Flowers are better than bullets.

В этой битве было слишком много пуль. Слишком много пуль, попавших прямо в сердце. Не только тех, кто умер в этой войне, но и тех, кто остался. И кто только знает, сколько ещё пуль найдут своих адресатов? Осло. Москва. Берлин. Найроби. Токио. Не просто названия городов, не позывные и не псевдонимы. Целые жизни. И, конечно, города, которые выжившие не смогут посещать без однотонной и сильной боли в груди. В сердце. Будто пули попадали и в них, будто разрывали органы изнутри, словно были экспансивными, цветами смерти. И будут ли выжившие? Неужели эта война заберёт их всех, неужели Цинциннати останется без родителей, неужели Ракель больше никогда не увидит дочь? Любая война беспощадна. Они все, одетые в красное, поняли это после первой потери. Звук выстрелов становится ненавистным, ужасным, таким же беспощадным, как эта война и громким, как сердцебиение во время перестрелки. Они стреляют, хотя могли бы собирать цветы далеко отсюда, и никогда не знают точно, не попадёт ли следующая пуля в близких людей и в них самих. Одной пулей всегда попадаешь в несколько целей. Умирает человек и умирает часть души каждого выжившего, которую позже хочется рвать на лоскуты. Себя, сердце, душу, боль — на кусочки. Чтобы не думать, не чувствовать, убежать. Только в войне у них будто нет ног. Из укрытия не убежишь — пристрелят. Попадёшь под град из пуль, ненависти, мести. И земля пухом, и ещё один гроб, ещё одна смерть, ещё одна боль. Осло. Убитый не собственным братом из милосердия, а глупостью, желанием стать героями. Только вот в войне героев нет. Стреляют все. По крайней мере, Хельсинки не чувствовал себя героем. Он вспоминал брата каждый день, каждую ночь, говорил ему «Ну здравствуй, братец» по-сербски и тот снова исчезал, прятался в недрах души и воспоминаниях. Лишь иногда бросал короткое, как выстрел, и болезненное, как пулевое ранение «Спасибо». Да вот только за что? За милосердие? За свободу? Вспоминая родного брата и ставшую сестрой Найроби, Хельсинки не чувствовал себя героем. Москва. Вот он герой. И Осло. И все остальные. Он умер за сына, за их общую цель, за любовь. Вспоминая отца, Денвер грустно улыбался и старался не заплакать уже при собственном сыне. Рассказывал Цинциннати о его храбром дедушке, о том, как он стал настоящим героем. Малыш внимательно слушал и невнятно лепетал о том, что хочет стать таким, как дедушка. Денвер кивал, улыбался и тут же отворачивался, попадал в объятья Стокгольм. Иногда ему казалось, что не плача, он выглядит сильным для сына, но потом понял, что лучше быть живым, а не сильным. Так бы сказал и его отец. Так говорила Моника Цинциннати, когда тот падал. Говорила, что слёзы делают нас не слабыми, а живыми. После смерти отца Денвер ничего не чувствовал, не плакал, находился в трансе из воспоминаний и сомневался, живой ли он ещё. Москва умер за Денвера, и Денвер готов умереть за сына, лишь бы тот жил. Москва стал героем, и родители Цинциннати старались быть героями для сына. Только вот Денверу не нужен отец-герой. Ему нужен живой отец. Берлин. Он умер за ненужную Ариадне любовь. Когда Андрес рухнул на пол от ранений с ликующей улыбкой на лице, Ариадна почувствовала облегчение, а все остальные — боль. После этого Профессор ещё очень долго не спал, вспоминал брата, их план. Думал над тем, где же он мог допустить ошибку. Во времени? И правда, им не хватило всего нескольких секунд, обычно таких крохотных. Мгновения летят так же быстро, как пули, попавшие в Берлина. Как мебель, разлетающаяся в стороны от руки Палермо, который узнал о гибели любимого человека. И действительно, он потерял его дважды. Берлин стал героем и эгоистом одновременно. Спас дорогих людей, но чёрт возьми, зачем эта жизнь, если её смысл умер от ненавистных пуль? Найроби. Она не хотела стрелять сильнее остальных. Но стреляла, чтобы защитить жизни близких людей, свои мечты о счастливой жизни. Каждый раз, нажимая на спусковой крючок, она почти молилась, чтобы никто не погиб, уже думала выйти из игры, но тут вспоминала своего сына и с новой яростью боролась за свои мечты. Но последняя пуля Гандии продырявила надежды Найроби так же, как снайперская пуля попала в голубого плюшевого мишку. Задыхаясь и видя собственную ярко-алую, как её любимое платье, кровь, она хотела лишь одного — мира и счастливой жизни для сына. Чтобы ему никогда не пришлось взять в руки оружие. Чтобы он гордился своей матерью хоть в самой маленькой мере. Она мысленно жалела о Боготе и желала ему такой же счастливой жизни. Такой же, как это прекрасное чувство сбывшейся любви, мечты. Мечты… Найроби никогда не примет букет ромашек от маленькой Ибицы, не обнимет её и не прочитает сказку на ночь. Продырявленные эфемерные мечты и надежды просачивались сквозь пальцы, как мимолётные секунды. Изрешетённое пулями тело Найроби рухнуло на пол, но её душа взлетела, как райская птица. Её смех, её слова о мире будут отзываться эхом в головах выживших. Они сделают всё, чтобы смерти их всех не стали напрасными. Чтобы на небесах Найроби могла собирать ромашки и смеяться. Токио. Такая импульсивная, такая непредсказуемая, как пламя. Иногда — как пламя войны, иногда — как тепло в камине. После взрыва Рио долго лежал на полу, как когда-то они вместе лежали под покровом звёзд, и держался за сердце. Будто оно разорвётся, если его отпустить, будто все струны в нём одновременно и болезненно лопнули. Она вошла в его жизнь бунтаркой, ею и ушла. Желая ему вечной и многогранной жизни, много жизней. Да какая к чёрту жизнь без неё? Без её тепла холодной зимой? Она встретила его улыбкой, с ней же и умерла. Умерла… Героически погибла, защищая любовь. Отправилась на небеса с остальными. Сорван ещё один цветок. Жестоко вытоптан, вырван вместе с корнем. Токио обещала Рио, что он не уйдёт без неё, что они уйдут вместе. Теперь он точно знал, что за руку они не выйдут. Зато она стала бессмертной, навеки поселившись в остатках его сердца, воспоминаниях. Прямо перед взрывом он будто услышал её смех. Так ли это было, или это просто шум, жестоко играющий с его разумом, он не знал. Но был рад, что услышал её смех в последний раз. Разбитые, разорванные в клочки сердца болят сильнее, чем пулевые ранения. Райские птицы жертв улетели на небеса, оставив их один на один с войной. Они стали их ангелами-хранителями. С друзьями за спиной победа кажется пугающей и достижимой одновременно. Они снова берут в руки оружие, убедившись в том, за что они борются, и снова выходят под дождь из пуль. Мечты о цветах прерываются оглушительным мысленным шёпотом. Кто следующий? Цветы лучше пуль. Тогда почему все вокруг стреляют из пушек прямо в сердца?