Почти финал пьесы

Бесшумная массивная тень скользит по древним коридорам, кое-как освещенным старыми угасающими лампами. Шаги Владыки легки и почти незаметны смертному глазу. Каблуки не касаются пола. По вороненому нагруднику стекает кровь из проломленной чужими когтями груди. Там, где раньше мерно билось сердце – тишина. Плащ – не алый, не гербовой, простой дорожный – лежит на плечах тяжелыми складками. Скоро этот кошмар закончится. Совсем скоро. Мыслей нет. Никаких. Одно лишь нездоровое, почти истерическое веселье, граничащее с приступом безумия. Готовность зверя, вышедшего на линию последнего прыжка. Это забавно даже – отыграть роль до самого финала, даже зная, что в конце будет больно. Глаза горят золотом. Фламберг ложится в руку привычным ее продолжением. Губы кривит улыбка. Злая. Торжествующая. Усталая. - Хильден – всего лишь неудобное последствие, мой господин! Они будут устранены со временем. Это не такая большая плата за смерть Каина! Надтреснутый старческий голос дробится гулким эхом впереди, в разбитом зале Кузницы Духов, среди расколовшихся фресок, битых плит, щебня, осколков эмали и драгоценных камней. Слова еще звучат, полные торжества и пренебрежения, когда он прыгает вниз, в развороченную яму. И мягко, бесшумно опускается за спиной врага. - Ты слегка поторопился, друг мой. Старик испуганно замирает, парализованный вкрадчивым, обманчиво-мягким голосом, в котором таится рокочущий отзвук. - Каин?! По закаменевшей спине под одеждой стекает холодный пот. - А ты ждал кого-то иного? Сочувствую. Хищник в черной броне удивленно склоняет рогатую белую голову и смотрит, насмешливо улыбаясь в лицо медленно обернувшемуся старику. Испуганному, изумленному старику, в чьих светлых глазах с каждой секундой растет и плещется неподдельный животный ужас. Все живые боятся нежити. Без исключений. - Что, твое всезнание в конце концов сломалось, Мобиус? Или ты и не должен был узнать? Старик ударил посохом об остатки узорной мраморной плиты – привычным, отработанным жестом, поставленным на рефлекс. Но белая сфера осталась блеклой, а нежить рассмеялся снова – так, что ноги приросли к полу, а разум забыл, как пользоваться порталами. Но в смехе звенела горечь и усталость. Как это все… ожидаемо. - Сперва всезнание, теперь силы… Плохо спишь по ночам? Издевательское участие, ядовитая ласковость в низком голосе… Но на мертвенном, бескровном лице живут лишь полные золотой, застывшей ярости глаза. - Это… невозможно… Немыслимо! - То, что мертво, убить второй раз очень сложно, Мобиус, избавь меня от патетики. Она неуместна. Старый маг обреченно замер, глядя на кровавую дыру с белыми осколками проломленных ребер и прекрасно понимая, зачем пришел сюда этот древний мертвец, от которого тянет ледяным холодом. Он ранен, голоден и сильно ослаблен, если рана не спешит заживать. Значит, вопрос лишь в том, как, а не когда. Но посох… - Видишь ли, вещица, на которую действовала твоя палка, покинула свое место, - мягко пояснил вампир. – Можешь убедиться сам. Но ты ведь и так знал это, верно? Ты же должен был это предвидеть? Или нет? Человеку было страшно от этого тона. Костяшки сжатых на посохе пальцев побелели. - О чем ты? Он вынужден был задрать голову, глядя, как подплывает, подтекает ближе мощная нежить. Вплотную, нависая всем телом. Капюшон мантии давно свалился с головы, обнажив бритый татуированный череп и открыв бледное, морщинистое, в старческих пятнах лицо. - Что ж… меня всегда считали бессердечным, а теперь это утверждение обретает новый смысл. Куда более точный, надо заметить. Пора его оправдать, Мобиус. Голос вампира наполнился тем самым густым рокотом, предвестником смерти. - Убьешь меня? Снова?! У тебя от любой проблемы одно решение – убийство! - Оно действенно, - вампир демонстративно вздохнул. – И это не обсуждается. Кончик фламберга приподнялся, оторвавшись от цветного мрамора. - Хоть раз прояви милосердие! – отчаянно рыкнул маг. - Хорошо, - покладисто согласился нежить. – Ты умрешь, зная правду. - Какую правду? Враз похолодели руки, а сердце пропустило удар, но он все так же держал спину. В конце концов, Каин убьет лишь тело, но не душу. Отчего же тогда так тоскливо, словно мир под ногами вот-вот готов расколоться и открыть зев в бездну? - Мы все играем предписанные нам роли, не так ли? – голос, единственное, что еще жило в этом существе, вновь изменил тембр, стал звучно-спокойным. – Не ты ли говорил мне это? Вот только написаны они не Судьбой. И не твоим богом. Они написаны людьми. - Ты… Бредишь от голода! - Это вряд ли. Попытайся вспомнить что-то кроме ненависти ко мне – и ты поймешь. - Но… Рука с мечом устало поднялась, прерывая. - Я бы мог нарушить ход событий, оставить тебе жизнь. Это просто, враг мой. Дать тебе осознание и отпустить. Но ты никогда не научишься жить со мной в мире. В Моем мире. Всегда будешь ненавидеть, презирать и стараться гадить, потому что я – нежить. И я не оставляю врагов живыми. Это чревато. Фламберг вошел под ребра без замаха, легко пробив сухое, жилистое тело насквозь. Мобиус лишь глухо охнул, вцепившись в левую руку вампира, сдавившую ему плечо. Ногти, обламываясь и цепляясь за узорное тиснение, скребли по толстой клепаной коже краги. Он чувствовал, как меч, едва не урча, насыщается кровью, а вместе с кровью уходит и жизнь… Но приходит осознание правоты. Страшной правоты мертвеца. Ведь кроме ненависти в жизни и впрямь не было больше ничего… - Ты думаешь… это важно? – он хрипел и захлебывался кровью, глядя, как хищно раздуваются ноздри вампира, а кончик языка скользит по клыкам между приоткрытых,. посиневших до черноты губ. – Я служу Одному… И он скоро снова… вернет меня… - Так иди к нему. Тело со стуком упало на мрамор разбитого Горнила. Совершенно чистый клинок со звоном уперся в камень.