Утка на склоне

— Да ладно тебе! — самый ободряющий хор в жизни, друзья всегда найдут нужные слова. Ага, как же. Кацура вздыхал и грустно смотрел в книгу. Он мог бы посчитать эти неумелые попытки успокоить обесцениванием страданий, но не был уверен, что Сакамото или Такасуги, тем более Гинтоки, помнили курс по основам Буддизма с далёкого первого курса, в общем, имели карт-бланш на благие намерения и чистые помыслы. Да и не понять им горе человека с идеальной успеваемостью из семьи, чьи корни восходят к служившим самим Минамото оммёджи. Бабушка, правда, не уточняла каким из двадцати одного рода Минамото, но Кацура на всякий случай испытывал чувство ответственности за всех сразу. И теперь, придавленный этим самым чувством ответственности, он склонялся над пожелтевшей от времени страницей с одним-единственным заклинанием и ровным счётом ничего не понимал. Это был обычный урок по Искусству Иллюзии: сначала отработка скорописи, затем — оригами. Древняя магия была жутко замороченной, любила ухаживания и красивый почерк, её преподавали скорее для испытания духа и тела, чем для практической пользы, кто в нынешнее прогрессивное время вообще будет носить с собой по сотне-другой сутр, чтобы превратить бревно в табурет? Никто, разумеется. Но лучшего способа научить юных заклинателей терпению и усердию пока не изобрели. Киичи Хогэн, почётный хранитель дохэйянской рухляди и по совместительству профессор Искусства Иллюзии, утверждал, что если непутёвым второкурсникам сразу выдать все явки-пароли, то на следующий же день в аудитории будут сидеть только бледные копии ученического таланта, разлетающиеся на маленькие бумажные куколки от одного взмаха веера. Хогэн лукавил, все знали — создание своего двойника дело затратное, не каждому выпускнику под силу, но спорить не решались — предмет входил в список обязательных. И пройдя почти до конца испытания, смирив гнев, подавив отрицание, приняв всё как должное, Кацура ухитрился облажаться на предпоследнем занятии — не сумел призвать шикигами. И плевать, что за столбами чёрного едкого дыма Хогэн пропустил его фиаско, плевать, что в группе оказались ученики гораздо талантливей: Кацура спалил только куколку да кончики волос, сидевшая же по соседству Шимура Таэ сожгла кабинет этажом выше, вот в ком скрывалась настоящая Стихия! Но всё это было неважно, ведь род Минамото и всего его ответвления были опозорены, и виноват в этом Кацура. Плана по спасению чести как такового у Кацуры не было, был только Путь. И как положено Пути, начинался он с первого шага. Далеко в белый туман неизвестности уходила еле заметная тропа. Куда она ведёт? Что сулит? Только кукушка знает ответ. Только улитка знает дорогу. — Зура! — испортил медитацию Такасуги. — Спишь? — Не Зура, а улитка на склоне Фудзи! — разозлился Кацура. — Не улитка, а Кацура! — поправил он себя грозно. И друзья, впечатлённые стальной непреклонностью, с которой Кацура был к себе строг так же, как и к окружающим, притихли. — Может, пойдём? — шёпотом нарушил напряжённое молчание Гинтоки, удивляясь собственной робости, обычно величие самурайского духа в лице Кацуры на него действовало не больше минуты. Стоило признать, таким отчаянным и отстранённым друзья того видели впервые. Это было категорически неприятное событие. Особенно если вспомнить, что из их боевой четвёрки в пролёте остался именно он. Первым с заданием справился Гинтоки. Из маленькой и, по меркам всех прошлых попыток, вполне ровной куколки получился прекрасный полупрозрачный чин-сан. Почему-то с лицом Уэсуги Кэншина. Уэсуги-чин-сан взмыл под потолок и громогласно потребовал немедленно привести к нему Такэду Шингэна, от чего не знающий слов любви и милосердия Киичи Хогэн впервые в истории школы пустил скупую слезу, ведь нет для старика ничего отрадней, чем вспомнить старое доброе кровавое месилово времён Сэнгоку. Так Гинтоки получил свою заслуженную «хорошо!», а класс — первые незабываемые впечатления; утром они ещё удивлялись, почему в расписании на этот день кроме Искусства Иллюзий ничего не поставили. Следующие впечатления были уже из тех, которые хочется забыть поскорее — талантлив в их группе оказался каждый второй, поэтому ни Такасуги со своим Уцуро, жутким тентаклеруким чудищем, отдалённо напоминающим посмертно-пожизненного главу школы — Киби-но Шоё; ни Сакамото с модными солнцезащитными очками отдельного внимания не получили. И были рады, ведь задачей практики было не просто создание шикигами, а ещё и его контроль. Уцуро перестал слушаться очень быстро, пользуясь общим переполохом, он проглотил очки Сакамото и с переменным успехом покушался на творения других учеников. Теория магии строго-настрого запрещала совмещать двух бесплотных шикигами. Информация эта была настолько исчерпывающая и однозначная, что стало ясно — больше двух скрещиваний даже в древние времена не видели. Последствия такого союза не могла бы предсказать даже «И цзин», впрочем, её Уцуро тоже проглотил. И возможно тем самым спас класс от внеочередного апокалипсиса. Как порядочная китайская книга, «И цзин» вольничать с собой не позволяла и оскорблений не терпела. Испепелив не только Уцуро, но и всех куколок на ближайших двух партах, она полетела жаловаться Хогэну. Закончилось всё привычным «удовлетворительно» и уборкой после восполнения всех потерь. Уборка стала важным моментом дружеской поддержки. Из-за зловеще шелестящих на фусума листков с заклинаниями Такасуги и Сакамото комнату покинуть всё равно не могли. Успокоить Кацуру для них стало делом ужина и полдника, обед уже был упущен. От щедрот душевных Гинтоки сам вызвался принести друзьям что-нибудь на перекус, но потерпел поражение. Учуявшие ещё на подходе что-то съедобное, заклинания, травмированные жевательным шикигами Кагуры, который своей лакричной жижей пропитал всю рисовую бумагу, которая украшала стены, немедленно бросились уничтожать потенциального врага. — Я решил. Кацура резко встал, качнулся с пятки на носок и сложил руки на груди. Выглядел он в этот момент величественно и решительно. Как самурай, решивший последовать на тот свет за своим господином. Как Император, готовый проклясть столицу ради блага людского. Как Кацура, задумавший грандиозную аферу. *** — Не нравится мне всё это, — буркнул Такасуги, после уборки у него зверски болела спина, и шагал он в неведомую даль исключительно чтобы не дать Гинтоки повода дразниться всю ближайшую вечность. — Кому нравится? — еле слышно отозвался Сакамото, в поход он пошёл из искреннего желания поддержать друзей в трудную минуту — удивительный человек. — Всё! — громогласно, насколько это позволял шёпот, заключил Кацура. — И? — уточнил Гинтоки, с подозрением осматривая замшелую гробницу на небольшом возвышении. — Это Кофун, Гинтоки. — Кацура сочувственно посмотрел на друга и со вздохом пояснил: — древний курган, в котором хоронили людей. — Он с подозрением прищурился — Неужели ты не слушал историю школы?! — Ой, нет, — Такасуги просящее посмотрел в небо, с печалью вспоминая, что стихийная магия начнётся не раньше четвёртого курса. — Зура, мы честно-честно слушали. Школа стоит на могиле какого-то бога, но на самом деле он не бог, а сын Императора… — Не Зура, а… Сакамото! — А? — Сакамото застенчиво спрятал палочку за спину. С изголовья гробницы на тёплых и невинных заклинателей оценивающе взирали очищенные от векового мха кровостоки. Кацура икнул и попятился. Сакамото, всё ещё не понимая глубины трагедии, крутил головой. Взглянув на побелевшее лицо Кацуры, он решил, что на землю летит по меньшей мере комета. Но бездонная ночь над головой удивляла своей отстранённостью: ни луны, ни звёзд. — В теории… — Такасуги редко был теоретиком, он скорее отвечал за стратегию. — Если мы отдадим господину Ямато Такэру Сакамото… — Знания у него актуализировались тоже нечасто, не случись в жизни тихой до беззвучия и беззвёздной до рези в глазах ночи, Такасуги и не вспомнил бы, на чьих костях уже второе тысячелетие разменяла их школа. Договорить Такасуги не успел. Сверкнула молния, и из кургана повалил дым. Гинтоки хотел было пошутить про дешёвые дедовские спецэффекты, но впервые здравый рассудок взял верх. Гинтоки глупо хихикнул и на всякий случай сел на землю — как при землетрясении. На Великого Сома выплывший из дыма мужчина походил слабо, но всё вокруг тряслось так, будто Сомом он был если не по крови, то по призванию точно. Рядом плюхнулись остальные: кто как, и только Кацура сразу в сэйза — и лбом в землю. Спохватившись, остальные тоже склонились в почтенном поклоне. Дым рассеивался долго. Кацура прикидывал, что лучше подходит к случаю: «Сутра сердца» или честное «я больше так не буду»; Такасуги старался поставить ладони так, чтобы упираться в них лбом, умирать он собирался красивым — без отметин от камей на щеках и грязи на носу; Гинтоки не ко времени печалился — из-за трёх идиотов он, возможно, пропустил последний в своей жизни ужин; Сакамото, до которого начал медленно доходить масштаб трагедии, благоразумно не подавал признаков жизни, благодаря уроки выживания за дельные советы. — Я — Ямато Такэро-но Микото, сын Императора Кэйко, второго сына императора Суйнина и Хибасу Химэ-но Микото… Кацура безмолвно возблагодарил Небо, пока Ямато был только на одиннадцатом Императоре Японии, а значит — у них есть немного времени, чтобы обсудить очередной грандиозный план. — Ты дурак? — с ужасом прошипел Гинтоки. — Давай надеяться, что дурак — он! — Кацура округлил глаза, испугавшись крамолы. — У нас не хватит сил! — справедливо возмутился Такасуги. — А разве он меня не найдёт по следу палочки? — в день, когда слишком многое идёт не по плану, Сакамото тоже может подбросить очень дельную мысль. Кацура ожесточённо замотал головой. Палочка для заклинателя вещь вспомогательная и, что важно, новая. Министерство образования ввело палочки по образцу европейских школ только из-за возобновления торговых отношений с западом. Заклинатели всегда выбирали себе артефакт по нраву: веера, кисэру, зонты, поговаривали, что некоторые обходились длинными ногтями, а кто-то и вовсе — летал на катане. — Как унизительно! — возмутился Такасуги. — Почему это европейцы навязывают нам свои палочки! Нужно гнать их из страны к ёкайской матери! — Тш, Шинскэ! С революцией потом, ладно?! Ямато угрожающе приближался ко второму императору, когда палочка Сакамото была распилена на сувениры. Колдовать было страшно. Но Кацура уверял — страх даже лучше, на его силе заклинание должно выйти особенно мощным. А уж когда на кону стоит жизнь… *** — Что же… — зловеще начал Абэ-но Сэймэй, завуч по воспитательной работе. — Я впечатлён, Кацура. Кацура смотрел в пол и вместо положенного стыда, чувствовал невероятное облегчение. Он стоял здесь, в тёплом ужасном кабинете воспитательной работы, куда боялись попадать все от первокурсников до выпускников, но стоял — живой и здоровый, об этом свидетельствовала справка из лекарского крыла, в гордом одиночестве лежавшая на столе. А Абэ-но Сэймэй, какие бы ужасы про него ни рассказывали, даже при близком рассмотрении не походил на жаждущего крови мёртвого бога, сына Императора, внука другого Императора. — Киичи Хогэн рассказал мне о вашей неудаче с шикигами. — Абэ-но Сэймэй раскрыл веер, делая вид, будто пытается рассмотреть на нём что-то невероятно важное. — Но если вы из-за столь незначительной неудачи пошли испытывать силу к Ямато Такэро-но Микото, — в этот момент Кацура с удивлением понял, что страшный завуч, гроза всех хулиганов, еле сдерживает смех, — Что же будет на старших курсах? — Я… — С большими поступками приходит большая ответственность, — резко захлопнул веер Абэ-но Сэймэй, — и свою ответственность вам стоит принять. — Я готов. — Кацура упрямо задрал подбородок и взялся за рукоять вакидзаши. — Полегче, господин! — В комнату ворвалась милая девушка, Кацура с трудом вспомнил её имя — Чо. Она был у Абэ-но Сэймэя то ли за секретаря, то ли за дочь. — Мы уже двести лет не убиваем учеников за проступки! Двести лет? И тут до Кацуры дошло: Чо — личная шикигами. Говорили, такие появляются только у сильных заклинателей. Впрочем, сильным Кацуре уже не стать, ритуальное самоубийство — вот та ответственность, которую должен был готов взять на себя любой самурай. А потомок Минамото — особенно! Кацура покосился на Абэ-но Сэймэя, тот почему-то не спешил доставать катану, а глупо улыбался, вытряхивая из рукава голубых бабочек. Кацура почувствовал, как от обиды у него начинают гореть уши. Глаза неприятно щипало. Хэйанские преподаватели утомляли, они жили слишком долго, чтобы уметь проникаться неопытностью других, вечно говорили загадками и упорно продолжали носить свои дурацкие высокие шапки. — Итак, — Абэ-но Сэймэй поправил одежду и снова посмотрел на Кацуру, — никого убивать не нужно, себя — тем более. — Отчисление? — Кацура закусил губу. Неужели отчисление? Как Сыма Цянь будет обречён он на вечное изгнание и погибнет забытый всеми в далёкой горной пещере. Забытый. Преданный. — Это. — Абэ-но Сэймэй махнул в сторону окна. На улице стояла огромная белая утка, она смотрела Кацуре прямо в душу своими пустыми нарисованными глазами. Дитя греха и раздолбайства, Кацура прекрасно помнил, как вычерчивал пальцами древние руны на неподатливой кладбищенской земле, чтобы усилить заклинание-призыв шикигами, чтобы спасти друзей и спастись самому, обрекая свои бесплотные копии на верную смерть. И когда они бежали сломя голову в школу, Кацура был уверен — белое чудовище с клювом — всего лишь больная фантазия перепуганного воображения. — Кто-то, — сказала Чо, — обзаводится своим шикигами-помощником в двадцать, кто-то — в двести. Господин Кацура первый, кто получил своего шикигами так рано.