Укрощение строптивого

      Тарнум неохотно потянул носом и скривился: пахло сыростью, гнилью и влажной землей. Воздух жужжал десятками насекомых, квакал и шипел болотными тварями, а за спиной избранного то и дело почесывался и чертыхался скромный отряд, который он взял с собой в таталийские дебри. Больше всех нервничала Зэлайза и поминутно сетовала, что столь отвратные условия совсем не подходят ее нежным чешуйкам на хвосте. Знала бы она, как ему надоело вусмерть бегать по каждой указявке Древних, особенно за дрянным Джелу, чтоб ему кожаные панталоны что-нибудь важное передавили! Он перепробовал все: угрозы, шантаж, подкуп, дружбу, мольбу — но всякий раз Энрот разносило в клочья, и Тарнум оказывался в изначальной точке. На Килгора с его неугомонной женушкой тоже повлиять не удавалось. Оставалось только одно: особая ведьмина магия.       Тарнум вздохнул от усталости и тщетности бытия, подошел к диковинной лачуге, отодвинул поросший лишайниками полог и заглянул внутрь: банки, склянки, тряпки, булькающий котел, пучки неведомых трав под потолком, коллекция иссушенных нераспознаваемых некогда живых артефактов и легкая ароматная дымка. — Чево надобно, мил человек? — прогремело над его ухом.       Тарнум аж вздрогнул, обернулся и метнул недовольный взгляд на нигонский сброд, который даже предупредить не мог, что ведьма ошивается совсем рядом. Она скользнула в лачугу и поманила его за собой. — Ты ведь Мирланда, да?       Ведьма довольно приосанилась и картинно смахнула пылинки с потрепанных одежд. — Ну, с утра, кажись, была ею, — хохотнула она и кокетливо ему подмигнула. — Тут такое дело, — Тарнум немного помялся и отодвинул от себя связку ярких грибов, которая оказалась прямо у его лица, — кукла нужна мне.       Ведьма смерила его пристальным взглядом и странно ухмыльнулась. — Ишь ты, куклу ему подавай! Больно здоров ты, дабы игрушками баловаться. Хотя знавала я тут голубчика одного: тот тоже в ребячестве в куклы играл, да так и вошло в привычку. Он рос, и куклы евонные росли, пока не достигли человеческих размеров. Слыхивала, давненько в Бракаде засел, вот таких вот, — Мирланда очертила руками завидные формы, — големов ваяет. Ни одной живой бабехе не тягаться. Да и мертвой, поди, тоже. Как же его кликали-то, а… Гэ… или Ма… Ай, память нонче не та, что раньше. — Да я не себе, а… — отмахнулся Тарнум и осекся на полуслове, поймав еще более лукавый ведьмовской взгляд. — Ну разумеется! Разумеется, не себе, — понятливо протянула она, — а дочурке! Хотя нет, постой, погоди… молчи, ни слова, — она нахмурилась, пригляделась к нему получше и просияла пуще прежнего, — сыночке. Сыночке же, да? — Да, он у меня тот еще засранец. — Засранцам, мил человек, не куклы надобны, а хлесткая вичка, дабы горела задница похлеще шляпок мухоморов. Вот, помнится, матушка моя стегала меня за милу душу, и чево? Ничево. Все на пользу пошло, — она почесала голову, выловила из рыжей копны какую-то букашку, со знанием дела осмотрела ее и, довольно кивнув, отправила в котел, в котором забулькало сильнее. — Да. — Пробовал я, — Тарнум с грустью взглянул на свои ножны с покоящимся в них мечом, — не помогает. А потому нужна мне кукла, чтобы управлять засранцем. — А, такая кукла надобна. Колдунство, значит. Токмо для того ингредиенты требуются особые. Волосы там, ногти, зубы, портрет в анфас и профиль… — Ну, последнего не имею, а остальное держи.       Тарнум порылся в дорожном мешке и протянул все необходимое ведьме. — Ишь ты, экий оттенок, — она с завистью оглядела прядь волос, — надо будет себе таковой намешать. А, и золотых немало запрошу, — Тарнум на это лишь рукой махнул, — на вот те пока, — ведьма протянула ему клочок высушенной шкуры и угольный стержень. — Это зачем? — Зачем-зачем… говорила же: портрет нужон в анфас и профиль. — Адриэн не предупреждала о таком… — Адриэн… — Мирланда фыркнула, достала откуда-то сверху древнее тряпье, встряхнула его хорошенько и звучно чихнула; покрывшийся пылью Тарнум брезгливо отщелкнул жирного диковинного жука, упавшего на его плечо. — Да чево понимает она в таковом деле — вот моя бабка, да… бабка моя что надо куклы ваяла! И меня научила. Пусчай каждый своим занимается: Адриэн — шашлыком из мертвяков, а я…, — ведьма осеклась, поймав встревоженный взгляд Тарнума. — Шашлыком? — приглушенно выдавил из себя он. — Ась? Да бронская животина совсем распоясалась, окаянная — сырое боле не жреть. Им теперича с дымком подавай. И чтоб средней прожарки. Говорила я ему не баловать скотину, да разве ж он послушает? И не зыркай ты так — малюй лучше голубчика своего. — Так не художник я. — А я те как должна ваять? По грибным образам в котле? Малюй давай!       Он тяжело вздохнул и принялся за работу — не Зэлайзе же поручать, у нее чешуйки. А время поджимало: рыжий черт вот-вот устроит фестиваль нежизни и конца света — не до поисков художника.       Хоть и выходила какая-то гоблинова наскальная живопись — не хватало только скабрезных надписей, — но, как казалось Тарнуму, общий образ вполне угадывался: вот длинные патлы засранца, вот тощая задница в кожаных труселях, вот вытянутая рожа и изобилие завитушек на теле. Тарнум изучил картинку, добавил еще пару штрихов, довольно кивнул и протянул ее ведьме.       Она долго разглядывала рисунок: то так его поворачивала, то эдак, то ближе к глазам подносила, то вытягивала руку и сосредоточенно хмурилась — после чего сложила его, отправила в рот и долго-долго пережевывала. Тарнум наблюдал за ней с ужасом, осознавая, что такого даже он не делал, когда играл перед нигонцами безумца.       Мирланда работала неспешно и тщательно. Тарнум со скуки то и дело тыкал какой-нибудь гадостью в пузыри на трудноопределимой жиже в котле, за что не раз получал от ведьмы по рукам. Она управилась к вечеру, когда Тарнум с отрядом успел пересчитать всех мошек, роящихся на болотах. — Так а зачем нужен был портрет? — растерянно спросил он, взглянув на неказистую куклу, не имеющую ничего общего с рыжим чертом: грубая, с неровными стежками, разными глазами, пухлыми ручками и ножками, лысая, что один именитый драконоборец. — Это уродец какой-то, а не Джелу, хотя, если подумать, он тот еще уродец, не поспоришь. — Чево-то я не поняла, мил человек, те колдунская кукла надобна была, али те големы, коих в Бракаде ваяют? Ишь чево удумал! Портрет нужон был для моего настрою. Должна же я ведать, по чьему образу творю. Главное чево у нее во чреве.       Тарнум махнул рукой, расплатился и поспешил к выходу. — Может, супца грибного на дорожку, а?       Он в который раз за вечер взглянул на булькающее варево в котле и, убедившись, что оно нисколечко не стало аппетитней, покачал головой: — Тороплюсь я. — Зря, мил человек, отказываешься. Супец чудодейственный — в Таталии в супцах понимают, не то что во всех этих ваших, — она осмотрела еще раз Тарнума с ног до головы, точно пытаясь понять, откуда он к ней такой хороший свалился, да так и не разгадала эту загадку, ведь вонючие топи всех меняют до неузнаваемости, — ваших. Во всех этих ваших. — Не сомневаюсь, но я действительно тороплюсь. — Ну, тогда прощевай, мил человек. Не падать те в ямы. И в улья башкой не лезть. А, и воду, воду из пруда не хлебай — мертвячоночком станешь! — Благодарю! — кивнул он напоследок и растворился в таталийской дымке.       В течение недели Тарнум и так, и сяк пытался повлиять на Джелу через куклу: и колол ее, и резал, и сбрасывал ее в пропасть, и шептал ей в кривые рисованные уши всякие разумности, и отрывал башку ей — ничего не работало. По сведениям шпионов, рыжий черт здравствовал и торжественно подводил Энрот к Расплате. Вымотанный Тарнум швырнул куклу в гнездо гарпий, сплюнул и скомандовал Зэлайзе: — На самую высокую точку Энрота меня! Бочку эля и ведро вяленого мяса! Не предотвращу, так посмотрю на знатный фейерверк хоть раз за все жизни. «Тарнум, мы не за этим вернули тебя к жизни!» — прозвучал укор в его голове. — Да плевать я на это хотел! Тарнум то, Тарнум се! Нет больше Тарнума, не-е-е-ет! Слышите меня?! Всё! Сдох я! Умер! Самоуничтожился! Сами нянькайте рыжих и патлатых, а я умываю руки! Его вон на ковер вызывайте, слышите?! Его! А не меня. Я устал, я ухожу! У меня отпуск и фейерверк! «Тарнум, это ребячество. Ты срываешь операцию.» — Нет меня! Не-е-е-ет! Прочь из моей головы!       Зэлайза, сложив руки на груди, с тоской наблюдала за очередным представлением полоумного господина и тихонечко шипела стоящим рядом нигонцам: — Вот его таращ-щ-щ-щит. Мош-ш-шет, ему и вправду принес-с-с-сти того грибного с-с-ссупца, ш-ш-што ведьма с-с-с-советовала? — А ну как еще хуже будет, — усомнился один из троглодитов и почесал древком пики затылок. — Куда уш-ш-ш хуш-ш-ше, — закатила глаза она и поползла исполнять волю господина.