Взрослые не верят в детские сны

Он был один в охотничьей хижине. В полумраке, который едва ли мог разогнать свет пары свечей, на грубо сколоченной из неструганных досок мебели – двух лежанках и небольшом столе – были разложены меха бобров. Трапперы, добывшие их, должны были находиться где-то рядом. Внезапно его охватило ощущение смутной тревоги, и он выбежал из этого убогого жилища. С порога его взору открылась заснеженная равнина, залитая лунным светом. Он узнал это место! Это была опушка Ньельского леса, та его сторона, что выходит к замку Плесси. В лицо повеяло тёплым февральским воздухом, напоенным влагой от тающего снега. Из леса неожиданно выскочила молодая лань, а следом за ней - стая чёрных волков с глазами, горящими жутким голодным огнем. Лань двигалась по поляне высокими прыжками. Он почувствовал вдруг, как изнурила её эта беспощадная гонка, как будто часть его души отделилась, и оказалась способна переживать всё, происходящее с несчастным животным, так, словно это он сам убегал сейчас от разъяренных волков. Он ощутил, как тяжёлый и липкий снег при каждом новом скачке смыкается вокруг копыт, словно капкан. Все члены сковывала страшная усталость, а горло горело огнём. Волчьи взгляды буквально жгли ему спину. В этом безумном беге, казалось, не осталось места ни спасительной мысли, ни проблеску надежды. И все же спасение явилось! Оно маячило вдалеке в образе человека, силуэт которого чернел в дверном проёме небольшого домика на фоне неверного желтоватого света, идущего изнутри. Собрав остатки сил и мужества, ведомая непостижимым инстинктом самосохранения, лань бросилась к своему извечному врагу – человеку. Смерть, идущая по пятам, была неотвратима. А человек... человек не всегда означал смерть. И к тому же, волкам он тоже приходился злейшим врагом... Лань бросилась ему под ноги. Волки, преодолев половину расстояния от леса до хижины, вынуждены были сначала замедлить погоню, а теперь и вовсе замерли чуть поодаль от своей жертвы, чутко вглядываясь и вслушиваясь в окружающее пространство. Он взглянул на лань и обмер. Животное смотрело на него глазами, человеческими глазами, полными отчаяния и немой мольбы. Этот кристально чистый взгляд он узнал бы из тысяч других. Потому что это был взгляд его матери... Флоримон резко сел на кровати. Это был сон. Да, это был всего лишь сон. Но возникшее во сне чувство тревоги за мать не покинуло его, а наоборот, усилилось после пробуждения. Удары сильно бьющегося сердца на какое-то время заглушили все внешние звуки, а по коже пробегал мороз. Перед глазами до сих пор стояли привидевшиеся картины… Он уже знал, что подобные сны не приходят просто так. Они несут собой предупреждение, знак, требующий обратить внимание и что-то изменить вокруг или внутри себя. Как причудливо сон сплетает переживания, события, составляющие прошлую и настоящую жизнь! То, что привиделось ему нынче, было, несомненно, навеяно исследовательским походом прошлого лета. Тогда отец взял их с Кантором в экспедицию, где они вместе с Мопертьюи и его сыном, а также Куасси-Ба, Соррино и несколькими индейцами исходили вдоль и поперёк правое верховье Кеннебека, от его истока до озёр Мегантик и Умбагог. Это было незабываемое время! Именно тогда Флоримон вкусил ни с чем не сравнимое чувство первооткрывателя незнакомых земель. Они вели картографические записи, чертили планы местности, охотились, рыбачили и купались в бесчисленных прудах и озерах, и самое главное - они искали месторождения золото- и среброносной руды. Дни проходили настолько насыщенно, что порой вечером они просто падали с ног и проваливались в сон, как в спасенье. Но бывало и по-другому. Когда выдавалась дождливая погода, то они отсиживались в наспех сложенной хижине, которая в следующем году должна была превратиться в один из рудников, дающих графу де Пейраку шанс в очередной раз начать все с начала и обрести дом на суровой земле северо-западного Мэна. В эти дни Кантор доставал гитару, отец рассказывал о годах своей юности или вспоминал старинные баллады и предания трубадуров Лангедока, а трапперы пугали или веселили слушателей охотничьими байками. Иногда братьям случалось вспомнить времена своего детства, "шоколадное времечко" или версальские проделки. А вот когда заходила речь о матери, царившей в те времена при Дворе, Флоримон замечал, что отец как-то внутренне отстраняется от разговора. Юноша догадывался о причинах этого отстранения, ведь он сам долго не мог понять, почему мать не вняла его просьбам, не продолжила вместе с ним поиски отца, а совершила нечто противоположное – приняла решение вернуться ко Двору. Какое-то время он даже обижался на неё, но потом решил, что Версаль – действительно то место, где ей положено быть. Разве не была она, в конце концов, самой красивой женщиной королевства? Сам король был влюблён в неё... Флоримон огляделся. Сейчас он был в Гарварде, в ученическом кампусе. В темноте спального помещения слышалось лишь мерное дыхание спящих студентов. Вопреки логике, сон подсказывал ему, что матушка там, в далёкой Франции, нуждалась в помощи. Почти сразу после поступления в колледж он написал ей два письма, одно в Плесси, другое в дю Ботрейи. С тех пор минуло больше года, но ответа так и не пришло... Что же могло случиться с ней? Она казалась такой спокойной и даже счастливой накануне их расставания. Неужели она обманула его, как зачастую взрослые обманывают своих детей, не желая открывать им пугающей правды? Ему вспомнились драгуны, нагло снующие по их дому, как по какой-нибудь казарме, пожжёные поля, партизанские стычки крестьян и солдат, и то ощущение неминуемо приближающейся беды, которое не покидало его на протяжении всего времени пребывания в Плесси. Сколько прошло лет с тех пор? Больше двух, вернее, два с половиной. Чем он мог помочь ей? Даже если ослушаться отца и покинуть Гарвард, а затем сесть на корабль до любого из французских портов, путь до Плесси займёт по меньшей мере месяца два. И что он сможет сделать там, во Франции? Если мама попала в неприятности, король всегда придёт ей на помощь. А если она прогневила короля и оказалась в тюрьме? Нет, это невозможно. Флоримон помотал головой, чтобы отогнать дурные мысли. А если всё же?.. Неверное, ему следовало ещё тогда, при первой встрече, попросить отца забрать маму в Америку. Но ему не хватило духу высказать свою просьбу. А ещё, надо честно себе признаться в этом, он все-таки был обижен на мать. Пусть немного, но был... Флоримон вспоминал иногда свой первый разговор с отцом. Это было в один из вечеров в лагере Шамплейна, куда граф де Пейрак прибыл в поисках подходящего места для порта на берегах Мэна. После того, как улеглась бурная радость первой встречи, после прогулок по побережью и купания в морских волнах, после изучающих взглядов и крепких объятий, после сумбурных рассказов о путешествии из Франции в Америку, которое длилось почти год, отец и двое его сыновей в тишине сидели у костра. – Старый Паскалу из дю Ботрейи говорил, что вы были хромым, – Флоримон решился наконец-то задать вопрос, который занимал его последние пару дней. – Мне посчастливилось встретить на своём жизненном пути человека, который вылечил мою хромую ногу. – В обращенном к нему взгляде отца читалось лёгкое любопытство и грусть. – Старик Паскалу... Неужели он все ещё жив? – Нет. Он умер, когда мне было лет десять. Он рассказывал нам про вас, пока был жив. И про подземный ход. Когда он стал совсем стареньким, я помогал ему ухаживать за дверцами и люком в подземелье. А потом я следил за подземным ходом сам. Паскалу всё ждал, что однажды вы вернётесь. Потом мы с братом стали ждать... Это было что-то вроде тайной игры. Хоть вы и не появились там, всё же я старался не зря – мама воспользовалась этим ходом, чтобы убежать из Парижа, когда отправилась искать вас. – Значит, она искала меня? – задумчиво проговорил отец, глядя в огонь. – Да, но у неё ничего не вышло, – Флоримон вздохнул. – Если бы только она взяла меня с собой! Вдвоём мы бы обязательно достигли успеха. Но она отправила меня к иезуитам. Я уговаривал её продолжать поиски, но она не слушала меня. Она вообще стала немного странной после Средиземного моря. – После?... Так значит... она вернулась? Она жива? – Граф вцепился взглядом в сына так, что Флоримону стало не по себе. Кантор перестал перебирать струны своей гитары и в недоумении смотрел то на отца, то на брата. – Жива? Ну конечно жива! По крайней мере, когда я покидал Плесси, с ней было все в порядке, и она собиралась вернуться к королю. Почему вы задаёте такой вопрос, отец? – от неожиданного предположения у Флоримона похолодело в груди. – До вас дошли какие-то вести из Франции? – Нет, – граф покачал головой и долго смотрел невидящим взором в пространство. – Там, на востоке, – наконец произнёс он глухо, – она бежала из рабства с другими пленными христианами. Много недель беглецы скитались в песках и горах. Мне сказали, что она погибла в пустыне от укуса змеи. Об этой части своей одиссеи мама не рассказывала. Ему вспомнились причитания Барбы о том, что госпожа маркиза долго болела после возвращения домой, но тогда он не придал этому значения. Все люди болеют иногда, а Барба частенько преувеличивает... Его размышления были прерваны вопросом отца: – Значит, твоя мать вернулась к придворной жизни? – Когда я уезжал, она была ещё в Плесси. Я не смог убедить её отправиться со мной. Я рассказывал ей свой сон, в котором видел вас и Кантора, и эту страну с её радужными туманами. Но матушка не верила мне. Взрослые вообще не верят в детские сны. Она наверняка думает, что вы оба умерли, потому что после моих рассказов смотрела на меня как на сумасшедшего. Может, поэтому она собралась вернуться ко Двору. Мама была уверена, что король простит её. – Что ж, ваша мама рождена, чтобы блистать. Было бы глупо осуждать её за это. – Отец провел ладонями по лицу и волосам, убирая назад упавшие на глаза пряди, подкинул в костёр пару поленьев и продолжил разговор. – Я думаю, вы оба уже достаточно взрослые, чтобы понять то, что я собираюсь вам сказать. Я бесконечно благодарен судьбе за то, что подарила мне такое счастье – видеть вас, своих сыновей, рядом с собой. Вы сами сделали свой выбор – отправиться в путь, чтобы разыскать отца. Должно быть, я казался вам человеком из легенды, чародеем, способным спастись из пламени костра на Гревской площади или превратить в золото придорожную пыль. Но правда заключается в том, что я – изгнанник. Король Франции вынес мне приговор. Он лишил меня всего: семьи, богатства, земель, титулов и даже имени. У меня осталось только то, что дал мне Бог - моя жизнь и мои таланты. Сегодня я хочу приложить свои силы и познания к этой девственной американской земле. Я собираюсь обнаружить её богатства и заставить её дикую природу работать на себя. Я привлеку сюда людей, и вместе мы построим форты и разработаем рудники. Мы заложим основы мира, в котором люди будут цениться по результатам своего труда, по способности преодолевать трудности и самой своей жизнью являть достойный пример для потомков. Когда подземное богатство выйдет наружу и превратится в моих руках в звонкую монету, я смогу расширить свой флот и нанять охрану для своих фортов. И тогда королю Франции придётся считаться со мной, его бывшим вассалом, не пожелавшим умирать. Захочет ли он забыть свои давние обвинения или же будет настаивать на них – мне будет уже все равно. Когда я обрету силу, я так или иначе смогу защитить свои рубежи от чьих бы то ни было посягательств. Вот тогда у меня будет что передать вам в наследство. Но перед тем, как воплотить в жизнь этот план, нам с вами предстоит много трудиться. В следующем году мы с вами отправимся на поиски подземных сокровищ, а пока вас ждёт Гарвард. Отец ещё много говорил в тот вечер. О спорном статусе земли, которую он собирается осваивать, и о том что Новая Англия и Новая Франция одинаково считают её своей. О том, что с властями каждой из этих колоний придётся заключить договора о мире и сотрудничестве. О знакомых коммерсантах, входящих в руководство Массачусетса и о земляках-гасконцах, составляющих управленческий штат французской колонии. Об индейских племенах, коренных жителях американского континента, право которых на эту землю тоже нужно уважать, и почему так важно иметь их в числе своих друзей и крайне нежелательно превращать их в врагов. Об иезуитах, представляющих собой отдельную силу, с которой тоже, возможно, придётся считаться. Он говорил о ещё многих разных вещах в тот вечер, и Флоримон невольно начинал гордиться тем, какого великого человека судьба дала ему в отцы... Если маму необходимо выручить из беды, отец сможет это сделать. У него всюду есть глаза и уши, и у него много верных людей на службе. Вот только как убедить его? Не рассказывать же ему свой сон... "Я смогу найти нужные слова. Я расскажу ему, как король прислал драгун в Плесси, чтобы сторожить её. И про мои письма, оставшиеся без ответа... В конце концов про то, с каким воодушевлением мама отправилась тогда на поиски, без сожаления оставив и Двор, и короля". Сейчас, спустя два с половиной года от момента расставания с матерью, он начал иначе воспринимать её отказ отправиться за океан вместе. Предпринятое им путешествие, в котором ему случалось иногда жить впроголодь, иногда сталкиваться с не очень добрыми людьми, и время, проведённое бок о бок с отцом, сделали его взрослее. Порой он пробовал представить себе, каково было его матери пробираться через пустыню. Юноша знал, что она сильная, но она всё же была женщиной. Вырвавшись из одного плена, у себя на родине она попала в другой. Он теперь стал понимать, что, вздумай мама тогда поехать с ним, они были бы слишком приметной компанией. Для Шарля-Анри пришлось бы взять Барбу, Мальбран и Ледигьер скорее всего увязались бы следом. Наверняка полиция стала бы искать их, и скорее всего, они бы не покинули пределов Франции. Выходит, король просто не оставил выбора своевольной маркизе... Вот только когда же Флоримон увидит отца? Граф собирался провести зиму на Карибах, а с наступлением весны хотел отправляться вглубь Мэна. На этот раз он не планировал брать с собой сыновей, потому что не хотел подвергать их жизнь опасности. Если во время первого похода к истокам Кеннебека они больше напоминали группу трапперов, совершенно естественно выглядевшую в этих местах, и потому не привлекали к себе особого внимания, то в следующем году отец собирался явно заявить о своих намерениях, начав разработку рудников и строительство центрального форта на реке. Это был риск, необходимый и неизбежный, но Флоримону и Кантору не было места в этом предприятии. Даже если отец заедет в Гарвард проведать их, наверняка он не станет отменять намеченные планы, ведь в них уже вовлечено множество людей. Скорее всего он сможет отправиться в Европу только следующим летом, более чем через год. Значит, придётся набраться терпения и ждать. Флоримон встал и подошёл к окну. Он расскажет о своём сне Кантору. Вдвоём они обязательно убедят отца привезти матушку в Америку. Или хотя бы точно узнать, что с ней всё в порядке. Юноша смотрел в ночь и пытался мысленно преодолеть тысячи лье разделяюшего их пространства. "Мама... Я попрошу отца прийти тебе на помощь. А если он не услышит меня... Я сам вернусь за тобой во Францию". Тем временем небо на востоке начинало светлеть, предвещая скорую зарю…