Часть 1
4 сентября 2021 г. в 17:13
Эи больше не похожа на то восхваляемое божество, чьи статуи украшают земли Инадзумы.
Сейчас она ближе всего к человеческому с этими усталыми потухшими глазами, синевой в районе суставов и ссутуленными плечами.
Сайгу обнимает
их девочку за эти хрупкие поникшие плечи бережно и шепчет о далёких вселенных вкрадчиво. Те края слишком далёкие, слишком спокойные, без смерти и войны. Их там ждут друзья.
Кицунэ любит сказки так, как любят их дети, и от этого ей не под силу рассказать что-то более реалистичное.
Сказки ранят своей красочной простотой и наивностью. Если кто-то умер — его убил злодей. Если кто-то спас кого-то, то это, безусловно, герой.
Эи не злодей, но убила собственных друзей.
Эи не герой, но спасает Инадзуму.
Зло и добро только глупые сказки.
Кицунэ прикасается к лиловой макушке бледными губами, когда Эи сжимает ткань на ее спине до побелевших костяшек.
— Я буду с тобой, — говорит жрица, и сама себе не верит.
— Да, я знаю, — смаргивает слёзы Райдэн с такой очаровательной наивностью, что Сайгу на секунду позволяет себе умилиться.
Смерть своих личных солнц сломает любого, даже Архонта.
Вы спросите: как много Сайгу видела живых мертвецов?
Не сосчитать.
Столько убитых душ, стеклянных глаз и бледных губ нужно пересмотреть жрице, что она сбилась со счета за эти долгие-долгие годы служения. Столько воды утекло. Столько людей умерло.
Смерть ведь — неизменная часть общества. Она существует мимолётным упоминаниями, горем в чужом доме и потухшим углем в топке у погибшего кузнеца.
И вот, смерть пришла к бессмертной.
Кицунэ не пристало врать своему богу, но язык не поворачивается сказать правду: Священная Сакура без жертвы не воскреснет. Дерево почти некому беречь.
Так что Сайгу молчит до последнего, до точки невозврата рассказывает сказки и душит свою тоску в горьком дыме.
Лисицы должны быть сильными и хитрыми (по словам детей), но Сайгу ощущает себя редкостной боягузкой и слабачкой. Какой толк от прожитых лет, если совесть всё так же выедает разум, а храбрости не сыскать в самый нужный момент?
Уши сами собой прижимаются к затылку, когда трубка трескается от сжатых в кулак пальцев. Губы Сайгу на несколько секунд обжигает улыбка досады.
В этот момент закалённая глина не выдерживает и взрывается в ладони. Осколки впиваются в кожу до крови, и Сайгу пытается утопить свою неуверенность в этих кровавых осколках. Ей до дрожи обидно за Эи, за ее судьбу. И за Макото.
Всемогущая кицунэ никого не смогла спасти.
Какая ирония.
Сайгу скрипит зубами и одним хлёстким движением отправляет остатки любимого кисеру в стену, пока в груди сворачивается комок бессильного гнева на саму себя, а глаза поддерживаются поволокой злых, непролитых слез.
Они горькие, сотканные из обиды и ненависти к своей слабости, но они никогда не разобьются о землю, потому что плакать для жрицы — непозволительная роскошь.
В ушах на секунду звенит забытый шорох крыльев вороны и смех рогатой девушки.
Сайгу кусает собственные костяшки и жмурится, чтобы прогнать надоедливые воспоминания.
Она никогда не признается даже себе, что очень хочет снова ощутить руки наглой вертихвостки Чиё на своих плечах.
О Архонты, как же сильно кицунэ лжет о том, что не нуждается в дружественном совете от мудрой Сасаюри.
Но...
Но они мертвы. Не у кого больше спрашивать. Не о чем больше мечтать.
Их Сайгу тоже не получилось спасти.
У нее вообще ничего не получилось.
***
Она ждёт своей кончины с тихим смирением, пока Эи догорает изнутри.
В последний момент кицунэ видит в сиреневых омутах лишь детский упрек. "Ты ведь обещала!"
Сайгу ощущает, как золото глаз застилает тьмой и отчаянными слезами, пока в уши забиваются вкрадчивые шепотки тьмы.
Это обещание ей выполнить не по силам.
Какая же ты лгунья, Сайгу.
Некоторые сказки должны заканчиваться хорошо.
Но не в этой жизни.