казалось, было меньше, чем у брата. Он не показывал усталость, только Рейстлин видел все насквозь. — Поплыли уже, — сказал он. — Я могу еще что-нибудь спеть. Карамон в знак благодарности кивнул глазами. Но заботливо сказал: — Побереги себя. Теперь они поплыли чуть быстрее. Свеча догорала. Оранжево-желтый туман потускнел, дернулся несколько раз и погас окончательно. Задымил остаток фитиля. В воздухе расплылся запах воска. Ночь стала синей, свежей и глубокой. Быстро плыть в темноте было слишком опасно, поэтому они опять замедлились. На ощупь им пришлось подплыть поближе к берегу. Лес протуманился широкой черной полосой. Теперь каждый звук ощущался острее. Плеск весел иногда сменялся плеском ночных рыб. Иногда приглушенно кричали какие-то птицы. Братья ехали молча. Карамон мечтал о сладком сне, а Рейстлин — о костре и магии. Когда что-то острое с шуршанием прорезало туман, плащ, рубашку и воздух, который он только вдохнул, его мысли не померкли, силы не пропали. Лишь лодка покачнулась, словно на волне. В его прядях, спадавших на плечи и грудь, что-то больно и мучительно запуталось. В темноте оно напоминало твердое упругое перо. С волос, на колени, упала густая тяжелая капля. — Рейст?! — резко позвал его брат. Он попытался сделать вдох, чтобы ответить, но в груди прожглась резкая боль. Ему уже было больно какое-то время, но осознать эту боль до конца он сумел лишь сейчас. Они не плыли. Туман, застывший вокруг них, таил опасность. Рядом смутно чернел лес… — Кто-то выпустил стрелу, — упавшим голосом ответил Рейстлин. — Наверное, за нами какое-то время следили. Несмотря на боль, пока он не терял способности анализировать и рассуждать. Но чтобы говорить, как раньше, ему приходилось дышать в несколько раз чаще. Вдох теперь получался гораздо короче, чем выдох. Взятый воздух больно резался внутри и не давал прежних сил, чтобы что-то сказать. Карамон развернул лодку и они стремительно поплыли прочь от берега. Братья рисковали, но остаться рядом с этими местами было бы еще опаснее. Рейстлин, сделав рваный вдох, прикрыл глаза. Под веками разлился жар, сил стало меньше. Сквозь темноту он слышал голос брата, который пытался его подбодрить, и нервный монотонный плеск воды. Иногда очень слабо кивал Карамону в ответ и чувствовал, как на колени капает густая кровь, а вместе с ней — остатки его сил. Ему нужно было прижать руку к ране, чтобы хоть чуть-чуть остановить кровотечение, но сделать это он не мог — его руки были сейчас слишком слабыми. Кажется, они отплыли на достаточное расстояние от берега и, если с него снова пустят стрелу, она проткнет туман и приземлится в воду. Достигнуть их лодки она не должна. Эта мысль немного успокаивала. И даже если лес еще не очень далеко, туман должен спрятать их от посторонних глаз и стрел. Они плыли молча — берегли себя. Карамону нужно было догрести, а Рейстлину — дожить. Ему ощущалось, что рана была неглубокой и на безопасном берегу брат обязательно ему поможет. Но пока нужно было терпеть и дышать. Иногда он открывал глаза и ловил на себе беспокойный взгляд брата. Тяжелый туман путался в его свободных рукавах и рваных мыслях. Думать было трудно. Ему так хотелось просто отдохнуть. Брат греб из всех последних сил, но делал это аккуратно. В его движениях ощущалась сила и забота. Они плыли беспокойно, но довольно быстро. Если бы не рана, Рейстлин подбодрил бы брата песней. Ему стало холодно, и он сильнее вжался в плащ. Но тонкая черная ткань никогда его не согревала. Он дрожал, как лихорадке, если не был еще в ней. Приступ кашля начался предательски не вовремя. От боли он чуть не упал носом прямо в колени. Кашель выбивал из легких кровь и воздух. Горячие волосы липли к лицу. Вместе с кровью на тонкую ткань лились слезы… Резкие выдохи рвали кровавую рану. Он жмурился, не в силах терпеть боль, и остро ощущал в груди горячую стрелу, чей наконечник, кажется, расплавился внутри. Его мучали одновременно жар и холод. Стрела дрожала в ране его дрожью. С усилием он глотал скомканный воздух, но сжатым легким его все равно не хватало. Сейчас ему так остро нужен был покой, тогда он сохранил бы в себе больше воздуха и крови. Но кашель выдавливал из него все, что должно было в эти минуты поддерживать жизнь. Они остановились посреди воды. Карамон положил весла в лодку. Присел на корточки, взял брата за руку, и Рейстлин посмотрел в его лицо, уставшее и очень беспокойное. Брат, кажется, хотел сесть рядом и, приобнимая Рейстлина одной рукой, попытаться хоть немного зажать ему рану. Но им нельзя было вместе сидеть на одной стороне. Кроме того, Карамону сейчас нужно было грести. Рейстлин выдохнул: — Я справлюсь. И вновь мучительно закашлялся, не отпуская руку Карамона. Он плакал и захлебывался кашлем. Обожженные легкие больно кололись внутри. Счет времени стремительно терялся… Копна волос потяжелела и теперь тянула его вниз. Держать голову ровно сейчас было трудно. Хотелось прислониться к мягкому туману… Когда приступ стих, брат осторожно притянул его к себе за руку и стащил с места, на котором он сидел. Затем посадил на дно лодки, прислонив головой к деревянному боку. Эти действия он делал ловко и легко. Рейстлин чувствовал себя подмоченной в крови пушинкой. Затем он тронул его волосы и осторожно отделил одну густую спутанную прядь, свернул ее на треть в тугую трубочку и приложил к ране Рейстлина. — Тише, держись. Рейстлин кивнул, но ему было больно, даже когда брат касался лишь его волос. Вместе с кровью они впитывали боль, и, как только брат их трогал, она сразу прорезалась в жестких и горячих прядях. Когда Карамон уложил его, Рейстлину стало полегче, но кровь и силы, выжатые кашлем, уже было не вернуть, и он стремительно слабел. Руки и ноги противно ломило, в глазах была тупая резь. Хотелось спать. Он закрыл глаза, и под веками вновь запульсировал жар, дрожь усилилась. Ему пришлось сильнее вжаться в плащ. Ощутив под головой свой мягкий капюшон, который брат подложил ему, словно подушку, он попытался отвлечься от боли и просто заснуть. Но рана жглась почти при каждом вдохе. Карамон убрал сумку назад, чтобы та не мешалась. И они поплыли снова, теперь медленно и осторожно. Рейстлин постепенно привыкал к тому, что ему больно. Теперь это почти его не беспокоило. Ему казалось, что всю небольшую жизнь, которую он смог прожить, у него была стрела и рана от нее. Резь под веками и дрожь. Мучительная слабость. И боль, пришитая к нему серебряными нитями… Он, как в колыбели, засыпал в качающейся лодке, под мерный плеск воды, который успокаивал и убаюкивал. В холодном полусне его почти не согревал тяжелый плащ, но грела мысль, что он еще сумеет хоть чуть-чуть пожить. И тогда он, кроме ушек, наколдует брату рожки… Густая туманная ночь не давала плыть быстро. Вода казалась вязкой и тяжелой. Карамон греб нервно, но при этом осторожно. Он с напряжением всматривался вдаль, пытаясь проложить дорогу сквозь туман, при этом часто бросал беспокойные взгляды на брата. Тот лежал тихо, как будто и впрямь сладко спал, но даже в темноте было заметно, как на щеках, сквозь привычную бледность, пробивался лихорадочный румянец и как его вместе с лодкой трясло крупной дрожью. Туман путался в копне его волос, почти сливаясь с ней по цвету, парился в его рукавах, оседал в черных складках и словно впитывал по капле магию и жизнь, разнося ее вдаль, над холодной водой. Несмотря на то, что Карамону было жарко, он сильнее надернул брезентовый плащ, ощутив внезапный леденящий ужас. Его Рейстлин сейчас был похож на Смерть, которая смотрела на него своими грустными закрытыми глазами, и взгляд этот был холодным, очень одиноким… Карамон поёжился и стал грести быстрее, прочь от этого дурного чувства. Нужно было отплыть дальше и причалить к берегу. Иногда у него получалось откинуть все мысли, но стоило лишь бросить беглый взгляд на брата, как в нем снова расцветало чувство ужасающего одиночества. Ночь была однообразной и липкой. Тяжелой. Тревожной. Сил уже почти не оставалось, но, глотая горячий туман, он зачерпывал веслами хмурую воду и совершенно не знал, сколько еще плыть. Очертания берега не было видно, и приходилось плыть на ощупь, по наитию, с единственной мыслью быстрее причалить. Иногда он останавливался, чтобы хоть чуть-чуть передохнуть и отдышаться. Тогда он нагибался и брал брата за руку, а затем, немного отвернув рукав, прощупывал удары на его запястье. Рейстлин обещал ему, что справится, и, несмотря на болезненный жар в рукавах, он всеми силами старался держать слово. Карамон, смотря на черную дрожащую стрелу, хотел ее выдернуть прямо сейчас. Но боялся, что тогда не остановит кровь, которую та хоть немного держала внутри. Он вновь брал весла, загребал… Ему казалось, безопасный берег должен быть уже совсем недалеко. Его плащ от брызгов намокал и тяжелел. Силы были на исходе. Лодку вдруг тряхнуло. С глухим треском она врезалась во что-то твердое, затем резко закачалась, словно на волнах. Сумка, издав шумный плеск, упала в воду. Из тумана вырос гнилой пень, торчавший из воды. Карамон закинул весло в лодку. Вот проклятье! В сумке ведь, кажется, были остатки холста… но теперь он им не перевяжет рану брата. Он окунул весло в воду, пытаясь нащупать пропажу, однако не коснулся даже дна. Тогда он подгреб поближе к пню — весло сразу же уперлось в слои водорослей и гальки с вплетенными в них скользкими подгнившими корнями. Судя по всему, дно в этом месте уходило в яму… Рядом смутно протуманивался берег. Он причалил в мглистой заводи, прислушался. Вокруг была густая тишь, нарушаемая только шорохом воды. Ему казалось, это место было безопасным, если их не настигнет тут стая голодных волков. Он вылез из лодки, стараясь ее не качать и, наступая сапогами в воду, подтянул ее на берег, сплошь заросший иглами густой травы. — Рейст, — прошептал он, нагибаясь к брату. Тот разлепил свои черные веки, но тут же снова их сомкнул. Его одинокий, полный боли взгляд померк, и Карамон не смог его увидеть, но почти физически прочувствовал. Внутри все сжалось, его сердце словно бы припорошило снегом. От брата исходила грустная таинственность. Карамон осторожно взял Рейстлина на руки, прислоняя его голову себе к плечу, и, несмотря на то, что он уже и так устал грести и руки противно и нудно болели, почти его не ощутил. Раненый Рейстин был легче, чем просто больной. Карамона это удивляло и пугало. Он будто нес очень легкое черное облако, которое жгло руки и дрожало в них. В лес углубляться Карамон не стал. Он нашел более-менее удобное место, где можно было развести костер и вытащить стрелу. Сейчас нужно было поспешить и верить, отчаянно верить, что приступ кашля не настигнет его брата в этот миг, иначе у него не хватит слабых сил… Присев на корточки, он опустил брата на землю, прислоняя к дереву, и стал искать спички в карманах плаща. Нащупав в них несколько твердых треугольников серы, он выдохнул: ведь помнил, что не клал их в сумку! Теперь у них хотя бы будет свет и слабое тепло. Он быстро сгреб хворост и быстро поджег его — в ночной тишине затрещали горящие ветки. При дрожащем свете Рейстлин выглядел не так болезненно. Сон словно бы пошел ему на пользу. С его щек исчез болезненный румянец, а привычно-бледное лицо теперь было спокойным, словно боли он не чувствовал. Карамон вновь отвернул его рукав, из которого вырвалось облачко жара, и сжал в своей руке его запястье, чувствуя неровное и слабое биение сердца. С тяжелым вздохом он окинул взглядом рану, к которой, оплетая тонкую стрелу, прилипли спутанные волосы. Затем оторвал от своей кофты кусок ткани, и, смочив его в воде, осторожным движением начал промакивать кровь, убирая из раны кровавые серые пряди. Рейстлин ничего не говорил. Он тяжело дышал во сне, и Карамон, смотря в его закрытые глаза, наконец, увидел в нем не смерть. — Рейст… — он с заботой тронул его волосы, понимая, что в этот момент должен сделать ему очень больно. От осознания этого в горле застыл твердый ком. Он сел сзади и одной рукой аккуратно прижал Рейстлина к себе, а другой схватился за стрелу. Нужно было ее выдернуть одним четким и быстрым движением. Он сделал усилие, зажмурив глаза и постарался не думать о боли, которую сейчас невольно причинял. Стрела не поддалась. Она засела прочно, но неглубоко. Брат стал дышать чаще и жалобно всхлипнул. Карамон вновь тяжело вздохнул: он, несомненно, был сильным физически, но усталость и волнение за Рейста мешали ему быть сосредоточенным. Карамону сейчас очень нужен был помощник, который одним беспристрастным и сильным движением ловко выдернет стрелу из мага, в то время, как он сам попробует облегчить ему боль и успокоить. Но он был один… И мог лишь ослабить тугие заколки в прическе, надеясь, что хоть это чуть облегчит Рейстлину его страдания. Карамон сел более удобно и попробовал еще два раза. Частое дыхание брата не давало ему вытащить дрожащую стрелу одним движением. Она то приподнималась вверх, то опускалась вниз, и Карамон никак не мог сосредоточить свою силу. Ему самому сейчас была нужна от брата помощь и поддержка. — Потерпи… — устало сказал он. Его напряженная рука противно ныла и болела. С лица капал пот, к нему все время липли волосы: то его, кудрявые, которые он постоянно убирал под ободок, то тонкие седые пряди брата. Если Рейстлин был бы сейчас с ним, хотя бы в относительном сознании, Карамону было бы гораздо легче. Но он понимал, что у брата остались лишь силы на то, чтобы чувствовать боль. Тогда он попытался хоть немного отстраниться и представить, что на месте Рейста — воин с поля боя. Но длинные седые пряди резали глаза. Он старался смотреть только на стрелу. Стиснув зубы, Карамон сильнее надавил ему на грудь и сжал стрелу в другой руке. Резкого и сильного движения хватило, чтобы вытащить ее наполовину, а потом стрелу пришлось с усилием додергивать. Карамону было легче от того, что брат молчал. Если бы Рейст остро реагировал на боль, он бы, кажется, и в этот раз не справился. Но у брата сил на это не было, и оставалось лишь предполагать, насколько сейчас ему больно и плохо. Карамон окинул взглядом извлеченную стрелу, по которой струйками стекала кровь, и, убедившись в том, что наконечник не остался в ране, с облегчением выдохнул, а после бросил ее прочь. Он боялся, что кровь теперь хлынет потоком, но она, на удивление, вытекала плавно. Достаточно было зажать рану тканью. — Все позади, — шепнул он и погладил Рейстлина по волосам, а когда всмотрелся в его темные закрытые глаза, то увидел, как с ресниц стекают струйки слез. И в свете костра одиноко блестят на щеках. Теперь надо было ждать, когда брат снова наберется сил, а жар спадет. На это нужна была ночь или, может, весь следующий день. Но самое трудное все же они уже преодолели. Карамона потянуло в сон со страшной силой. Волнение слегка отступило, усталость утроилась. Хотелось есть, ведь братья ничего с утра не ели. Но сумка осталась лежать под водой, а ту еду, которую, возможно, завтра все-таки удастся раздобыть, он отдаст брату — она ему будет нужнее. На берегу пахло тиной и рыбой. Набрав в руки горсть пресной воды, Карамон сделал пару глотков и умылся. Упоительная свежесть сразу брызнула ему в лицо. И вдруг захотелось искупаться, оставить усталость в прохладной воде… Но сделать это он не мог. Сейчас нужно было побыть рядом с братом, хотя бы до того момента, пока рана не затянется засохшей кровью. Дальше можно будет хоть чуть-чуть поспать. Вернувшись к брату, Карамон взял рваный комок ткани и зажал им рану. Рейстлину, кажется, стало спокойнее. Он пошевелился и уткнулся носом брату в грудь. Слезы больше не текли. Кровь тоже. Костер так уютно трещал в темноте. Карамон не позволял сну одолеть себя, пока он не убедится в том, что рана больше не кровит и что Рейстлину теперь ничто не угрожает. Зажимая его рану затекающей рукой, а другой рукой — приобнимая, он рассматривал лесную чащу, чьи заросли не достигали круга света и таинственно тянулись в темноту. Туман постепенно расходился, но его полупрозрачные клочья все еще цеплялись за могучие стволы и оседали средь густой травы. Сквозь тишину был слышен равномерный звук воды и редкий птичий крик. Иногда, казалось, где-то вдалеке плеснула рыба, которую завтра, возможно, удастся поймать. Тогда братья поедят и снова наберутся сил. Но несколько дней им придется быть тут, пока Рейстлин не поправится. Погода, кажется, менялась, становилось холоднее. Рейстлин снова стал дрожать во сне. Он был очень хрупким и всегда сильнее ощущал промозглый холод, а сейчас тепло было ему особенно необходимо. Карамон и сам поежился. Костер почти не грел, а ветер так паршиво забирался в рукава. Дрожь брата становилась все сильнее и, замерзнув среди ночи, Карамон накрыл его своим плащом, а после, тихим голосом стал петь, в надежде, что песня поможет быстрее поправиться. Костер мирно потрескивал ветками. Его дымный запах и лесная свежесть создавали вокруг ощущение дома, уюта. В тусклых оранжевых отсверках света мелькали то стволы, то небольшие деревца. Рейстлин, прислонившись к Карамону, спал, в своем плаще и для надежности накрытый плащом брата. А Карамон тихонько пел. Его песня лилась плавно, умиротворенно, вплетаясь в шелест листьев и воды. Брат спал тихо, крепко, жар его не мучил. Под двумя плащами ему было хорошо. Его окутывал прохладный ветерок и мягкий теплый голос Карамона. А он все пел… Пел и смотрел на молочную заводь, которая выплескивала маленькие волны. Они медленно покачивали лодку, чьи очертания серыми штрихами рисовались на воде. Смотрел на дикие деревья, безвольно склонившие черные ветви. На поросли густой травы… Смотрел и думал, как наступит утро, как ветер разгонит туман, как откроется яркая водная гладь, как среди тишины вновь плеснут его весла… Он пел и был уже совсем один. Ночь остывала медленно, а волки выли еще слишком далеко.***
Рассвет был дождливым и хмурым. Туман разошелся. Ветер уносил седую воду вдаль. Под плеск волн качалась их хрупкая лодка, а Карамон стоял на берегу, держа на руках свою душу и сердце. Возвращаться больше было некуда. Рейстлин не чувствовал боли, не кашлял, но Карамон, тесно прижав его к себе, так остро ощущал, как брат устал за эти дни, извелся, потерял все силы, и от этого сейчас был слишком легким, словно у него внутри осталась только пустота. Лишь его седые волосы по-прежнему были тяжелыми, пышными… Он встал на колени, нежным и заботливым движением уложил Рейстлина в лодку и закутал брата в его плащ, чтобы там, за мглистым горизонтом, ему всегда было уютно и тепло. А после долго, не в силах его отпустить, до боли в глазах он смотрел ему в лицо, спокойное и бледное, в плотно сомкнутые губы, в черные закрытые глаза и белые таинственные руны, на смятом капюшоне, под густой копной волос, которые безвольно падали ему на грудь. Иногда он, трепетным касанием, поправлял непослушные серые прядки, которые под ветром выбивались из копны. Дождь промозглыми каплями падал на плечи. Не сразу он заметил, как внезапно сильный поток ветра сорвал что-то с его головы, уронив рядом с ним, а когда он бросил безразличный взгляд на землю, то увидел, как свежо и ярко розовеют на траве кошачьи ушки, которые все это время были у него на голове и про которые он вспомнил лишь сейчас. Он поднял ободок. Внутри тоскливым огоньком зажглось воспоминание прошлой ночи. Душа сжалась. И он, не ощутив воды, зашел в нее едва не по колени. Затем надел на брата ободок. Теперь ушки розовели в серых прядях. Рейстлин с этим милым ободком казался слишком юным и почти живым. Ушки помогут ему не грустить. С ними Рейстлину не будет так тоскливо одному. Брат говорил, что это заклинание добавляет бодрости. Карамон печально улыбнулся. «Оно обязательно должно тебе помочь», — шепнул он и погладил Рейстлина по волосам, сжал в ладони его мягкую податливую руку… И долго, еще очень долго стоял по колени в воде и молчал, пока не решился дрожащей рукой тронуть лодку и, плавно отстраняя от себя, доверить ее ветру. «Спи спокойно, братишка. Пусть твоя магия унесет тебя туда, где ты будешь здоров и полон сил». Он просидел тут до заката. Дождь закончился. А капли на его лице никак не высыхали…