***
Лето в том году стало самым невыносимым за все время. Солнце выжгло траву и даже листья некоторых деревьев ещё в первые недели, лесные пожары буйствовали по всей стране, а надежда на то, что это просто сезонное, таяла с каждым днём. В громких тв-шоу уже начинали обсуждать грядущую экологическую катастрофу, уверенно поднимая рейтинги каналов, а каждый второй пост в Твиттере сопровождался тегом, призванным привлечь внимание к очередной беде. «И к чему это все? — думает Бьякуран, бездумно листая ленту, в которой все равно почти ничего не видно: солнце среди дня палит так, что и максимальная яркость ничего не даёт, кроме того, что телефон перегревается ещё быстрее. — А, время посмотреть». Три двадцать. Поезд, которого он ждет в этом пекле, все никак не хочет приходить — ничего удивительного, сейчас постоянно то пожар где-нибудь движение заблокирует, то работники на забастовку уйдут — но все равно немного обидно: он хотел попасть в аэропорт вовремя, деньги уплачены, а время ему никто не вернет. Лететь предстоит на край света, так что не хотелось бы усложнять и без того не самый простой переезд. — Эй, парень! Бьякуран оборачивается, прикрываясь от солнца рукой. Его зовет кто-то из местных. — Поезд ждешь? Бьякуран кивает, осознанным усилием расслабляя лицо, сощуренное до боли от невозможно яркого света. — Не придет, — предупреждает незнакомец. — Опять бастуют. — И против чего на этот раз? — хмыкает Бьякуран, позабавленный собственной формулировкой. — Экологические сборы, — мужчина пожимает плечами, поворачиваясь к нему боком и глядя на пустую железную дорогу. — Говорят, и так денег мало. — Думаете, поможет? — Наверное. Надо же кому-то людей возить. Бьякуран имел в виду не это, но подумал: ай, черт с ним. Гораздо важнее то, что теперь надо придумать, как добраться до аэропорта хотя бы с пересадками — если хоть что-то вообще еще работает — вот не могли же хотя бы до завтра подождать, а?.. — Кстати! — совершенно некстати восклицает новый знакомый. — А вы какими судьбами? В нашей-то глуши. Рядом уже никого нет, хотя никаких шагов не было слышно, и мужчина неловко проморгался несколько раз, думая, не начало ли ему на этой жарище мерещиться всякое. По дороге домой надо холодненького захватить.***
Иногда Гамме приходилось сознательно напоминать себе, что Ария — его босс. Сильная и умная женщина, ни в какие времена она не была хладнокровной, располагая к себе совершенно любого человека, что было, несомненно, большим преимуществом с их-то родом деятельности, но порой заставляло забывать, какой властью и способностями она обладает на самом деле. Не повестись на ее образ было невозможно, а словосочетание «Аркобалено Неба» в те времена ему еще ни о чем не говорило. — Без вариантов, — Ария откидывается на спинку большого кожаного кресла, отрываясь от своих бумаг, и расслабляет галстук, как будто это он не дает ей нормально дышать. — Мы тут ничего не сможем сделать. Говорит она это еще до того, как только-только вошедший Гамма успевает задать хоть один вопрос, так что это смело можно считать ответом на незаданное «Что вы тут делаете, босс?», «Как вы?» или даже «Я пришел с отчетом о недавнем столкновении с семьей Джессо». Гамма решает уточнить: — Что случилось? — и хмурится, видя побледневшее за последние дни лицо его босса. Говорил ей не перерабатывать, а толку-то… — Привет, Гамма, — мило улыбается Ария, запоздало приветствуя подчиненного. — Будь добр, открой окно, душновато сегодня. Сегодня на улице ветер пробирает до костей, но Гамма не стал уточнять этот момент. Покорно открыл окно — но не слишком широко, не хватало еще, чтобы она простудилась — и присел в кресло напротив ее стола. — Спасибо, — она говорит, выпрямляясь в кресле, и в ее глазах на мгновение блеснул знакомый азартный огонек. — Дай угадаю: все плохо? — Все не плохо, — возражает Гамма, — Генкиши смог заключить сделку с врагом. Это даст нам необходимую отсрочку, и мы сможем набрать мощь, которой нам пока не хватает. — Думаешь, поможет? — все так же игриво улыбаясь, интересуется Ария. Честно говоря, это застает врасплох. Гамма придвигается к краю кресла; кожа обивки неприятно, но дорого скрипит от каждого движения. — Простите? — Мне просто интересно твое мнение. — В таком случае, думаю, да, — немного поразмыслив, заключает Гамма. — Это все равно будет непросто, но у нас будут шансы выстоять, если мы заручимся помощью союзников. Он смотрит на Арию, пытаясь понять, подходит ли такой ответ. — Я думала о том же, — кивает она. Чуть погодя, продолжает: — Спасибо, Гамма. Это действительно хорошие новости. Ее лицо озаряет улыбка, и в очередной раз Гамма думает, что никогда в жизни не видел ничего теплее и краше. Он хочет повторить свой первый вопрос, хочет выразить беспокойство — братья передавали слухи о ее ухудшающемся самочувствии — и это кажется уместным прямо сейчас, кажется, что если сейчас упустить момент, то она скроет что-то важное. Все так же улыбаясь, Ария начинает говорить еще до того, как Гамма успевает сформулировать мысль: — Я в порядке, правда. Устала немного. Гамма не верит, но решает сделать вид, что поверил. Через неделю босса не стало. «Сгорела», — философски заметил тогда Генкиши, имея в виду ее болезнь, с которой она сражалась в одиночку, но Гамме это тогда показалось настолько циничным, что пришлось сдержаться, чтобы не заехать ему по лицу. Ни в какие времена она не умела и не любила врать, но вот — один раз все-таки удалось.***
А вот к осени вся эта ситуация действительно начала напрягать. В отличие от Европы, Америка оказалась трудной на подъем — несколько месяцев не могли решить, достаточно ли природные катаклизмы по всему материку веская причина для ввода чрезвычайного положения. Вот и приходилось находиться в подвешенном состоянии без возможности планировать свое будущее хотя бы на пару недель вперед. — Ты бы хоть для приличия на пары сходил, — ворчит Шоичи, но он всегда ворчит, так что его слова можно воспринимать как белый шум. — В конце семестра будет трудно. Они сидят в своей общаге: Шоичи уныло листает Ютуб, уже под завязку заваленный прогнозами, экспертными мнениями, бессмысленной аналитикой и конспирологическими теориями. Бьякуран лежит на своей кровати, наблюдая за ним одним глазом: второй пришлось прикрыть из-за жуткой головной боли, отдающей влево. В последнее время с этим становится хуже, и вот это заставляет по-настоящему насторожиться. — Ставлю на то, — сглотнув, бормочет Бьякуран, — что в конце семестра всем будет трудно. Шоичи что-то недовольно бухтит. И хотел бы поспорить, но вот незадача — прав он. Оторвал взгляд от экрана и перевел на друга. — Совсем плохо? — уже осторожнее уточняет он. — Что-то тебя часто в последнее время так. — Ага, — все так же тихо отзывается Бьякуран, — тебя послушал, и моя бедная голова не смогла переварить столько нудной информации. На самом деле, он ничего не имел против рассказов Шоичи, но информации и правда становилось слишком много. Иногда Бьякуран ловил себя на мысли, что не понимает, каким образом ему удавалось справляться с этим раньше, но, очевидно, средство есть. Какое-то должно быть, надо только заставить себя подумать и найти. — Вот лежи и умирай себе, — наставляет Шоичи. Лег и умер.***
— Нехорошо получается, — беззаботно замечает Бьякуран, — нас слишком много. Сразу возникает вопрос, какого черта здесь в таком случае забыли ребята из Мельфиоре, но Юни тут же осаживает взглядом: даже и не думай. Намек Гамма понял. Они сидят в своем временном убежище: расположились на окраине Намимори. Никто не говорил об этом, но негласно решили обустроиться на другом конце от так и не построенной базы Мелоне (буквально пару часов назад оттуда прибежал взволнованный Нозару и помчался пугать Блюбелл страшилками о призраках на заброшенной подземной стройке, подхваченными у местной ребятни). — Есть идеи? — спрашивает Гамма вместо того, что хотел спросить изначально. Даже без форы в десять лет Бьякуран ощущается иначе, не так, как другие люди, даже самые необыкновенные люди в мафиозных кругах. Он нелепый и говорит нелепые вещи, которые всегда оказываются в тему, и не отходит от Юни ни на шаг. Она говорит, что на этот раз все хорошо, на этот раз все правда под контролем, и не стоит за нее переживать, и даже вся эта Битва Представителей будет не такой большой проблемой, когда они встретятся с дядюшкой Реборном, и… Ария тоже не умела врать. Гамма не верит; в один момент все превратилось в фарс, еще больший, чем тот, что был изначально, в котором все вроде и понимают, что происходит, и только ему ничего не удосужились рассказать. Странное ощущение не под стать взрослому человеку, в последний раз посещавшее его еще на базе Мелоне. Какая-то бессмысленная обида, мигом блекнущая на фоне насущных проблем. — Идеи есть, — кивает Бьякуран, и Гамма слышит в этом вызов, потому что он в любое свое действие вкладывает вызов. — И даже две. С вашего позволения… Он переводит взгляд на Юни, как бы спрашивая разрешения поделиться, и она молча кивает. Секундный приступ раздражения заставляет темнеть перед глазами. Бьякуран говорит. Болтливым его назвать, пожалуй, не получилось бы, но мысль раскрыть он любит. За всей суматохой последней пары дней Гамма уже успел забыть, что перед ним находится прошлый-будущий-да не важно какой босс организации, захватившей власть во всем мире и сумевшей ее удержать. Выглядит он нелепо и ярко — как и положено в его возрасте — и на контрасте его речь смотрится жутковато. Он говорит о преимуществах их команды: — Нас много. Он загибает палец. — Мы хорошо знаем способности друг друга и всех наших противников. Он загибает палец. — Мы отлично работаем в команде! Он загибает палец. От каждого движения браслеты, которыми увешаны его запястья, бренчат. Через открытое окно дует ветер (Принцесса попросила проветрить как следует) и сдувает отросшую челку ему на нос. Бьякуран прерывается, чтобы зачесать волосы своей пятерней назад. Не сильно помогает. Он говорит о недостатках их команды: — Нас слишком много. Он загибает палец другой руки. — Прошло много времени. Рука обтянута перчаткой без пальцев. — У нас были некоторые разногласия. Кажется, никто не дышит. — Ну, это из очевидного, — усмехается Бьякуран, и все выдыхают.— Могу предложить вот что… Дальше можно не слушать. Два очевидных пути. Можно выбрать общего босса и забыть. Но это гиблое дело: ни в какие времена ВайтСпелл и БлэкСпелл не отличались взаимным доверием, и выбор босса из бывших представителей одной фракции — это практически стопроцентная гарантия, что вторая упрется и откажется сотрудничать. Ради Юни попытаются, но ни к чему это толком и не приведет, а старые разногласия, подогретые жаром новой битвы, разгорятся с новой силой, и ни к чему это в итоге и не приведет. Можно и по-другому. Можно меняться часами раз в какое-нибудь время, отдавая судьбу на откуп случайности — гораздо более разумное решение, с которым после некоторого недовольства согласятся все. Одна проблема: членов команды и без того слишком много, и тот, кто не получит часы босса, не получит вообще никаких часов и права участия в битве заодно. Все или ничего — как Бьякуран и любит. — Идет, — говорит Гамма, потому что так они придут хоть к какому-то решению, — но как мы решим, кто будет боссом? — Камень-ножницы-бумага? — Бьякуран ляпнул первое, что пришло в голову. — Камень-ножницы-бумага, — на ходу соглашается Юни, хихикая, и Гамма думает о том, что они оба еще просто дети, которым на голову свалилась сила, способная менять ход истории.***
Когда можно быть уверенным в том, что их никто не услышит, Гамма бесцеремонно хватает Бьякурана за руку — тощая и жилистая — и говорит, тихо, низко, пытаясь не то задавить своим присутствием, не то дать себе немного свободы: — Если боссом станешь ты — где гарантии, что мы можем тебе доверять? А он улыбается своей конченной улыбкой и, глядя честными-честными глазами, отвечает: — Ничего не обещаю.***
Они действительно определяют первенство глупой игрой. В первый день побеждает Гамма, и все проходит относительно неплохо. Во второй день побеждает Бьякуран и навлекает суровые неприятности на них всех. Потом, правда, он погибает (дважды, жестоко — Юни плакала всю ночь, не в силах отпустить запечатлевшееся в ее памяти кровавое месиво), и это наводит на мысль, что, может, не стоило так серьезно воспринимать слова пятнадцатилетнего пацана, которого пару недель назад отпустили из-под пристального надзора Вонголы.***
Трудно оставаться последним разумным человеком на планете Земля, но он еще неплохо справлялся. До недавних пор все в принципе шло вполне себе достойно, пока однажды Бьякуран не решил проверить, не является ли все вокруг симуляцией, на примере Шоичи. Шоичи его эмпирический подход не оценил, и теперь его судят, признают невменяемым и упекают в психбольницу подальше с глаз людских. В восторг такое развитие событий не приводило, но лежать мордой в пол, размазывая кровавые сопли после общения со следователем, нравилось еще меньше, так что тут, в общем-то, и терпимо. Первое время без галдежа на фоне было трудновато, но транквилизаторы работали отлично, выпинывая усталое сознание из совсем истлевшего тела, так что скоро стало нормально. Как если бы он стоял на краю пропасти и кто-то заботливо, но слишком сильно хлопнул его по спине. Что там, за стенами, происходит, не очень понятно — окна открывать нельзя, а вид там каждый день передают один и тот же. Бьякуран чувствовал себя рыбой в аквариуме, но в ту же ночь, как ему в голову пришла эта мысль, ему снилось, что он тонет, укутанный в уродский саван и связанный цепями, а с лица лоскутами слезает взбухшая кожа. Больше таких ассоциаций не возникало. Ветер в это время года сильный, промозглый — в дешевых оконных рамах трясется стекло, и половина отделения слегла с бронхитом. Через пару недель телевизор и радио выключили из розетки.Вечером кто-то начал громко выть, и это было так омерзительно и громко, что хотелось чем-нибудь заткнуть или этот голос, или свои уши. На следующее утро уже ничего не хотелось, и гроза, случившаяся в тот день, стала последней, которую Бьякуран мог вспомнить. Без зазрения совести он пользовался другими людьми, но самим собой — охотнее всего.***
Некоторые дни были хуже других, и тогда она выходила на балкон своего шикарного поместья и даже позволяла себе открыть забытую в холодильнике на первом этаже банку пива и закурить тонкую сигарету. Тогда Гамма присоединялся к ней — по большей части, она справлялась сама, но были вещи, которые даже ей было трудно нести в одиночку. Она смотрела на звезды и не говорила о проблемах — о матери говорила, которой жизнь ее лишила еще в далеком детстве. Сейчас он тоже так стоит — один, правда, но это тоже вошло в привычку — болтая в руке открытую бутылку. За спиной открывается дверь, и Гамме не надо смотреть, чтобы понять, кто решил его навестить. — Кто бы мог подумать, — Бьякуран подкуривает сигарету (дорогущую, тонкую и с приторно-сладким запахом — чисто перед сверстниками понтоваться), — что с того света можно вернуться по знакомству. — А тебе не рано еще? — скептически прищуривается Гамма, глядя на это представление. — А тебе не все равно? Гамма отворачивается. — Ты говорил, — начинает он, — что узнал обо всем от нашего босса. — Да, — Бьякуран кивает. — Это, — он делает какой-то невнятный взмах рукой, — ты тоже от нее узнал? — Нет, — опять односложно отвечает. Может, оно и к лучшему: если он говорит правду, то это все, может, даже и не его расчетливый план по пусканию пыли в глаза и усыплению общей бдительности, чтобы потом разбить даже условное доверие вдребезги. Но тут его голос меняется, и на лице расцветает все та же ублюдская улыбка, по которой Гамма скучал еще меньше, чем по ее обладателю. И Бьякуран продолжает: — У нее было не очень много времени. Свободной рукой Гамма тянет его за растянутый ворот видавшей виды майки. Зрачки расширяются, словно так он сможет лучше разглядеть ложь в наглых глазах. Нихрена подобного. — Однажды ты доиграешься, — зачем-то говорит Гамма, и вот сейчас он и сам не понимает, кто его за язык тянул. — И? Наморщившись, оттолкнул его от себя. — Лежачих не бьют. — Но я же не лежу. — Не понимаю, что ты тут в таком случае забыл. — Катастрофа. Это все фарс, это все какая-то жестокая симуляция, если кажется, что сейчас самое время задавать такие вопросы, но Гамма уверен, впервые за долгое время уверен, что сейчас стоит задавать такие вопросы. Возможно, не стоит принимать на веру каждое слово избалованного властью подростка, но что-что, а заставлять считаться с собой он умеет. — Неужели ты правда не врал о своих намерениях? — А смысл мне врать? Кольцо Маре запечатано, вы победили, бояться больше нечего. Я даже чуть не умер! — Бьякуран красноречиво поднимает указательный палец. — Вот только... Он наклоняется ниже, к самому уху Гаммы, и шепчет, хотя его и так бы никто не услышал: — Вот только способность путешествовать между параллельными мирами моя собственная. Атрибут у него небесный, напоминает себе Гамма, но по всему телу словно запустили разряд тока, на который способен только обладатель пламени Грозы сильнее него самого. — Ты... — шипит Гамма и хочет процедить ещё что-нибудь, но Бьякуран уже отслаивается от него, напоследок фамильярно хлопнув по спине. — Это была чудесная беседа! — жизнерадостно заключает он, развернувшись и небрежно взмахнув рукой в прощальном жесте. Дверь балкона тихо захлопывается за ним. Гамма делает ещё глоток порядком нагревшегося пива и смотрит в небо. Звёзды все так же мигают своим холодным светом, словно и не было ничего сейчас. Словно и не было ничего тогда. Это ты тоже предвидела, Ария?