Чай в летнюю ночь

      Его мутило.       Измученное тело словно налилось свинцом, дышать приходилось через боль, и на языке застыл мерзкий металлический привкус собственной крови. Она слепила, заливая правый глаз, а за сияющим от магии духа Юно стоял человек, в следующие несколько минут до основания разрушивший штаб Золотого рассвета. И каждый раз, когда бесчувственный голубой взгляд обращался на него, всё вокруг погружалось в хаос, тело бросалось вперёд и, пронзённое, повисало на острых костяных копьях. Позвоночник, рёбра, мышцы — всё ломалось, хрустело и рвалось, а Клаус, вскидываясь с отчаянным криком, просыпался в тёмной комнате на мокрой постели, и его липшую к телу пижаму можно было выжимать от холодного пота.       Ему снилась собственная смерть. Ослепляющая зелёная вспышка перед закатывающимися глазами и пугающая, присущая только сну невозможность нормально двигаться. От сохранившейся в глубине подсознания боли сводило ноги и сдавливало грудь, и Клаус, жадно глотая воздух, исступлённо бил себя по щекам, пока сердце колотилось как бешеное. Леденящий страх даже год спустя оставался поразительно ярким, превращая ночной кошмар в неодолимого врага, подкрадывавшегося к его постели и отравлявшего трезвый рассудок.       Дрожащей рукой нашаривая в темноте очки, Клаус едва не смахнул те на пол и грубо отёр одеялом горевшее лицо. Тьма стала выглядеть немного чётче, и он, с горем пополам отыскав на прикроватном ковре тапочки, погрузил в них ледяные ступни. Попытался встать, пошатнувшись, рухнул на постель, но тут же, упершись ладонями в матрас, заставил себя снова выпрямиться. Тело трясло и морозило, но ещё больше давила темнота, в которой ужас пережитого кошмара вгрызался в душу иррациональной паникой — непростительной для рыцаря-чародея, обязанного оставаться хладнокровным, даже если небо вздумает разразиться кровавым дождём.       До стола он добрался скорее по памяти, то угадывая, то нащупывая очертания комодов и стен, и зажёг свет прикосновением ладони. Небольшая лампа добротно озарила полки с книгами, письменные принадлежности, прохладно-зелёные обои с золотым рисунком, шкаф, ещё один ковёр, и эти родные вещи вернули ему если не покой, то стальную уверенность, что прошлое было просто сном. Жуткими воспоминаниями, которые периодически всплывали, точно внутренний голос шептал: «А ты помнишь? Помнишь это? А мог бы и не дожить до сегодняшнего дня».       Колени, не выдержав веса тела, подломились — Клаус обессиленно опустился на стул и потёр пальцем переносицу над очками, плотно смежив веки.       «Ненавижу эти ночи...»       Он знал, что уже не уснёт. Знал, что к обеду будет разбитый и сонный, а вечером сердце начнёт малодушно сжиматься от предчувствия нового, слишком реалистичного кошмара, и в его силах оставалось лишь как-нибудь отвлечься от параноидальной тревожности. Поэтому он, пару минут мрачно понаблюдав за кривыми тенями, стиснул зубы, поднялся и напряжёнными движениями стянул через голову потную пижамную рубашку, которой и вытерся, прежде чем повесить ту на спинку стула. Медленно преодолел несколько шагов до комода, достал чистую одежду, но прикосновение сухой ткани не вселило никакого облегчения, разве что избавив от мерзкого чувства второй — чужеродной — кожи.       А несколько минут спустя он осторожно вышел в коридор уже полностью одетым, случайно хлопая дверью и вздрагивая от резкого звука. Его шаги утонули в мягком ворсе напольного ковра, и Клаус, точно призрак, исчез из жилого крыла, стараясь сохранять твёрдый, не слишком бегущий шаг.

***

      Мимозе не спалось. Ночная рубашка скаталась до живота, подушка сплюснулась, не давая уютно погрузить в себя затылок, и она, бесполезно поворочавшись под сбитым одеялом, со вздохом уселась на постели, в порыве отчаяния распуская державшую косу ленточку. Несколько коротких движений — и волосы рассыпались по плечам, прикрывая низкий вырез сорочки. Мимоза поморщилась, расчесав их пальцами: пряди у корней ощущались неприятно жирными, будто она сегодня вовсе не мыла голову.       «Чудеса, да и только: я ведь так хотела спать всего несколько часов назад».       Таращиться в темноту было бесполезно: желанная усталость не торопилась появиться у изголовья, поэтому Мимоза, соскользнув босыми ногами на пол, решила выглянуть в распахнутое окно, разделявшее душноватый запах комнаты и свежий воздух. Опершись грудью о подоконник, посмотрела вниз, потом запрокинула голову к высокому индиговому небу с россыпью бриллиантовых звёзд и, вздохнув, мечтательно улыбнулась чувству безотчётного умиления: эта тихая, светлая благодаря луне ночь, бесспорно, была прекрасна.       Где-то в деревьях пел одинокий соловей — переливчатая трель разливалась свистом и пощёлкиванием, а если маленькая птичка замолкала, то стоило Мимозе пошевельнуться, как воздух снова наполнялся музыкой, и она опиралась на край окна, переминаясь со ступни на ступню. Было тепло, сладко пахло летом, и в какой-то момент ей даже захотелось положить подбородок на скрещённые руки, когда её рассеянное внимание привлекло белёсое пятно внизу. Мимоза не без удивления пригляделась к нему, поднимаясь на мыски и перегибаясь через подоконник.       Мужская фигура с тускло стальными волосами резко выделялась на тёмном фоне внутреннего двора из-за белой рубашки, словно впитывавшей в себя лунный свет. Казалось, рыцарь-полуночник выскочил впопыхах, а теперь с уверенностью шёл в абсолютное никуда. Мимоза, изо всех сил напрягая зрение, не узнавала в этой широкой спине ни одного знакомого члена отряда, однако нечто в его манере держаться определённо вызывало дежавю. Раздосадованно поджав губы, она крепче вцепилась пальцами в оконную раму, стараясь прочувствовать хотя бы призрачные потоки маны, и растерянно округлила глаза, понимая, что не могла ошибиться.       «Клаус?»       Расслабленная атмосфера ночи канула в небытие вместе с желанием нагнать на себя дремоту, а Клаус между тем стремительно исчезал среди деревьев и кустов. По-видимому, его путь лежал в сторону полей вокруг штаба, и, судя по одежде, то была не тайная миссия от капитана Вандженса.       «Но зачем разгуливать в такой час полуодетым?..» — не самое похвальное любопытство на пару с тревогой уже толкали её на решительные деяния, и Мимоза, бросая пост у окна, быстрыми шагами преодолела путь до двери, прихватывая с собой гримуар и сумку. Язычок пряжки мягко пошёл в отверстие на кожаном ремне, и плащ со знаком ордена она надевала уже в коридоре, забывая одну важную вещь — переодеть тапочки.       А спохватившись, решила, что сойдёт и так.

***

      Штаб беспробудно спал, если не считать ночной караул, расположенный у двух входов и на башнях, поэтому Мимоза преодолела лестницу на первый этаж абсолютно незамеченной и, срезав путь по траве через длинную крытую галерею, осторожно открыла запираемую на ночь магическим засовом дверь, чтобы спуститься по ступенькам в скошенную траву. Та обдала голые пятки щекотной прохладой.       «Что ж, осталось всего-то угадать, в какую сторону он пошёл...»       Неуверенно потоптавшись на месте, она наконец свернула налево, надеясь в крайнем случае обойти кругом весь штаб, даже если к концу этого путешествия перестанет чувствовать ноги, а её подол можно будет смело выжимать от росы. Полная луна щедро освещала окрестности с малочисленными зелёными насаждениями, и, выйдя на просторное поле для тренировок, Мимоза пошла быстрее, ради удобства подобрав край сорочки.       Поначалу впереди не маячил даже намёк на белый силуэт, однако тут, в третий раз едва не потеряв левый тапочек, она заметила слабый блеск между группой деревьев, едва ли тянувшей на жидкий перелесок. Возможно, то была игра воображения, но Мимоза на всякий случай ускорила шаг и уже совсем скоро, запыхавшись, нырнула в тень ольхи в окружении цветистой травяной поросли. Где и замерла, прислушиваясь — шелест крон однозначно разрезали странные звуки, а за густой листвой лещины ей совершенно отчётливо привиделся широкоплечий призрак.       Мимоза, стараясь не цепляться волосами за ветки, аккуратно раздвинула их, чтобы лучше видеть открытое поле — стоявший под безоблачным небом Клаус был похож на мрачное изваяние в холодном серебристом мерцании гримуара, и она затаила дыхание, надеясь случайно не выдать себя.       «Зачем он вышел тренироваться в такой час? Только сегодня ведь вернулся с задания и наверняка устал...» — этот вопрос напрашивался на ум не в первый раз, но ответа Мимоза по-прежнему не находила. А Клаус вдруг сделал резкий взмах рукой, и его глухой рык смешался с шелестом травы и звуком вонзающегося в почву металла. Несколько мелких, острых клинков заблестели кривым полукругом среди тёмной зелени, но часть из них тотчас растеклась и замерцала, испаряясь на глазах.       У Мимозы по спине пробежал холодок — она едва не выпустила из пальцев ветки, испуганно наблюдая, как Клаус в абсолютном беспорядке применяет заклинание за заклинанием. Страницы гримуара переворачивались с угрожающим шелестом, вокруг метались стальные блики, а серебряное свечение уже походило на мощный свет, и это жуткое зрелище намертво приковало Мимозу к месту, так что она не пошевелилась бы, даже если бы захотела.       «Боже правый, он что, не в себе?..»       А Клаус, снова атаковав невидимого врага, резко замер, упираясь руками в дрожавшие колени. Медленно покачнулся, сдавленно вздохнул, и, как подкошенный, рухнул на траву. Мимоза снова услышала глухой, болезненно-злобный стон, а в следующее мгновение её потянуло к нему с безотчётной, непреодолимой силой, и она выскользнула под лунный свет, продравшись прямо через лещину, успевшую больно прихватить её за растрепавшиеся волосы.       Его имя превратилось в сдавленный звук: Мимоза с писком навернулась на маленькой рытвине, теряя злосчастный тапочек. От коленей и ладоней вверх разлилась тупая боль, и вот она сама уже сжалась на земле, размазывая по белоснежной сорочке зелёный сок и пыль.       «Вот неуклюжая! Даже сейчас, ну почему!»       — Мимоза?..       Надломленный голос Клауса послышался едва ли не на расстоянии вытянутой руки, но стиснувшая зубы Мимоза ничего не видела, судорожно пытаясь справиться с взъерошенной вьющейся шевелюрой. Колени неприятно гудели, но серебристое свечение уже перестало сочиться сквозь подобранные пряди, когда она наконец подняла голову: Клаус ошарашенно смотрел на неё, продолжая сидеть на прежнем месте. Правда, их встреча взглядами мгновенно вывела его из ступора — толчком руки поднимая себя с травы, он в два больших шага оказался возле неё, и Мимоза почувствовала, как тяжело вздымалась под рубашкой его грудь. Её приобняли за плечи, помогая сесть, и мокрые то ли от пота, то ли от росы холодные ладони Клауса скользнули к её кисти, прощупывая запястье.       — Ты что здесь делаешь посреди ночи? Напугала: как из-под земли выскочила.       Однако ворчание не мешало ему продолжать свои манипуляции, размазывая травяной сок, частички земли и росу. Наверное, поэтому Мимоза и не испугалась его грозного тона, лишь краснея от собственной неуклюжести. Вот ему в его состоянии сейчас только и заниматься тем, что проверять, цела ли она после встречи с полевыми кочками!       — Клаус, в-всё хорошо, — ей наконец удалось, несмотря на смущение, перехватить его пальцы, и она некрепко сжала их, попытавшись улыбнуться. Холодно-фиалковые глаза Клауса, почерневшие от нехватки яркого света, точно вонзились взглядом в сердце, и у неё по спине снова пробежали мурашки: там затаилось нечто, похожее на отзвук ярости. — Я уш-шиблась, вот и всё. Прости, что напугала тебя. М-мне очень жаль!       — Ладно-ладно, это уже неважно, — сухо отмахнулся он, видимо, удостоверившись, что она и правда отделалась парой синяков да лёгким испугом. — Скажи только, зачем ты разгуливаешь по штабу среди ночи? Да ещё и… Бог ты мой, ну и вид же у тебя…       Не сиди они на поле в неурочный час, Мимоза точно заметила бы румянец на его щеках. Теперь же неловкость Клауса отчётливо передала резкая паузе в севшем голосе, и последние слова он пробубнил себе под нос, осторожно отбирая у неё свои руки — что ни говори, а общественные нормы в Ордене рыцарей отменялись не до конца.       — Я не хотела за тобой следить. Честное слово, — густо порозовевшая Мимоза разумно предпочла увести разговор подальше от несчастной сорочки, поправляя поехавшую набок накидку, и благо тем для освещения у них имелось предостаточно. — Просто увидела тебя из окна, когда хотела подышать воздухом. Подумала: странно, что ты куда-то шёл среди ночи, вот и выбежала следом за тобой…       И умолкла, прихватив пальцами толстую синюю кисточку. Их колени соприкасались, мокрые от травы, а где-то рядом запели вспугнутые ранее сверчки.       — Я, кажется, увидела что-то лишнее, да?       — Было бы и правда лучше, если бы ты меньше беспокоилась о всяких полуночниках, — хмуро пошутил Клаус, а поджавшая нижнюю губу Мимоза окончательно утвердилась в мысли, что он сейчас с удовольствием избавился бы от её присутствия.       — Пожалуйста, не злись на меня, — инстинктивно слетело с языка, и, несмотря на то, что прозвучало оно чересчур пугливо, она не просчиталась: черты Клауса смягчились, а из голоса пропала безоговорочная сухость.       — Всё в порядке, просто возвращайся в штаб. Сможешь сама?       С её стороны было бы крайне мудро не усугублять положение, но Мимоза иногда грешила тем, что между разумом и чувствами выбирала второе: Клаус был её другом, а она привыкла принимать участие в судьбе небезразличных ей людей, хотя сейчас мало представляла, как лучше подступиться к этой гранитной скале из упрямства, достоинства и гордости.       — Думаю, вполне, но знаешь... Я буду очень благодарна, если ты меня проводишь, — и для начала робко улыбнулась, поудобнее подобрав ноги: жалеть испачканную сорочку было уже бесполезно.       — Кажется, мне не стоило спрашивать, — мрачно заметил вздохнувший Клаус, тоже усаживаясь свободнее и пристально посмотрев на неё тем тяжёлым взглядом, каким обыкновенно пытался тактично отделаться от надоедавших ему людей. — Я хочу побыть один, понимаешь, Мимоза? И не настроен ни объясняться, ни что-либо выслушивать.       — Это чтобы вот так изводить себя? — она умело притворилась, будто не поняла намёка, хотя сердце от волнения заёкало, а руки норовили вцепиться в смятый подол. Говоря откровенно, Клаус впервые общался с ней настолько жёстко.       — Это мое личное дело. И оно тебя не касается, — в его голосе зазвенела сталь, и вздрогнувшая Мимоза почувствовала невидимое, но угрожающее давление, которое на мгновение поколебало её решимость любой ценой выманить его с поля обратно в штаб. Она поджала губы, втянула голову в плечи и потупилась, чтобы ещё какое-то время не видеть его пугающих глаз.       «Живот сводит. Нет, не бойся. Не бойся и не обижайся. Но что же мне сказать? Что...»       — По-моему, это нечестно, — голос совсем ослабел, и Мимоза, произнося слово за словом, изо всех сил старалась звучать не как запуганный ребёнок, лепечущий последние оправдания. — Если что-нибудь случится с Астой или со мной или с Юно, ты перестанешь место себе находить. Начнёшь переспрашивать по сто раз, а меня прогоняешь потому, что я волнуюсь за тебя. — Она сделала паузу, стараясь выдохнуть сдавливавшее грудь напряжение, и рискнула прибегнуть к последнему своему козырю. — Или дело именно во мне?       Клаус ответил не сразу — отвёл взгляд, а Мимоза напряжённо ждала, уже начав переживать, не перегнула ли с театральным образом оскорблённой добродетели. Однако тут пение сверчков снова прервалось глухим голосом, в котором не звучало ничего, кроме усталости.       — У меня бессонница из-за кошмаров. И это бесполезно обсуждать, поэтому я справляюсь единственным способом, который хоть немного мне помогает.       Чёрное небо светилось россыпью звёзд и полной луны, а у Мимозы в руках оказался ровно обрезанный кусочек нити их разговора. Клаус выглядел подавленным: поправил очки на переносице, сцепил в замок кисти и поднял голову, глядя в высокую, тёмную даль. То ли ожидавший ответа, то ли раздосадованный тем, что его вынудили пойти на откровенность. Видимо, не в первый раз коротал ночи подобным образом, а ей просто «повезло» уличить его за очередным ожиданием рассвета.       Мимоза растерянно молчала: ей самой редко снились кошмары, но на крайний случай у неё хранились пара-тройка книг и ароматный чай, который она неторопливо пила из фарфоровой чашки, завернувшись в одеяло. И тут, при мысли об этом, её вдруг осенило простой, но вместе с тем гениальной идеей. Мягко улыбнувшись, она медленно поднялась с нывших колен и протянула Клаусу руку, отерев ту о подол многострадальной сорочки.       — Раз так, то коротать ночь в одиночестве — способ, хуже не придумаешь, — и слегка наклонилась, надеясь растопить его нелюдимость той добродушной ласковостью, которая почти никогда не подводила её с другими людьми. — Пойдём. Я не буду ничего спрашивать, просто заварю нам чай. Это ведь лучше, чем сидеть здесь на траве?       Он озадаченно уставился на неё, а Мимоза не пошевелилась, продолжая настаивать просящим тоном, словно увещевала капризного ребёнка.       — Ну же, Клаус. Разве плохая из меня получится полночная собеседница?       Клаус, однако, молчал с хмурым недоверием, не торопясь ни отказываться, ни соглашаться, и она уже начала придумывать новый аргумент, когда широкая ладонь вдруг мягко обхватила длинными пальцами её запястье, и он без особого труда поднялся с земли, выражая смешанные чувства очередным тяжёлым вздохом.       — Хорошо, уговорила. Идём отсюда, только… Это что, тапочки?       Но от внезапного изумления выронил её руку, и растерявшаяся на секунду Мимоза звонко прыснула, с облегчением чувствуя, как между ними разряжается напряжённая атмосфера. Клаус, кажется, даже временно забыл про собственные проблемы, ошарашенно вглядываясь в её босую ногу.       — И почему он... Только один?       Это звучало не настолько комично, но Мимоза всё равно засмеялась в голос, забывая и про грязную сорочку, и про причины, выгнавшие их обоих на улицу задолго до рассвета. Неприятный холодок между лопаток совсем пропал, и она, пожимая плечами, перебросила на одну сторону густые, полные какого-то древесного мусора, волосы.       — Потеряла по дороге, где-то тут лежит. Ты же знаешь: я такая неуклюжая, когда тороплюсь.       А он в ответ пробормотал, что с её стороны было вопиюще безответственно бегать босиком по холодной траве, даже если бы она увидела, как из штаба крадётся вор.       Хотя кто рискнёт что-нибудь отсюда украсть?

***

      Разумеется, ему было стыдно за себя, ибо уже дважды за ночь Клаус умудрился запятнать свою репутацию: когда впал в исступление, уверенный, что вокруг не было ни души, и когда постарался избавиться от одной слишком переживательной личности, которая сейчас оставила его в галерее, поднявшись в женское жилое крыло. Стеклянные окна открывали вид на поле, и облокотившийся плечом о стену Клаус смотрел в тёмную даль, сложив на груди руки и неуютно перебирая пальцами по ткани рубашки. Не так давно их касались мягкие ладони Мимозы, и её ласковый, сочувствующий голос по-прежнему звучал в ушах, вызывая лёгкий румянец.       Наверное, некоторые женщины владеют сакральным умением влиять на чужую волю. До этого времени Клаус приписывал этот талант исключительно своей матери, но, похоже, им обладала и Мимоза, не только сумевшая разговорить его, но и заставившая вернуться в штаб ради смехотворной цели — гонять чаи посреди ночи.       «Чёрная полоса какая-то, ей-богу: даже выйти из себя не могу без свидетелей».       — Я не очень долго?       Позади раздались лёгкие шаги, и обернувшийся Клаус увидел Мимозу, спускавшуюся по ступенькам. Одной рукой она прижимала к груди какой-то предмет, а второй придерживала подол светлого платья, чтобы тот не попал под мысок домашних туфель. Лунный свет, просачиваясь сквозь стекло, выбелил несколько рыжих прядей, когда она остановилась прямо напротив него — с улыбкой, застывшей в мягком изгибе тонкого рта и блеске больших глаз.       — Н-нет, ничего, — Клаус даже не сразу нашёлся с ответом, который, несмотря на умственные усилия, прозвучал несколько вне контекста: женственность была Мимозе к лицу, а он, если честно, успел об этом забыть. — Кхм, непривычно снова видеть тебя в платье.       — Ох, ну, я ведь всё-таки девушка. Должно же у меня для особых случаев найтись что-нибудь, кроме формы, — Мимоза тихо прыснула в кулак, и в её словах Клаусу померещилось было кокетство, но он решительно списал эту дикую мысль на эмоциональное перенапряжение. И привычным жестом поправил очки, незаметно зажмуриваясь на пару мгновений.       «Чёрт. В голове сегодня творится какой-то особенный бардак».       А вещица в руках Мимозы, к слову, оказалась фарфоровой банкой.       Подол длинного платья, мягко зашелестев, задел носки его ботинок. Клаус, отнимая руку от лица, встретился с по-прежнему ласковым взглядом Мимозы — она остановилась в паре шагов от него, обернувшись через плечо, а серебристая лунная полоса ровно очерчивала линию округлой щеки, падала пятном под нижнее веко и путалась в распущенных локонах, стекая по плечу к тонкой руке.       — Ну что, пойдём?       И он, кивнув, послушно последовал за ней, сокращая шаги так, чтобы не забегать вперёд своей изящной спутницы, которая ни с того ни с сего начала будоражить его взвинченное воображение.

***

      Мимоза, как оказалось, действительно имела представление об обхождении с людьми, пережившими энный по счёту нервный срыв. Их путь до кухни прошёл в полном молчании, и лишь здесь она, в несколько движений зажигая свет, сбросила с себя флёр загадочности, умело взявшись за организацию обещанного спасения его, Клауса, от стресса и одиночества.       Их чайный сервиз состоял из двух чашек на блюдечках, такого же числа ложек и изящного высокого заварочного чайника, в который Мимоза засыпала заварку из принесённой банки. А потом, покопавшись в огромном буфете, вытащила оттуда пузатый горшочек, накрытый чистой тканью и перевязанный ниткой. Вообще, судя по проворству движений, в кухне она была далеко не впервые, успев за несколько минут сделать больше, чем Клаус, с грехом пополам нашедший среди бесчисленной посуды чайник для кипячения воды и наполнивший тот до самых краёв.       Который оказался прямо-таки гигантским, неоспоримо демонстрируя гастрономические пристрастия местных рыцарей. Ходили даже слухи, будто капитана Чёрных Быков однажды так напоили отборным жасминовым чаем, что он в следующий раз в ответ на аналогичное предложение проревел нечто вроде «Да провалитесь вы с ним к дьяволам!». Абсолютно не смущаясь присутствием капитана Вандженса.       Мимоза осталась в кухне колдовать над чаем, а Клаус отправился в каминную вместе с немногочисленным сервизом, где за минуту расставил тот на круглом столике и опустился рядом на стул, скрестив на груди руки. Со стены на него смотрел портрет капитана Золотого Рассвета в парадном мундире, и его загадочная улыбка приятно согревала в отсутствие огня.       По части интерьера каминная мало отличалась от всего остального штаба: прохладно-мятные обои с прозрачным рисунком, кремовая лепнина под потолком, рельефные украшения из позолоты по стенам, старый камин с кованой решёткой, тяжёлые шторы глухого красного цвета с золотыми подхватами, золотая люстра и такие же бра, в которые были вделаны магические камни для освещения. Вообще, эта квадратная, примыкавшая к столовой комнатка, которой часто пользовались для курения и настольных игр, была одним из самых уютных мест в Золотом Рассвете, и зачастую именно здесь новобранцы вливались в местный коллектив: Клаус, например, близко сошёлся с Давидом и Летуа за партиями в вист пасмурным осенним вечером, когда гроза никак не хотела проливать дождь на притихшие окрестности. Правда, иногда (даже при открытых окнах) здесь было не продохнуть от аромата сигар, и потом слугам приходилось долго выгонять специфичные запахи, чтобы вся столовая не наслаждалась трапезами с «дымком».       — А вот и чай… — Мимоза появилась в арочном дверном проёме, когда Клаус, оставив стул, задумчиво созерцал оконное стекло, отодвинув штору. Её отражение померещилось ему среди утопающих в темени силуэтов замка и деревьев среди бликов от зажжённых бра, но, возможно, то была просто игра воображения, ибо её голос дошёл до подсознания раньше, чем он на него отреагировал.       Паривший в воздухе чайник накренился, и из его длинного носика полилась горячая жидкость. Вернувшийся к столу Клаус, наблюдая, как чашка заполняется выше половины, медленно вдохнул окутывавший столик пряный аромат, среди которого особенно сильными казались мятные нотки. Это определённо был не какой-нибудь из элитных чайных сортов, высоко ценившихся столичной знатью.       — Что это?.. — Клаус, хотя уже догадался о содержании фарфоровой банки, всё же поинтересовался, чем именно его собрались напоить, параллельно признавая, что предложение почаёвничать приобретало теперь куда больше смысла.       — Успокаивающий травяной чай, — Мимоза бросила на него короткий тёплый взгляд, пока чайник под действием маны подплывал ко второй чашке. — Мне он всегда помогает, когда я сильно нервничаю или не могу заснуть.       — Не зря мне, значит, показалось, что запах знакомый. Мама... тоже любит такое, — Клаус задумчиво улыбнулся, но сразу очнулся от медитативного созерцания журчащей струи, во второй раз ловя себя на мысли, что проводит слишком странные параллели. Тем не менее это было чистой правдой: его детские воспоминания о загородном поместье были пропитаны травяными сборами и ароматом пушистых кустов лаванды, над которыми вечно стояло громкое жужжание чуть ли не всех местных шмелей и пчёл. А когда он болел, перед сном ему вместо молока нередко давали липовый чай — душистый и приятно сладкий после аптекарских микстур.       — Правда? — чайник с тихим звуком коснулся столешницы. Мимоза, опустившись на стул, поправила платье, плавным движением зачерпнула из плошки немного мёда и стала бесшумно размешивать тот. — А тебе они нравятся?       — Наверное, больше да, чем нет. Я редко их пью, — Клаус, следуя её примеру, тоже подсластил дымивший паром напиток, на поверхности которого тёмной точкой плавал крохотный лепесток. Едва касаясь края чашки, сделал глоток, и уголки его губ приподнялись в одобрительной полуулыбке: подслащённый травяной сбор с лёгкой остринкой, сначала обдав жаром, приятно холодил горло и грудь. — М, на вкус как мята с имбирём.       — Да, они там тоже есть, — в голосе изящно склонившей набок голову Мимозы зазвучали польщённо-счастливые нотки. — Я очень рада, что тебе нравится! Пей побольше, только не торопись.       Ненавязчивое освещение создавало камерную атмосферу, а тени от мебели сливались в большие, чётко очерченные пятна. Мимоза без особой церемонности устроилась на мягком стуле, и её расслабленность навевала что-то домашнее: она задумчиво смотрела в невидимую точку, иногда тихо сдувая пар, прежде чем отпить из чашки, а Клаус наблюдал за ней краем глаза, в глубине души надеясь, что её присутствие рано или поздно подействует и на него, заставив хотя бы сменить формальную позу, превратившуюся в вечную привычку даже с друзьями.       А до тех пор ему оставалось лишь ждать, терпеливо поглощая ароматный чай.       — Клаус? — тишина вздрогнула, словно струна лютни, задетая краем ногтя. — Можно спросить, как прошла миссия?       Клаус практически донёс чашку до рта, но остановился, бросив на Мимозу недоумённый взгляд: этот на первый взгляд непринуждённый вопрос прозвучал довольно странно. Впрочем, он притворился, будто не почувствовал подвоха, и, сделав медленный глоток, ответил абсолютно безучастным тоном.       — Да ничего особенного. А что?       — Нет-нет, я так, ничего не имела в виду! Мне просто любопытно, только и всего!       «Ну, как говорится, не в бровь, а в глаз».       Знай он её меньше, определённо поверил бы в свою излишнюю подозрительность, но Мимоза, искусно разыгрывая наивное непонимание, выдала себя нервным смехом и чересчур эмоциональными жестами. А в довершение всего ухватилась за чайник, вместо того чтобы использовать ману.       — М-может, х-хочешь ещё?       — Нет, спасибо, — коротко отозвался Клаус, исподлобья следя за тревожно-смущённым выражением её лица. — У меня ещё половина чашки.       «Я не буду ничего спрашивать, просто заварю нам чай…»       Что ж, технически, своё обещание она сдержала.       Переживательность Мимозы открылась Клаусу далеко не вчера, поэтому он и не удивился, поняв, что она пытается добраться до истины окольными путями. И хотя гордое «эго» предпочитало называть это наглым любопытством, та часть его души, которая уже измучилась постоянно подавлять наболевшее, невольно ухватилась за подвернувшуюся возможность, нашёптывая мысли в духе «А не поделиться ли?». Правда, именно в этот момент Клаус задумался ещё кое над чем, временно отвлекаясь от внутренней дилеммы.       — Послушай, Мимоза…       — Да? — она отозвалась с оживлённой приветливостью, и он, временно отставляя на стол чашку с блюдцем, подозрительно прищурился, готовый сразу распознать любую фальшь.       — А почему ты сама не спала?       — Ох, ну… — в первую секунду Мимоза показалась ему озадаченной, однако к ней быстро вернулась прежняя беззаботность: она простодушно хихикнула, склонив набок голову. — Разве у тебя не бывает так, что проснёшься и без конца ворочаешься в кровати с боку на бок?       «Значит, ошибся?.. — он попытался было напрячь зрение, чтобы найти то, чего во взгляде Мимозы не отражалось по определению, и морщинка меж его бровей наконец разгладилась. — Ну, и слава богу. Только врагу пожелаешь страдать ночными кошмарами».       — Обычно я сплю даже без снов. Хотя… Да, когда-то давно бывало, что высыпался слишком рано, — и то были благословенные времена, ибо куда лучше ворочаться в постели от скуки, нежели подскакивать от собственных криков и покрываться гусиной кожей, когда что-нибудь хрустнет или ударит по оконному стеклу.       — Вот как… А у меня вот такое часто случается, — негромко заметила Мимоза, поведя плечами и снова поднеся к губам чашку. — Знаешь, я иногда себя чувствую героиней какого-нибудь любовного романа: она тоже, когда не спится, глядит в ночное небо, распахнув окно. И вспоминает, скажем, о мужчине, которого любит. — А потом вдруг улыбнулась мечтательно-грустной улыбкой, опершись в ладонь острым подбородком. — Есть в этом что-то пленительное, правда? На секунду представить, будто у тебя может быть так же…       — Мимоза, ты… — Клаус резко подался в её сторону, но у него на пути некстати встала столешница со звякнувшей чашкой. Он машинально придержал хрупкую посуду, растерянно бормоча: — Неужели? Я даже не подозревал, я…       «Мимоза влюблена?»       — Клаус, что такое?..       «Нет, или… — его хватка неожиданно стала совсем стальной, благо что качественный фарфор оказался готов к таким испытаниям. — Нет, может быть, она грустит из-за того, что не влюблена хоть в кого-нибудь?»       И правда: девушки её возраста во всю мечтают о балах и прекрасных кавалерах, свиданиях в лунном саду и пышных свадебных платьях от лучших ателье. А что она? Она носит рыцарскую форму — воплощение практичности среди костюмов, когда-либо пошитых для аристократии, — нередко оказывается лицом к лицу с угрозой смерти и говорит, что рада своей судьбе. Но ведь рыцарский орден — это только часть их жизни: такая огромная, что затмевает собой всё остальное, но оно ведь не исчезнет, просто оставшись в тени. И Клаусу вдруг почему-то стало очень жаль её невинную мечту, хотя сам он был крайне далёк от восторгов любви.       — Клаус? Клаус, ты меня слышишь? С тобой всё хорошо? — кажется, он настолько ушёл в себя, что временно оглох и ослеп ко всему вокруг, поэтому, очнувшись, обнаружил Мимозу привставшей на стуле и буравившей его испуганным взглядом. Вероятно, его лицо сильно изменилось в ответ на внутренние переживания, и Клаус поспешно откашлялся, поправляя очки.       — Да, да, всё в порядке. Извини, я немного... задумался.       — Ты так помрачнел, что я разволновалась… — робко заметила она, медленно опускаясь обратно и обнимая пальцами чашку, хотя та по-прежнему должна была быть довольно горячей.       — Просто мне с твоих слов показалось… Кхм, Мимоза, это может прозвучать слишком лично, ты точно не против?       Видимо, неловко здесь было ему одному: отрицательно качнувшая головой Мимоза являла собой искреннее внимание, и он, поколебавшись ещё немного, таки решил идти до конца.       — Тебе… Наверное, хотелось бы взаимной любви, я прав? Но это не так-то просто с нашей работой.       Мимоза изумлённо хлопнула глазами, медленно расправив плечи, а потом вдруг икнула и стушевалась, заливаясь краской.       — Ох, мне… ну… Знаешь…       И Клаус, слушая этот лепет, мигом пожалел, что полез не в своё дело: в конце концов, он-то не хотел ничем делиться, а сам вдруг взял и бесцеремонно вызвал её на откровенность.       «Любопытство — плохое чувство. Ну сколько раз себе это говорю?»       — Подожди, нет. Нет, — снова практически сбитая чашка едва не выплеснула на столешницу ароматный чай. — Ты не обязана отвечать, если не хочешь! Я сказал лишнего, прости меня, я не собираюсь ставить тебя в неловкое положение!       — Да в этом… Нет ничего такого, — Мимоза бросила на него растерянный взгляд, но тот сразу исчез под густыми ресницами. Подхватив одну из рыжих прядей, она медленно накрутила ту на палец. — Честно говоря, я уже люблю одного человека, только вот быть вместе мы не сможем.       В её тихом смешке зазвучала горькая ирония.       — Немного не повезло мне в первый раз.       Клаус вынужден был признать: любопытство вновь норовило перевесить предусмотрительную тактичность, ибо Мимоза говорила и вела себя так, словно не против была сказать больше. И он, уповая на вселенскую удачу, поддался не самому достойному своему порыву, осторожно задавая новый вопрос.       — Это… кто-то из наших?       — Н-Нет, — Мимоза ответила ему призрачной улыбкой, поправляя и без того ровно лежавшую на блюдечке ложку. — Но ты его очень хорошо знаешь.       «Дворянин не из Золотого Рассвета? — Клаус озадаченно изогнул бровь. — Но она почти всегда в штабе, когда в таком случае умудрилась?..»       — Я об этом только Ноэль как-то обмолвилась, но она совсем не ревнует меня к нему. Наверное. Я на это надеюсь, — между тем робко продолжала Мимоза, переключившись с ложки на волосы. Только теперь отхватила прядь побольше и принялась неторопливо заплетать ту в косичку.       «То есть он ещё и связан с Ноэль? Значит, кто-то из родственников Сильв, но Мимоза же и с ними встречается астрономически редко… Погодите-ка. Ноэль. Сильвы. Боже сохрани, неужели она?..»       — … Мы с Астой — просто друзья, и ни на что большее я уже…       — Что? — Клаус едва не поперхнулся воздухом: ему в голову ударило внезапной мыслью, будто они говорят про капитана Среброкрылых Орлов, однако тут до него донеслось «Аста», и он замер, уставившись на замолчавшую Мимозу с весьма... неинтеллигентным выражением лица.       А потом вскочил, упираясь ладонями в стол и рискуя в конце концов перевернуть тот вверх ногами.       — Мимоза, ты что, сейчас сказала, что любишь Асту?       Их взгляды встретились, но она даже бровью не повела — наоборот, тихо засмеялась в ладонь, роняя полузаплетённую прядь, и таким образом доказала, что проблем со слухом у него, к сожалению, не было.       — Да. Но, Клаус, зачем так кричать?..       — Час от часу не легче, — Клаус растерянно провёл рукой по волосам, блуждающим взглядом цепляясь за портрет над камином. Оттолкнулся от стола, встал, и зашагал по комнате, бормоча себе под нос и нервным движением теребя мостик очков: — Ей-богу, хуже не придумаешь…       А капитан Вандженс улыбался ему из позолоченной рамы, точно говоря: «Ты никогда не думал об этом? А зря, зря».       — Что? — добродушно отозвалась Мимоза, и Клаус, на минуту прервав методичное измерение комнаты от стены до стены, хмуро уставился на неё. — Прости, я просто не расслышала.       И хорошо: уж эти рассуждения точно следовало оставить при себе.       — Не обращай внимания. Так, мысли вслух.       — Ох, Клаус, ты принимаешь всё это слишком близко к сердцу, — Мимоза снова тонко засмеялась, наклонив голову и изящным движением поднеся к губам чашку. И выглядела бы просто очаровательно, не думай он о том, какой это всё отдавало вопиющей беззаботностью. — Пожалуйста, сядь. Лучше выпей ещё чаю.       «Думаю, такими темпами мне будет нужен не чай, а виски. Мимоза и Аста, подумать только… Хорошо хоть он её не любит».       — Не буду скрывать: я ожидал кого угодно, только не его... — Клаус, медленно вернувшись к стулу, тяжело опустился на него и опёрся предплечьем о столешницу. Зачесал назад чёлку, потеребил (стараясь поправить) воротник рубашки, а потом покосился на Мимозу, улыбавшуюся ему взглядом поверх чашки. — Я... могу спросить, как долго это… Кхм, продолжается?..       «Совершенно не припомню, чтобы Мимоза вела себя с ним как-то особенно. Конечно, смущалась и иногда тараторила, но в таком случае она и в меня с Юно должна была влюбиться раз десять за последний месяц. Хотя Давид однажды вроде пошутил, что она по кому-то неровно дышит, но верить ему...»       — Ох, даже не знаю… Думаю, больше двух лет.       — Двух... лет?.. — убитым голосом прошелестел Клаус, искренне ожидавший скромных трёх-четырёх месяцев. Спасибо, Господи, что ему не пришло в голову сейчас отпить чаю, иначе тот выплеснулся бы обратно носом. — Нет, погоди… Постой, ты же не хочешь сказать, что это произошло, когда мы только-только познакомились с Быками?!       — Почему же? Именно так, — Мимоза пожала плечами с выражением убийственного добродушия, а он мысленно попрощался с ещё одной светлой надеждой, вперив взгляд в ни разу не «успокаивающий» чай. — Можно сказать, это была почти любовь с первого взгляда.       «Очаровательно. Хотя чему я удивляюсь: Аста в тот день действительно был великолепен…»       — Значит, ты уже два года изводишь себя безнадёжными чувствами, — мрачно констатировал Клаус, а Мимоза только проглотила очередной смешок, и он укоризненно нахмурился, даже не зная, жалеть её или попенять ей за легкомыслие.       — Ох, ну зачем же ты так сразу? Иногда мне казалось, что у меня действительно есть надежда.       — Надежда?.. — скептически переспросил он, так сильно изгибая брови, что у него на лбу прибавилось преждевременных морщин. — Да ведь тебе вообще запретили бы выйти за него замуж!       И после этого Мимоза будет толковать с ним о благоразумии в полях Золотого Рассвета, когда сама не ведает, что творит!             — Может, нет, а может быть, и да… — уклончиво заметила она, и её милая улыбка уже начинала доводить до нервного тика. — Я даже не ожидала от тебя такой категоричности, Клаус. Разве ты не любишь Асту?       — Я — Асту? Да он мне как родной брат! — и именно любовь к Асте не могла допустить, чтобы общество, фигурально выражаясь, посадило того на кол из-за вопиющего мезальянса. — Но правил не отменили бы даже ради него! Мимоза, о чём ты думала? Так легкомысленно позволить себе влюбиться и жить с этим, как ни в чём не бывало!       — Святой боже, Клаус, ну и чудной же ты! — сладкая безмятежность наконец стёрлась с её лица, и Мимоза уставилась на него с таким изумлением, будто забеспокоилась, в уме ли он вообще. — Неужто ты никогда и ни в кого не влюблялся?       А он, сделав скептическое движение бровями (так как в своём здравом рассудке не усомнился ни на секунду) поправил на переносице очки, не без гордости изрекая любимое оправдание для щекотливых случаев.       — Нет. У меня не было ни времени, ни особого желания.       Ибо ему, говоря начистоту, до сих пор не встретилось ни единой девушки, хоть отдалённо отвечавшей его придирчивому вкусу.       — Ох, Клаус, да разве можно выбирать, когда и как это произойдет? — огромные глаза Мимозы округлились больше прежнего, а он уверенно пожал плечами, поднося к губам чашку.       — Разумеется, можно. Я бы даже сказал, что это наилучший вариант.       — И… когда же ты, в таком случае, намереваешься влюбиться? — в её нежных, не созданных для сухих и резких эмоций, чертах появилось заметное недоверие, но Клаус умело его проигнорировал, лишь удивляясь, как Мимоза могла беззаботно относиться к вопросу о чувствах, которые, в конце концов, шли рука об руку с браком.       — Когда нужно будет жениться, тогда и подумаю об этом.       «К слову говоря. Каким образом мы начали с бессонницы и закончили рассуждениями о любви?»       — Ох, правда? — она облокотилась локтями о столешницу, и её гибкая поза — от улыбки до наклона головы и полурасслабленных пальцев на щеке — дышала озорным любопытством. — Просто увидишь подходящую девушку и вот так возьмёшь да влюбишься?       Ему пришлось заставить себя оставаться невозмутимым, несмотря на желание ответить такой же завуалированной иронией.       — Ты очень утрируешь вопрос, но в общих чертах, пожалуй, да. Если мы друг другу понравимся, симпатия превратится в любовь. Что именно ты находишь здесь настолько смешным?       — Знаешь, кажется, я понимаю, откуда идут все твои беды… — улыбка Мимозы из ироничной превратилось в сочувственную, и ему стало не по себе под её тёплым, почти затягивавшим взглядом. — Ты пытаешься всё держать под контролем, а если не получается — доводишь себя до изнеможения или срываешься. Разве не проще вместо этого рассказать, что тебя мучает? Это не так сложно, как кажется.       — Нет, не проще, Мимоза. Есть вещи, которые не стоит разглашать, — сухо протянул он, сцепив пальцы в замок и со вздохом чувствуя, что вода, образно выражаясь, снова принялась точить камень. — Я вижу, куда ты клонишь, но послушай. Дело не в моём недоверии к тебе или к Юно. У меня просто есть здоровое чувство гордости, и оно не позволяет мне выглядеть жалким мальчишкой, который в двадцать лет боится ночных кошмаров.       — Но разве тебе не становится только хуже от того, что ты в одиночестве терпишь такие ночи? — Клаусу вдруг показалось, будто она, слегка подавшись вперёд, заглянула прямо ему в душу, и невольно отклонился на стуле, пытаясь вернуть украденное ею пространство.       — Я справляюсь. В конце концов, это — всего лишь мои беспочвенные страхи, — натянуто усмехнулся, пожав плечами, а сам вспомнил мерзкое ощущение прошибавшего его липкого, холодного пота. — Просто сегодня устал больше обычного, вот и вышел из себя.       Лицо Мимозы неожиданно посерьёзнело — она бросила взгляд на его чашку, молча подняла чайник в ореоле нежно-салатового облака маны и наполнила ту почти до краёв, после чего невозмутимо добавила чай и себе.       — Клаус, я обещала ничего не спрашивать, но… — он не видел её глаз, и, наверное, она поступила так нарочно: чтобы это не выглядело попыткой прижать его к стене. — Может быть, ты всё-таки поговоришь со мной?       Клаус вместо ответа медленно поднёс к губам чашку настоявшегося чая, вкус которого особенно чётко ощущался без примеси медовой сладости. Приятное тепло снова расползлось от горла вниз по животу, сменяясь шлейфом мятного холодка, и он сделал второй глоток, ожидая, не поднимет ли Мимоза голову. Однако та продолжала безмолвно рассматривать столешницу.       «Ладно: сдаваться так сдаваться. Всё равно она рано или поздно добьётся того, что я проболтаюсь».       — А здесь и рассказывать особо нечего. Просто каждый раз я вижу собственную смерть и должен досмотреть её до конца, прежде чем проснусь.       В эти два коротких предложения уместилось всё: и протыкающие плоть и одежду острые кости, и заливающая глаза кровь, и туман, и пронзительно кричащий силуэт Юно в зелёном ореоле. Но даже от настолько лёгкого прикосновения к этим мыслям горло сдавила тошнота. Чашка тихо звякнула, и напрягшийся Клаус, медленно проведя пальцем по её ободку, прислушался, как мерзкое чувство неуверенно ворочается, пытаясь протянуть липкую лапу.       «Перестань. Перестань, это уже давно химера. Благодаря магии капитана Вандженса на теле даже шрамов не осталось», — хотя лучше бы он имел возможность лицезреть живые доказательства едва не поцеловавшей его в лоб смерти: вся боль превратилась бы в уродливые рубцы, по которым, глядя в потолок, он водил бы пальцами, вдох за вдохом успокаивая взбудораженное подсознание.       — Уже год прошёл, а я никак не могу отделаться от этих воспоминаний. Не от страха смерти, а от чувства, как меня убивают… — Клаус остановился, сглотнул и снова отпил. На этот раз так много, что едва не закашлялся. — Когда кричать уже не можешь, а потом перед глазами плывёт, и единственное, о чём ты думаешь, это сколько ещё вдохов придётся отмучиться, прежде чём всё закончится.       Ладонь невольно потянулась к груди, сжав ткань рубашки — он мрачно посмотрел на неё, разжав напряжённые пальцы. Тишина, казалось, нарушалась лишь глухим стуком его сердца, а присутствие Мимозы он скорее ощущал, чем видел.       — Я даже до сих пор помню, где были раны. Просыпаясь, постоянно ищу кровь и дыры в одежде, а их нет, и это… Чертовски сводит с ума.       Уголки рта внезапно приподнялись — Клаус усмехнулся, в какой раз напряжённо проводя рукой по волосам и сам поражаясь, что смеётся над абсолютно лишённым комичного. А подняв взгляд на Мимозу, заметил, как сильно та побледнела, и её губы, задрожав, очертились в перевёрнутый полумесяц. Неудивительно: кто сохранит невозмутимость, когда ему в красках описывают минуты у порога на тот свет?       — Вот. Поэтому я и не хотел ничего рассказывать, — он сокрушённо покачал головой, глядя на неё с печальным участием и чувствуя, как из улыбки пропадает ненормальное, жуткое веселье, сменяясь глубокой усталостью. — Извини. Слушать про такое не легче, чем вспоминать.       — Нет-нет, я в порядке! — Мимоза, встрепенувшись, перегнулась через столик и вдруг поймала его обеими руками за кисть. — Пожалуйста, продолжай, если хочешь! Тебе нужно выговориться, после этого правда станет легче!       Её пальцы были очень тёплые и удивительно сильные для такой хрупкой на вид девушки. Клаус, признаться, растерялся, почти покраснев, однако руку не отобрал. В самом деле, как можно, когда на тебя смотрят с состраданием, от которого даже в камне что-нибудь да проснулось?       А он, будучи из плоти и крови, размягчился до такой степени, что положил ладонь поверх её рук, испытывая прилив неожиданной, постыдной благодарности за то, что его боль отзывалась в ком-то едва ли не до слёз.       — Давай лучше выпьем ещё чаю, пока он горячий? От остывшего слишком холодно.       Мимоза бросила взгляд сначала на его лицо, потом — на руки, видимо, поняла, как резко вторглась в его личное пространство, и, кивнув, с запинкой прошелестела что-то про мяту. А дальше Клаус сам не понял, почему, но на мгновение невесомо удержал выскользнувшие было кончики её пальцев, отдавших львиную долю тепла его сухой, холодной руке. Мимозу и правда окружала особая аура, никак не связанная с маной и пробиравшая нежностью до самых глубин души.       — Спасибо, Мимоза. Думаю, высказаться мне действительно не повредило.       — Ох, н-ну, раз т-так… Это х-хорошо, — она прижала ладонь к груди, улыбнувшись открыто, но так робко, что это отозвалось странной тяжестью где-то между шестой и седьмой парой рёбер. — Тогда я… Ой, Й-юно?..       Клаус, проследив за направлением её резко изменившегося взгляда, обернулся через плечо, и мгновение спустя каминную оглушило очередным испуганным звоном столового фарфора. В колени ударило тупой болью, а ковёр под стулом едва не собрался волнами, ибо он подскочил как ошпаренный, задевая всё, что не успело убраться с пути. В проёме действительно стоял Юно в нежно-голубой пижаме, которая, откровенно говоря, сидела на нём не по размеру. На его плече виднелась Бэль, на поясе — сумка с гримуаром, а на лице застыло такое осоловелое выражение, словно его минуту назад вытащили из постели, забыв разбудить. Либо он был до глубины души шокирован сценой, которая здорово напоминала сорванное свидание.       «Чёрт возьми, сегодня что, собрание полуночников Золотого Рассвета?»       — Юно? Кхм, — Клаус сделал над собой усилие и исторг несколько относительно связных звуков, надеясь, что не покрылся красными пятнами, но Юно лишь зевнул, прикрыв ладонью рот, и почесал лохматую копну в области затылка. — Ч-что ты здесь делаешь?       — Да вы сидите, сидите. Я просто мимо проходил и увидел, что свет горит.       — А мы вот… чай пьём. Как-то совсем не спится, — с оттенком нервозности рассмеялась Мимоза, хватаясь за свою чашку, как утопающий за соломинку. Клаус же, ещё раз с подозрением прищурившись на их товарища, медленно сел обратно на стул, дабы снизить градус общей неловкости. — Ю-юно, может, х-хочешь с нами?       — Нет, спасибо, Мимоза, я спать. Вы бы тоже не засиживались: скоро светать начнёт, — и, так же невозмутимо пожелав им спокойной ночи, Юно исчез, оставляя после себя неловкую тишину и едва уловимый звук удалявшихся шагов.       — Интересно, сколько ещё народу, кроме караула, сейчас разгуливает по штабу… — задумчиво изрёк Клаус, а очаровательно розовая от смущения Мимоза скованно прыснула, заправляя за ухо вьющуюся прядь. — По-моему, прав Юно: надо бы нам с тобой поскорее допивать этот чайник.       И, отбрасывая лишние мысли, решительно взялся за чашку, вслед за чем откинулся на спинку стула, так что теперь ему открывался отличный вид на улыбавшийся портрет капитана Вандженса с одной стороны, и на Мимозу — с другой.       Удивившись, как ему вдруг стало весело, несмотря на третий удар по взлелеянной репутации.

***

      — Клаус! Клаус, погоди минутку!       Мимоза позвала его так дня через три после ночного чаепития. И хотя Клаус в то утро проснулся с тяжёлой головой, он был приятно удивлён, что в принципе заснул, упав спиной на кровать и раскинув руки. Успокаивающий чай, долго не обнаруживавший своего действия, заставил его позёвывать ещё по пути в спальню, а когда он снял сапоги, бездумно таращась в потолок и бережно перебирая воспоминания этой странной ночи, глаза сами собой закрылись, и ласковая улыбка Мимозы медленно растворилась в темноте, оставляя приятное тепло в груди.       И вот теперь она улыбалась точно так же, пока торопливо бежала к нему из другого конца галереи. Её апельсиновые волосы были убраны в две длинные косы, игриво болтавшиеся за плечами, а рубашка летней формы из-за закатанных до локтей рукавов обнажала слегка загоревшую кожу.       — Ух, еле нагнала! — она рассмеялась сквозь одышку, смахнула ладонью тотчас упавшую на прежнее место чёлку, и, покопавшись в большой сумке, которая всё это время била её по бедру, вытащила на свет небольшую керамическую баночку с незатейливым рисунком из вензелей. — Вот, это тебе! Три-четыре чайные ложки на заварочный чайник. Или больше, если захочешь покрепче!       — Что это? — Клаус, всё ещё в недоумении, тем не менее принял неожиданный подарок, приоткрыл крышку, и на него сразу пахнуло знакомым душистым ароматом, смешавшимся с непрошеными воспоминаниями.       — Успокаивающий чай. Мой тоже уже заканчивался, так что я решила насушить и смешать его заново, — Мимоза по-детски милым жестом заложила руки за спину, и для полноты образа ей оставалось лишь покачнуться на каблуках. — Пей его перед сном неделю или чуть больше… И потом тоже, по необходимости. Если что, заваривать могу научить, но там всё совсем несложно!       — Спасибо, я даже не знаю, что сказать… — Клаус озадаченно закрыл крышку с прилепленной к ней бумажкой-рецептом, покрутил банку в пальцах и посмотрел на румяную от бега Мимозу — исходившее от неё сияние рисковало посоперничать с солнцем, растекавшимся по полу жёлтыми полосами.       — Не за что! Если ещё понадобится — просто скажи!       И хотя заваренный им для пробы чай оказался вкусным и на удивление эффективным в борьбе с игравшими нервами, ещё лучше он раскрыл свои свойства, когда они с Мимозой сидели в оранжерее среди пьянящего аромата цветов и закусывали его сладостями под звонкое пение какой-то желтогрудой птички.       И цвет горячего чая в фарфоровой чашке впоследствии постоянно напоминал Клаусу исключительно её медово-зелёный, немного чарующий и очень открытый, ласковый взгляд.