Рассказ для ААФ

Прескверные же места бывают в больших городах! Но наиболее прескверные из них, словно по закону эстетического равновесия, находятся в сердцах прекрасных столиц. Одно из них было на юге Петербурга, на недавно отстроенной улице. Это был так называемый «Дом развлечений», слава Богу, через некоторое время потерявший своё развратное предназначение и перешедший в руки революционеров, сделавших в нём типографию. Революционеров этих переловили жандармы в там же за «явное посягательство на жизнь Императора Александра Александровича», а ныне проклятый дом и вовсе заброшен. Но не на это гнездо аспидов обращало внимание местное население. Еженедельно стали пропадать люди, пятная чистейшую репутацию района: то мелкий чиновник, то двое друзей кадетов, то любимый всеми врач, а то и вовсе офицер тайной полиции. От такой обстановки горожанам и горожанкам было не до «развлечений». Грех, конечно, порождает другой грех, но зачастую больший грех из-за своей непомерной тяжести на людской род волей-неволей заставляет отвлечься от «грешков поменьше». Вот и Григорий Алоисович Штейнберг, владелец притона, недоволен убытком гостей, как и, в общем-то, сами гости. Это был крепкий и особенно сильный для своих долгих лет мужчина с седой короткой бородой и такими же волосами без плешивости и лысин, одетый, что называется, с иголочки, в темно-бирюзовом костюме в чёрную клетку с неподходящим сюртуку, тем не менее, аналогично дорогим жилетом. Как и принято у буржуа, был хозяин заведения самую малость полноват. Несмотря на возраст и русскую покойную матушку, он только недавно принял подданство нашему царю и без задержек стал православным, как будто гнали его из родной Германии. Даже если и так, то правильно гнали! Грош цена такому христианину, живущему за счёт азарта, пьянства и разврата. Утром людей практически не ходило, а поэтому владелец заведения решил, начиная с порога, сделать беглый обход, а потом засесть в кабинете. После того, как миновать главный вход, каждого посетителя встречает крохотная прямоугольная прихожая, вытянутая по бокам. Слева от входа в дальнем углу – серая будка сторожа, а справа на обитой деревом каменной стене весит маленькая картиночка в серебряной рамке с изображением белых роз в корзине. И сторож, совершенно лысый, с широкими чёрными как смоль усами, весь день только и делает, что смотрит на цветочки и в окно да выгоняет пьяниц. Видимо, прихожая сделана так бедно, чтобы создавать яркий контраст с залом. Поприветствовав скучающего сторожа, Штейнберг прошёл в просторное круглое помещение с облицовкой из иностранного красного дерева. В центре зала стояло несколько дубовых игральных столов для карт и бильярда и массивные стулья, рассчитанные на качающихся пьяниц, около них на тонком турецком ковре с чёрными пятнами. Всё это убранство освещено тёплым неярким светом люстрой прямо посередине такого же круглого, как пол, балчатого потолка. Можно только сочувствовать тем, кто меняет керосин на люстре, смотря на высоту помещения. Отдалённое напоминая дворец, вдоль стен идут ступени по бокам от входа, но деревянные и с поручнями, ведущие к «внутреннему» балкону, откуда местные шулера с помощью зорких подельников зарабатывают свои первые капиталы. Уютно здесь было бы только подслеповатому и почти глухому человеку. Стены не голые, а увешаны разными композициями от мёртвого Иисуса Христа в узорчатой позолоченной рамке до прибитого холста с лесом и рекой. Засмотревшись на них, хозяин кричит командным голосом: –А где же наш мастер? Где все? Так дела не идут! Что же это такое получается? Как я создам материальную базу, так сказать, для моих... пускай не для моих, пускай, вы неблагодарные, для ваших крошечных амбиций? Не понимают, – Штейнберг разводит руками, – чему они препятствуют! Со стороны бара под балконом слышится тихий голос: –Но я же здесь, Григорий Алоисыч. Штейнберг поворачивается и видит дряхлого гладковыбритого старика, сгорбившегося над протиранием рюмок: –Василий Иванович, я знаю, что вы тут, но где же ваш молодой тёска и девочки? Я же слышу, чётко слышу, что дрыхнут как блаженные. Вставайте, род проклятый! – с топотом рычит хозяин последнюю фразу и нервно ходит из стороны в сторону, пока из комнат второго этажа на балкон не выстраиваются сонные девушки в ночных рубашках. И даже тут Штейнберг шёл не только против законов Божьих, но и против законов государственных и природных. Среди десятка девушек были и не девушки вовсе, а юноши в женской одежде. По документам, они, конечно, все были прекрасного пола и не должны были иметь жёлтый билет, но жажда наживы и гедоническая похоть допускает такое и в нашем с вами обществе. Только дьяволу и одержимым им людям известно, зачем тратить средства в большем количестве за взятки бюрократам и докторам, особые заказы портным и цирюльникам (ввиду особой физиологии мужчин), чем на содержание тех же куртизанок-женщин. Стоит ли говорить, что, по царским указам, работницам нельзя было жить в доме терпимости, и что открыла его не «женщина средних лет»? Штейнберг совершенно не делает различий для своих работников, отчитывая их в отлынивании от работы. Наказание будет строгим, как на войне, и много кто будет голодным или привязанным в цепи в запертой комнате. Но некуда деваться – только на улицу просить милостыню. Они были должниками, детьми должников или просто нищими и приведены сюда торгашами, поэтому в бордельном отделении заведения царят порядки образцовых монастырей, хотя, учитывая, какое «служение» здесь проводится, лучше сравнивать это с месопотамскими храмами. Из входа со двора, а потом через дверь около бара в кабинеты и склады проходит единственный повышенный в должности выходец из поддельных девушек. Наряжен он в белую рубашку, двухбортным жилетом с пуговицами из цыганского золота, уже измятыми брюками (роскошь, непозволительная для остальных юношей здесь), а голову украшает по-китайски собранный хвостик. –Васька! Ты где шлялся? –За новыми колодами ходил-с, Григорий Алоизович. Всё перекрапили. Мошенники. И забор чинил: всякая шваль в сад ночью пробиралась. Цветы наверное воровали, – объяснился Васька. Гости притона всё же находили в переодетых юношах что-то мужское (не в соддомитском смысле), что даже позволяли себе играть с ними. Одному парню, теперь уже получившим привилегию называться не по-женски, повезло иметь талант искусно обращаться с картами, и Штейнберг сразу заметил это в отзывах заметно обедневших посетителей, прелюдии ради пытавшихся показать своё мастерство. Как известно, мужчинам больше нравится проявлять своё преимущество перед другими мужчинами, так как они составляют равную конкуренцию, нежели мужчина перед женщиной. –Ладно, хоть кто-то в нашей семье работает – Штейнберг обтёр лоб и заслюнявившиеся губы платком. – Да-а, ну и дела. Идите давайте – сказал он девушкам и юношам, не поднимая головы, а лишь махнув рукой. – Василий Иваныч, вот скажите, когда вы были крестьянином, неужели барин позволял вам так долго спать? –Я, батюшка, спал сколько захочу, не поднимут. Барин мой придумал забаву крестьян спаивать, причём, по одному. Позовёт одного прямо с поля в именье, да и начнёт разную гадость предлагать выпить. И всё спрашивает, вкусно ли мне, сладко или горько для народа. Я тогда ещё не знал, что его обманывали барыши и свою бодягу вместо иностранной наливали в бочки, но мне всё вкусно было в красках описывал. Что чувствовал, то и говорил. А барину ой как нравилось, да и сам пристрастился. Каждую неделю звали. Как стало работать невмоготу, руки затряслись так и дали вольную. Семьёй и хозяйством не обзавёлся, всё спускал, так и пошёл по трактирам со знанием дела, как говорят. Потом и к вам в бар, на то и спасибо вам, Григорий Алоизыч – рассказывал с удовольствием и видом житейской мудрости бармен. –Пожалуйста, да и за что «спасибо»-то – усмехнулся Штейнберг – Не наговаривайте не себя. Вы так говорите, как будто только пьянствовать умейте. А хранить? А вежливо и учтиво обслуживать наших часто невыносимых, но глубокоуважаемых гостей? –С опытом пришло. –С опытом, да, – уже не скрывая ехидство повторил владелец, – Ну вот, заговорились мы. Интересненькая автобиография, но слишком вы откровенны. Мне-то можно доверятся, но другим... Пойду в кабинет, нас ждут много дел. Работа пошла. Пришло несколько завсегдатых посетителей, провоженных Васькой к дамам в комнаты, конечно же, не забывая захватить пару бутылочек с бара. Ближе к полудню широко распахиваются двери с ударом ручек об стену, и в зал по-генеральски входит хорошо сложенный и модно (по его мнению) наряженный мужчина. Можно даже сказать, это "зрелый франт", учитывая, что он одет в деловой западнический костюм с белым широким складчатым галтухом, который называется, jabot, если мне не изменяет память. Понятное дело – франт – но уж слишком гусарский: на поясе справа на перекинутом через плечо ремне висела шашка, а слева выпирал из атласного расстёгнутого пиджака американский револьвер. И непонятно, то ли казак это в мещане пошёл, то ли дворянин в казаки. Васька сразу понял, что он будет играть, а Василий Иванович – что будет пить. –Добро пожаловать в «Дом развлечений», Ваше благородие, – поприветствовал посетителя Васька, готовя карты на стол. –Во-от это я понимаю – услуги! Зайдёшь в первый раз заведение, как рыба на песочке чувствуешь себя. А у вас: и сразу «Добро пожаловать», и колоду ставят, и водочку готовят, как будто десятый год у вас бываю. И мух немного. А давай-ка в вист! – отбросив волнение, радостно говорит интересный гость. –Так нас двое, Ваше благородие, – возражает Васька, – лучше в преферанс. – Действительно, нас двое играющих, – многозначительно протянул посетитель и ещё многозначительнее спросил, – А если ли другие? –Какие «другие», Ваше благородие? – недоумевает мастер игры, и, догадавшись, продолжает: –Ну, другие посетители бывают. И сейчас парочка-другая у девушек наверху. Да зачем вам? Не из конторы ли вы? – говорит непонимающий Васька, забыв про «Ваше благородие», при этом ставя водку и рюмку на стол. –О, нет-нет, и это – нет, только одну рюмку с хлебом, – качает головой и перекрещивает руки мужчина. Васька только сейчас замечает старательно ухоженное лицо посетителя, к тому же тот "отобрал и омолодил" единственное сокровище сторожа в прихожей – большие усы. По опыту своему карточник знал, что такие люди ходят только к женщинам, и не испытывал к нему отвращения, которое испытывал к старым богатым князьям и баронам. –А что до конторских: не нравятся они мне. Как что-то необычное происходит, пока пол Петербурга упыри не перебьют, ничего не сделают и ничего им не докажешь. Я это понял, когда с Кавказа в отставку попал Россию повидать и сюда попал. Ты им про нечисть, а они тебе «нет основания». А ваш закон имеет основания? Бардели устраивать это основательно? Чёрти что происходит. А нет никаких оснований. Кто сильнее, тот обосновывает. Вот царь-император скажет жидов крушить, они и будут крушить. А на каком «основании», всем уже всё равно. Хоть на лешего пойдут. Вот и мне, человеку праведному, нужно волю взять в кулак и доказать не то, что свою правоту, а свою жизнь. Мужчина в распахнутом костюме после нескладного и сбивчивоого выступления наполнил рюмку до краёв и по-простому осушил её, закусив промоченным подсолнечным маслом куском чёрного хлеба. –Извините, Ваше благородие, как лично к вам я могу обратиться? – вмешался в разговор Василий Иванович за стойкой. –Меня зовут Михаил Леонидович. Титул у меня, конечно, есть, но деньги и земля ушла… да и не важно куда. А что я могу сделать без денег? Моя сила осталась только во мне, так что давайте без этого всего. –Хорошо-хорошо, как скажете, – попытался успокоить жажду произносить речи собеседника бармен. – Вот вы говорили об каких-то «упырях» в Петербурге и своих собственных силах. Вы что же, хотите устроить самосуд над убийцей, шастающим ко всему городу? –По всему городу? Охранка и жандармея разрешает писать только убийствах в южных районах, – внезапно хладнокровно посмотрел гость на бармена. –Ну что вы, а-ха-ха, так смотрите. Слухи разлетаются быстрее газет, тем более если они запрещены. Да и я, Михаил Леонидович, не читаю никаких газет, я вообще ничего не читаю. Ваши конторские (хорошо-хорошо, не ваши конторские) забывают, что мног народу читать не умеет, как я, но думает, что от запрета газет будет смысл, – с толком объяснил Василий Иванович. –Что-то вы говорите, как настоящий политик, это не похоже на житейскую мудрость честного человека, пускай разливочного, – с недобрым намерением произнёс уже не следивший, да и с самого начала не следивший, за игрой Михаил Леонидович. «Впрочем, сюда много мошенников и прочего отребья захаживает. Понятное дело, что понабрался лукавства» – подумал он же, но не стал вслух оправдывать бармена, ожидая его реакции. –Ну-с, батюшка, а может это по-ли-тики ваши говорят как скромные старые разливайщики, – невозмутимо возразил Василий Иванович. –Э-э-эх! Вот изворот, а! Вот хитрец старый! – воскликнул его собеседник. Он налил ещё пол рюмки, но вовремя опомнился и собрался. Михаил Леонидович приметил, что проиграл оставшиеся пять рублей и ему нечем платить за выпитое. –Ваше бла… Михаил… Аркадьевич, да? – начал воспользовавшийся моментом Васька, сгребая целковые. – Да что вы смотрите всё время на свой ботинок, фокусы с зеркалом со мной не проходят. Но ничего страшного, благодарите то, что вы не выиграли. Я в чём хочу поинтересоваться. Эти ваши «упыри» являются маргиналами или вы правда верите в потусторонние силы и прочие детские сказки? – совершенно без стыда нарочито вежливо была выражена юношеская наглость. Михаил Леонидович сменил курс своих подозрений. Да и тем более, позорно было бы не ответить на такие резкие слова, не теряя достоинство. Он пригладил раскрученные усы и зашёл издалека: –Видите ли, как тебя зовут? Вот, видели ли, Васька, я любил наблюдать за животными. Точнее, не за животными – но и за ними в том числе – а за всем природным и очень близким к таковому, например, скажем, за общинами черкесов, с которыми мне довелось и приходилось налаживать тесную связь. Скажете, причём тут это? Слушайте внимательно и не думайте, что я хочу просто загрузить твою молодую голову. И успокойте своё учащённое дыхание, как у разъярённого быка. Ох, не привык я сидя рассуждать. Он встал со стула, поправил помятый пиджак, убедился, что теперь он уже выше стоящего Васьки, и возобновил: –Можете назвать меня противником науки или, наоборот, слишком прогрессивным. Вот в чём моя идея. Я заметил двойственность силы человеческой. Чтобы не звучать обидно для каких бы то не было людей, я назвал их Силой внутренней и Силой общественной. У многих животных, не у всех, конечно, и у, как мы называем, неразвитых обществ, распространена весьма простая форма власти: кто телесно и духом телесным силён, то тому непосредственно подчиняются другие. Весьма лаконично, да? Сложнее объяснять другую силу человека. Ею пользуются… да всё, что нас окружает, сделано этой силой. Это сила основывается на воле ума и хитрости. Придумать себе станок, на котором будут работать ремесленники, придумать, что у тебя есть земля и она только твоя, придумать себе титул, княжество, государство и прочие, прочие, прочие уловки. Очевидно, для всего этого нужно чуточку мышц, кулаков и атлетики, но это явно не тоже самое, что и петушиные бои за куриный гарем, ведь люди, попавшие под власть Силы общественной, могут даже и не подозревать, что на них надето чугунное ярмо. В этом и есть что-то искусное, прекрасное. Вот и хожу я в петербуржском наряде, а не в казачьем. Казаки тоже мне! Я долго заблуждался в их любви к силе, пока не услышал от всех их уст, со всего Дона рабское «Чего это ты удумал? С Богом нашим Спасителем бороться?» Но такова жизнь, и в человеке сил кроме этих двух нет, и выбирать приходится между двух. Между цивилизацией и вечной войной. Между культурой и первобытностью. Природа дала человеку возможность развить Силу общественную и не подвергаться серьёзным нападкам со стороны совершенно диких видов. И перейдём к главному. Предположим, есть такой вид, схожий с человеческим, но гораздо превосходящий его в Силе внутренней... –Зачем устраивайте этот фарс, вы! – еле терпит Васька и сжимает новую колоду. – Вы итак, без всяких предположений и не раздумывая, верите в сказки! –Может и так, но я стараюсь быть объективным. Каждому поколению есть в какие сказки верить, и я уверен, что и у вас есть свои священные убеждения, – не отвечая злобой на злобу говорил Михаил Леонидович с намокшим от пота лбом. –Даже если вы и правы, то почему бы этим упырям не подчиниться добровольно? Они же явно лучше и, как вы сказали, сильнее нас, грязных животных, – продолжал Васька. –Это мы ещё посмотрим. Одно я знаю точно: существуй нечисть – так её надо уважать как сильный сильного, но я, как любящий своё достоинство и привязанность к человеческому, должен бороться с ней. Иначе пропадём мы все со своей культурой. Я в ней, культуре-то, ничего не смыслю, да только Лермонтов и «Преступление и наказание» Достоевского больно нравятся. Ну чем не хороший повод для борьбы? А какая культура у упырей, раз у нас так приелось это слово? Разве что кулинарная, да и то вряд ли. Мухи – и только. А если нет никакой нечисти, как мне хотят надоумить в вашем Петербурге – что ж, я согласен назваться душевно больным. Проиграю – потеряю свою жизнь в палате с другими мракоборцами, выиграю – получу целый мир. А-ха-ха, ваши (уж простите, так вы их защищаете) уже на царский трон метят: на цесаревича Николая Александровича напали. Никто не знает даже, охранка не хочет разглашать о существовании упырей, да и я не должен, только мне всё равно – я с ними делов больше не имею. С охранкой делов не имею, конечно же, с нечистью у меня всё впереди. В этой напряжённой обстановке Михаил Леонидович не побоялся встать спиной к Ваське и боящемуся, как бы не вышла история, Василию Ивановичу, и подойти к выходящему на главному улицу окну, самую малость кивнуть, как будто сглотнул после стольких слов. И, пытаясь изобразить разгорающийся запал, сыграл финальный аккорд, перекрестясь картине с мёртвым Христом: –Столько лет они бродят, по стране, выпивая литры крови и съедая тонны человеческого мяса, а только покушение на жизнь цесаревича дало людям главным урок. В нападавшего удачно стреляли и попали двадцать один – Двадцать один! – раз по всему телу. Некоторые, пользуясь твёрдой логикой, заключили, что для умерщвления упыря нужно выстрелить ровно двадцать один раз, но я разделяю точку зрения врачей, что нужно всего лишь одного точного попадания в сердце. Ещё один вывод – они научились распространять свою заразу. Вряд ли упыри просто хотели деликатеса, хотя может они настолько тупы? – ритор повысил голос. – Но я снисходителен и думаю, что они просто хотят завладеть главным нашим сокровищем: Силой общественной, поставить своего, убогого царя на престол Всероссийский! Закончилась посылка! И чтобы не допустить этого, нужно просто уничтожить всю гниль в мучительнейших пытках, включая их детей, стариков и род...! Всё произошло в одно мгновение. Никто, кроме одного человека, до конца не понял, как развивались события в эти несколько секунд. Не выдержавший от гнева Васька, бросившийся с прорезавшимися клыками через стол, лежал на полу с разорванной грудной клеткой. Пуля американского револьвера в его солнечном сплетении, на которую ушло значительная часть состояния бывшего казака, настолько сильно отбросила тело преобразившегося карточника, что его голова подпиралась на барную стойку. Шея от удара издала неслышный в суматохе хруст – отвести взгляд со своей взорвавшейся груди Васька не мог. К тому же, сердце осталось не задето, поэтому помимо ужаса от своего вида он испытывал агонию боли и отсутствия дыхания. Непонятно было, сколько в таком адском состоянии могут находиться упыри до спасительной смерти. И знаете что? Бьюсь об заклад, Михаил Леонидович ни за что бы не промахнулся в сердце с полутора метров, если ему бы хотелось мгновенного убийства противника, да и он сам надеялся в чисто случайном или экспериментальном характере своего «просчёта». Не дожидаясь ответной реакции, он опрокинул игральный стол на бок, присел за него и дозарядил барабан оружия на один патрон. Из прихожей послышался шум и резкий вопль. В это время из двери около бара ворвался Штейнберг с двуствольным ружьём, поздно сделал выстрел и попал в мягкую поверхность стола. Он одним скачком оказался за стойкой, под которой сидел в позе эмбриона бармен. –Вы не потрудитесь мне – хозяину этого заведения, на минуточку – разъяснить, что здесь происходит? – властным голосом, отчеканивая каждое слово, потребовал Григорий Алоисович. –Да вы сами всё знаете, чёрт вас дери, за дверью сидели и слушали, – пробурчал Михаил Леонидович из своеобразной баррикады. –Это не ответ! – Штейнберг не опускал дуло ружья с перевёрнутого стола. – Боюсь, а точнее, надеюсь, что сюда скоро придут городовые и разговор пойдёт уже в их присутствии, – дополнительно пригрозил он. На это «проблемный гость» откликнулся смехом. –Да что вы говорите, Григорий Алоисыч, не ломайте комедию. Вася ваш был последним в списке подозреваемых. А уж учитывая, какое место занимаете вы… то хорош спектакли разводить. –По-моему, это вам нужно предъявлять подозрения. И откуда вы знаете моё имя? Я первый раз вас вижу. Я настоятельно требую пояснить всё от начала и до конца! – неумолимо гнул свою линию Штейнберг. –Прекратите уже, ради бога! Замолчите! – раздражённо огрызался Михаил Леонидович, – Вы уже раскрыли себя с головой, когда каждого пропавшего человека я видел перед смертью у дверей вашей богодельни! Да ещё и заманивали к себе лично или подсылая девушек и, прости Господи, мальчиков к посетителям кондитерской напротив, где мы за вами и следили. Я ясно излагаю? Или надо добавить, что кондитерская эта вчера внезапно закрылась? Или что шулера я вашего не видал там, думая об его невиновности? Чего молчите! –Да вы с ума сошли! Кто поверит в эту чепуху? Убирайтесь немедленно, иначе закон будет не на вашей стороне, хотя вы и так поедете на каторгу за жестокое убийство моего любимого, ценнейшего и милейшего работника. Прочь! Прочь, я говорю! – переговоры были в тупике. Но вера в свою правоту, вера в бесконечно большой приз в случае победы его правды и в ничтожность ставки при проигрыше была воистину сильной. Штейнберг понял тщетность своей игры. Он никак не ожидал столь непоколебимого безрассудства в первом своём противнике. –Сжигай всё к чёртовой матери! – крикнул безумец-казак в сторону прихожей. Оттуда послышались «Так точно!» и шустрые шаги. «Пан или пропал». На такое заявление настоящий храбрец отвечает взаимностью. –Вы тоже раскрылись, как бы вас не звали, – начал Штейнберг, – Я действительно всё слышал. Вы совершили дурацкую оплошность: рассказали, что за нашим сверхродом охотитесь и собираетесь на войну против нас только вы и ваш подельник. А значит, нужно потушить два фитилька. Всего лишь. За дело! Род проклятый! – с этими словами он нечеловеческим прыжком с кувырком в воздухе достиг балкона, задев стоявшие на перилах цветы, и забежал в одну из комнат на втором этаже. Горшок упал совсем рядом с телом Васьки, и кровь смешалась с землёй. Отдалённо напоминает еврейский обычай возвращать жизнь Богу, что символично предвещало скорое вознесение душ в Царство Божье. Не успел Михаил Леонидович ответить на не задевшую его ружейную дробь выстрелом из револьвера (в молоко, а точнее – в алкоголь), как на него двинулись четверо упырей сверху. Симметрично к нему спускались по скользким лакированным перилам и ступенькам три девушки и один юноша. Все они были в одних корсетах с обращёнными в когтистые лапы кистями рук и налитыми кровью глазами с идеально чёрными яблоками. Не лишённый половых стереотипов, назвавшийся героем человечества решил сначала обезвредить правую фалангу с мужчиной. Он правой рукой спешно выстрелил в вампира женского пола, оторвав ей ногу по бедро и раздробив несколько ступенек навылет, по которым она бежала. Левой же в это время он амбидекстарно поднял тяжёлый дубовый стул, на котором относительно мирно беседовал несколько минут назад, и с разворота швырнул в набравшего большую скорость на перилах второго противника. Результат неплох: девушка как марионетка с оборванными нитями упала и покатилась по лестнице, а вслед за ней парень вместе со стулом. Впрочем, полумера, учитывая, что это не люди. Только Михаил Леонидович побежал к выходу, как ему слева в спину сцепилось своими острыми лезвиям прыгнувшее прямо на поручнях чудище. Мгновенно преодолев боль, он бросил оружие и обеими руками взял за тонкую, нежную шею, которой не один поэт посвятил бы стихотворения, перебросил упыря через голову, со всех силу ударив его об пол. На удивление опытного воина с окровавленной спиной вампирша как ни в чём не бывало встала прыжком и незамедлительно развернулась, направив не менее смертоносную, чем руки, ногу в лицо борца с нечестью. На удивление его соперницы же, он нырнул под изуродованную ступню, которая лишь срезала несколько волосков с ухоженной шевелюры, и достал семейную реликвию казачьего рода Фомичевых – блестящую на свету шашку из прочной вековой стали с расписанным под осетинский лад эфесом. Поколениями она приносила смерть татарам, полякам, французам и взбунтовавшимся крестьянам. Недавно встретиться с ней боялись турецкие контрабандисты, а сейчас заточенный металл пробует на вкус другого любителя человечины, начиная с левого бедра и заканчивая правым плечом. Давая оружию «вздохнуть» после «долгожданной трапезы» лишь на мгновение, Михаил Леонидович опускает шашку, благо она не сильно загнута для кавалерийских стычек, прямо в сердце упыря. Как результат, вурдалак с шипением избавил этот мир от собственной скверны. Не ждала смерти подруги и вторая девушка. Она ловко подобрала револьвер и немного увеличила расстояние до Михаила Леонидовича, опоздав спасти первую. Неловкая напряжённая пауза. У него было время рассмотреть врага, причём, не обращая внимание на направленное в него дуло. Как мужчина, он не мог не отметить её рыжие волнистые волосы до поясницы, в которые хотелось бы зарыться лицом, её дрожащие руки в синяках, держащие отростками рукоятку пистолета, её пышный бюст, подчёркнутый коричнево-кремовым корсетом, её балеринью талию, голые бёдра и ноги, и наконец, её оскалившееся во все человеческие и нечеловеческие белые зубы лицо. –Сдохни, мразь, сгинь из нашей семьи! – истерично сквозь зубы крикнула она – Умри от своего же! – и выстрелила. Отдача от мощного оружия выбила оба сустава в плече у стрелявшей, а сама она еле удержала равновесие, потеряв бдительность. Пуля пролетела в двух метрах от тела Михаила Леонидовича, попав в венецианского аристократа на стене. Второго выстрела не последовало, так как у горе-снайпера через секунду по красивой дуге полетела голова. У орудовавшего шашкой не было сомнений, что молодая девушка, даже с помощью нечистой силы, не совладает с детищем явно верившего в непобедимых чудищ американского мастера. Он сам много обращался к хирургу, пока обуздывал бесполезную, как считали в полку, игрушку. Он опасался сражаться сразу с трёмя противниками и рад был немногословностью провернувшей нелепый план женщины, так как из завала на лестнице справа от него начиналось движение. Возвращённое орудие не дало встать безногой упырьше, но не настигло переодетого юноши, которого и след простыл. Моментально сообразив, Михаил Леонидович сделал по старой памяти кувырок вперёд в сторону бара. На том же месте, где был он только что, в ковёр вцепился всеми лапами прыгнувший со стены уродец Стойка бара и бильярдный стол не давали место для манёвров, так что через секунду оба соперника мерялись силой: упырь одной лапой вцепился намертво за запястье руки врага, держащей револьвер, отводя дуло от себя, а другой пытался за лезвие выхватить шашку, направленную на него сверху. Невыгоднейшим положением для Михаила Леонидовича это было ещё и потому, что что-то взяло его за лодыжку. Оказалось, это умирающий Васька пытается спасти себе жизнь, притягивая ко рту полную свежей крови пятку. «Если я ничего не придумаю, то мою ногу подрежет его задняя лапа, я упаду и меня съедят два людоеда-соддомита. В конце концов, повезёт в любви». Придумал – сделал. Нужно было всего лишь дёрнуть ногой немного в сторону не в кровожадную пасть, а в открытое сердце. Порезав лодыжку об раздробленные кости груди, он чертыхнулся про себя, что надел сегодня туфли, а не офицерские сапоги. Казалось бы, Михаил Леонидович сделал этим действием только хуже, так как ничуть не травмированный ударом стула упырь взревел: «Васютка! Только не тебя!», если бы первый резко не отпустил рукоятку шашки. Рык зверя был прерван ударом объёмной бутылкой портвейна с полки бара по голове. Подчинившись инстинкту прикрывать руками больное мести, освобождено было запястье противника, а зря. Очень зря. Сейчас-то в упор Михаил Леонидович в сердце не промахнулся. На первый раз достаточно. Тяжёлый вздох как бы оповестил: битва закончена. Итог таков: мёртвый карточник (грудь), девушка (шашка – сердце), другая (голова), третья (пуля – сердце) и мальчик (пуля – сердце). «Ну-с, значит, и без головы не живут» – подумал он об очевидной истине. Только он хотел побежать по уцелевшей лестнице, хотя он знал, что, скорее всего, поздно бежать за Штейнбергом, как из-под стойки поднялся шатающийся старик. Это был до чёртиков напуганный Василий Иванович. Он прижал руки к груди, задыхаясь, когда увидел результат только что состоявшейся резни. –Да что это такое… – жалобно прошептал бармен. –Слушай, – у Михаила Леонидовича не было времени вытаскивать его из здания, – сейчас здесь начнётся пожар, вход завален и подожжён, во двор тоже… – в подтверждение этому дверь рядом с баром настежь открылась от жара и взрывчатых языков пламени, показывая, что кабинет и склад превратились в желто-оранжевый ад. Времени меньше, чем можно подумать. –Через окно выходи! – Михаил Леонидович указал на то занавешенное оконце, в которое он кивал своему камердинеру, чтобы тот готовился к захвату сторожа и поджогу. Василий Иванович ещё сильнее испугался, когда подошёл поближе и увидел, как прямо за стеклом уже вовсю горит цветочный куст. –Не испытывай меня, старый хрыч! – прокричал казак, отталкивая прижавшегося бармена, – Сделай хоть что-нибудь храброе в жизни. А ну! – он резко схватил пожилого старикашку за горло. Тот чуть не упал в обморок, но превращения не последовало. – Всё! Живи, как не жил на своём веку! Михаилу Леонидовичу не смотрел, спасся Василий Иванович от надвигающегося огня или нет, так как через три секунды он стоял на балконе и ошеломлённо разглядывал коридор второго этажа, отодвинув шёлковую ширму, закрывающую эту часть заведения от взглядов посетителей менее безнравственной части. Огонёк в глазах моментально потух. Отчаяние пробралось в душу полезшего совершить подвиг всемирного масштаба. Он вспомнил, что уже не молод и слишком стар для войны на передовой. В спине и в лодыжке стала отчётливо чувствоваться пульсирующая ноющая боль. Каждый шаг на раненую удавался с трудом, оставляя после пятна крови. В голове ураган из чисел и бессмысленных подсчётов, как будто нужно решить нерешаемую математическую задачу. Просто Михаил Леонидович до конца не мог поверить, что дверей в бордельные комнаты и самих комнат десять – пять по каждую руку. А ведь он знал это, только не держал в голове, что следовало бы для выполнения задания по безусловному уничтожению их обитателей. Он не успеет проверить всё. Ко всему прочему, нужно было не просто проверить все помещения, а ещё и самому поспешить спастись. «Главного упустил». Он начал представлять, как Штейнберг прыгает из окна над горящим садом и в порыве злодейства и коварства средь бела дня кусает каждого встречного, попутно размашистыми ударами отсекая головы тем, кто собирается убежать, будь то графиня, нищий, дворник или прогуливающий занятия гимназист. Но пустое это всё. Другого пути, кроме как не дать остальному зверью не вырваться из горящей клетки, нет. Не нужно убиваться над тем, с чем нельзя уже ничего сделать. Хотя, несмотря на то, что любому человеку необходимо внутреннее успокоение, сам Михаил Леонидович не совсем понимает, или не хочет понимать, что такое эти вещи, с которыми «нельзя ничего поделать», или он свободнее и сильнее любого «нельзя». «Бог Всемогущий и Творец мира сего, Ты есть, но какое мне дело до Тебя? Как я могу считать себя достойным жизни не препираясь с Тобой, стоящем на моём пути?» – прибаутка, конечно, но серьёзные его мысли более шокирующие для приличной публики и заслуживающие вызова докторов. Укорив себя за секундную слабость, он зарядил барабан револьвера («Что ж, половину потратил, шесть патрон осталось, неплохо, да и не хорошо») и пошёл проверять двери справа. Не стоит церемониться и занимать одну из рук открытием двери, о чём и подумал потомок рода Фомичевых, выбивая первую дверь здоровой ногой. Его глазам представилась комната с плотными мягкими обоями и двуспальной кроватью с бархатным бельём. Это единственные помпезные вещи в обители и по совместительству рабочем месте работников борделя. Остальное порядок скромнее: низкий деревянный столик с трёмя ножками без скатерти, простецкий платяной шкаф и тумбочки с зеркалом, за которыми так любят проводить время женщины. А может и не женщины, чёрт бы их побрал. Перейдём к следующей комнате. Следующая комната такая же, но с некоторыми мелкими отличиями, впрочем, проверяющему сейчас начхать на обстановку, хоть пустые будут. Он ищет упырей. Зато третья имеет уже совсем не «мелкое отличие». На постели лежал почтенных лет мужчина с окровавленной шеей. На это Михаил Леонидович не мог не обращать внимание. Спасать бедолагу поздно, но можно обезвредить его лёгким уколом лезвия в грудь. Так было и сделано. При выходе их комнаты с мертвецом чуткий, склонный к музыке слух Михаила Леонидовича заметил приглушённый звон цепей, который нельзя перепутать ни с чем, разве что с размахиванием кадила. Очевидно, никто никогда не проводил здесь никакой службы ни Богу ни дьяволу, ведь главный нехристь здесь был слишком деловой, чтобы тратить своё время на обряды Вельзевулу, и почитал его косвенно, через капитал. Кто-то двигал цепями в почти не пропускающей звук комнате в конце коридора слева. Что-то страшное, замедляющее даже безрассудный напор борца с упырьским родом. Оно заставляло перейти на аккуратный тихий шаг, чтобы не пропустить новый звук, в лучшем случае – связную речь. Только приблизился он к криво покрашенной двери, услышал звериный рык, плач, а потом резкое короткое шипение – после же звуки прекратились совсем. Михаил Леонидович, не убирая оружие, взялся за ручку двери и попытался дёрнуть её. Не поддавалась. Секунд десять он прислушивался к тому, будет ли ответ изнутри или нет. Сердце стучалось часто и, как казалось ему в тишине, громко. Сделав вдох, он дёрнул ручку сильнее. Дверь отворилась, но не из-за усилий Михаила Леонидовича. Случалось ли такое в истории, как обезумевшие люди в комичности своих решений превосходят друг друга? Циники и атеисты намекают на распространённость такого на Ближнем Востоке. Люди же одухотворённые в один голос отмечают Петербург, где эти нигилисты и живут. Как мудрецы и юродивые элегантно справляются с людьми серыми и как издевательски друг с другом! Как сильно это было похоже на нелепую повседневную случайность! Потерявший всякий проблеск благоразумия от своей природы и от осознания того, что его близких, возможно, всех, безвозмездно убил представитель «предназначенного в пищу» рода, ждал с нетерпением шагов его. Разъярённый упырь не смог пойти в первую атаку, потому что был прикован цепями в безоконной камере аналогично двум сидящим рядом сёстрам за многочисленные оскорбления Штейнберга и организацию «саботажа» против него в форме группового просыпа. Такая стачка была вызвана по причине бессонницы. Молодые тела не выдерживали жизнь одновременно тайных охотников и жёлтобилетников даже с учётом прилива сил от крови и мяса. Ему, самому сильному юноше здесь, в исступлении удалось сломать цепь. Он ничего не придумал лучше, чем ударить противника массивной дверью, а потом резко перерезать врагу горло. План, можно сказать, оказался не плох, так как Михаил Леонидович и не думал, что ему сломают нос глупейшим способом, но тому удалось защитить шею шашкой. И они встретились лицом к лицу. Михаил Леонидович уверен был в одинаковости звериных оскалов, красных век и лбов с вздутыми венами между ними в данный момент. Другие черты, не говорящие ничего о рассудке, были отличные: чрезвычайно развитая мускулатура была видна даже через просторную льняную ночную сорочку, а светлые волосы и чёткие контуры лица только подчёркивали театральный облик взбесившегося юноши. Со стороны можно было подумать, что казак в отставке борется с олимпийцем, а не с проклятьем всей земли в ипостаси переодетого блудника. Преимущество в силе было у упыря. Михаилу Леонидовичу приходилось прогибаться назад и подкашивать колени под мощным натиском. Ему едва удавалось отдёрнуть поломанный нос от кровожадной пасти. Даже оружие не помогло в прямой схватке, как это обычно бывает между человеком и животным. Револьвер парень сразу вырвал из руки и выкинул в сторону балкона, и состязание началось за шашку. Оба стояли спинами к стенам тесного коридора, так что нижними лапами делались только неуклюжие попытки укола ловких ног, повидавших уйму южных молодецких перформансов, забытых дворянами. Танцующий Дионис рад был, что упырь взялся за лезвие обеими руками, а не додумался отрезать ему пальцы, но поступающее давление на оружие тревожило его. Шашку как будто сжимали фабричным прессом, отводя вниз. Михаил Леонидович никоим разом не рассчитывал на то, что монстр настолько преисполнен мощью скверной кровью и ненавистью. Шашка дала трещину в пяти сантиметрах выше гарды. А потом вторую, третью. Треск погибающего наследия звучал в голове Фомичева словно колокол. Он, подобно Аврааму, принёс в жертву свою родню ради высшей цели. Ровно с момента окончательного преломления лезвия шашки Михаил Леонидович понял – противоборство его мотивов закончено. Достоинство и уважение его отправлено на самое дно души. Осталось только любовь к человечеству в целом. Пришло время зародить в себе новое достоинство и уважение. Всё его прошлое шутовство сравни одержимому лицу упыря прямо перед глазами. Когда речь идёт о сохранности вида, нужно выйти из себя и своих страстей, из своих вычурных эмоций, прикрывающий эгоизм. К тому же, разрыв с семьёй и с собой ведёт к приобщению ко всем людям, если вы изучите жизнеописания святых. Опора человеческая стала ещё крепче, твёрже, путь его стал прямым, как рельсы, и более ответственным. Так решил про себя Михаил Леонидович. Мускулистый вампир укусил лишь воздух, да ещё и ощутил вспышку изнывающей боли, заполняющей всю голову. Даже сверхчеловеческое отродье не могло моментально рассеять туман, застеляющий разум во время серьёзнейших травм. Он не сразу понял, что ему в шею, прямо через сонную артерию, был по рукоятку воткнут «огрызок» шашки, а его обидчик уже поднимал револьвер у самих перил балкона. Но не стоит недооценивать способности упырей. Пока приобретший второе дыхание Михаил Леонидович резво выпрямлялся и собирался прицеливаться, юноша за два прыжка добрался до него и богатырским ударом отправил назвавшегося спасителя человечества с балкона в «портер». Выкинутый приземлился прямо в центре зала больной спиной на мягкую зелёную поверхность бильярдного стола. Ему очень повезло, что Штейнберг давал наказанным мяса чисто номинально, так что превращение ударившего его противника было неполным, иначе Михаил Леонидович точно не ушёл бы от судьбы быть выпотрошенным звериными крюками. Блондинистый упырь догадался, что через одежду казака детскими коготочками не порезать, а шеей он мотает не хуже тропической змеи, зачем он и прыгнул вверх, на потолок и, используя балки как перекладины, двинулся к люстре. Для человека это уже было сверх его возможностей. Михаил Леонидович, пока приходил в себя, подумал, что ему придётся всю оставшуюся жизнь ходить по докторам после этих баталий. «Я согласен, лишь бы не останавливаться сейчас». Он оценил обстановку – критическая, если коротко. Бар весь залит огнём, который, увеличиваясь от каждой лопнувшей бутылки, подступал к лестницам, балкону, и по залу через ковёр. По противолежащую же стену пожар вяло сжигал сад и прихожую и источал едкий дым по всему дому. Сквозь смертоносную гарь он увидел как будто гориллу, умело лазящую прямо над ним. Тело отказывается двигаться, зато рука пока ещё подчиняется, да и револьвер остался в руках. Но пуля пролетела через стилизованную под восковую свечу лампу, разбрызгавшая немного керосина по залу, не ранив упыря. Попасть по чудовищу было практически невозможно. Тот превратил люстру в карусель – бешено крутился вместе с ней то ли для того, чтобы не стать мишенью, то ли для того, чтобы скорее отвинтить массивную конструкцию. В который раз усилием воли преодолевает себя Михаил Леонидович и живо перекатывается по окровавленному столу, а потом и по полу. В ту секунду, когда он дополз до деревянных колонн, держащих ступени, люстра с грохотом и звоном упала прямо на то место, где он лежал. В ушах завыло. Запаха разлившейся горючей жидкости он не чувствовал, но догадался, как и упырь, что будет дальше. Михаил Леонидович, задыхаясь, поднялся по колонне на середину сохранившейся от прошлой битвы ступеней, а людоед акробатически прыгнул на начинающий зажигаться балкон и направился к главному герою истории. Последний выстрелил в левое плечо юноше и попал в молоко. Тем не менее, так и задумано: вампир отдалился от стены, что оказалась удобным для рывка к нему и перекидывания юноши через себя, используя перила как рычаг. У Михаила Леонидовича это был базовый приём, который он использовал удачно даже пьяным, с ранеными или перевязанными бечёвкой ногами, за что и получил среди сослуживцев звание техничного бойца, хоть и не вполне заслуженно по мнению его самого. Так как он не спустил упыря с лестницы, как делал с другими монстрами, а выкинул в зал («Взаимно!») как раз рядом с разбитыми лампами люстры. Всего одной искры хватило бы для взрыва, например, кто бы мог подумать, пуля. И снова было выпущено целое состояние из дула ещё более драгоценной вещи. Казалось бы, упырь повержен. Но! Юноша не глуп оказался. Он телом закрыл своеобразное огниво от люстры. Здесь Михаил Леонидович просчитался, ведь знал с первого нажатия крючка в нового противника, что от пуль он увернётся, а если захочет, то под них нужным местом попадёт. Такая улыбка израненного, но перехитрившего, могла быть только у нелюдя или раскрывшего заговор против себя обезумевшего цезаря. Впрочем, доминирующий оскал стёрся: огонь с главного входа дополз до лужи керосина. Весь зал охватил плотный горячий ураган. Михаил Леонидович уберёгся от пекла в коридоре, но он не так самонадеян, как тот упырь. У него ещё было много дел. Сперва он пошёл к камере наказаний. Как ожидалось: на полу лежала разрыдавшаяся с длинными растрёпанными волосами и в той же одежде, что мужская особь, девушка. Скорее, наоборот, белое платье для сна естественней смотрелось на ней, чем на нём. Но замученный вид не обманул Михаила Леонидовича: на полу валялись бесформенные маленькие ошмётки мяса, а лицо её вымазано в крови. Нужно уничтожить вампира, пока он слаб и не причинил ещё большего вреда. «Что ж, увы» – проявил лишнюю эмоцию перед тем, как прицелиться, охотник на нечисть. Сразу после надоевшего за день пушечного грохота следовал вой басом словно из самой бездны. Из зала точнее! Бежать по хрустевшему и трескавшегося полу было необдуманно, но опаснее было бы оставлять такого дьявола в живых ещё хоть на какое-то время. Огонь к тому времени прилип ко всем поверхностям зала, а не летал в воздухе. Половина балкона отломилась и рухнула в превратившийся в печь бар. На оставшейся же половине стоял горящий чёрт. Действительно, чёрт, не иначе, с дырой в животе. Человекоподобная фигура с обугленной кожей была сродни статуе скульптора по совместительству мастера игры с огнём, статуе, специально сделанной, чтобы вечно гореть. Представленное произведение искусства могло бы символизировать стойкость человеческого духа и воли. Михаил Леонидович в подсознании знал, что безымянный для него упырь так легко не сдастся, но он достаточно изучил живучесть этого вида. Враг не опасен и малодвижен – вот что подсказывало его чутьё. Патрона было всего два, и тратить их требовалось с умом. Он подошёл к стоящей фигуре на расстоянии три метра и спросил: –Как твоё имя? На что ответил низкий, протяжный голос, какой бывает у больных дыханием стариков: –Ты изуродовал сестру, брата, братьев… я видел, слышал. Они не достойны такого, да простит их Бог – он тронулся вперёд, – За что? Они совсем дети. Почему так? Именно так? Просто… просто лечить надо их, а не уби… убивать! – тон его стал жалобным, – семья, родинушка моя. Монстр скоро совсем развалиться. Михаилу Леонидовичу по своей прошлой натуре стыдно было убивать воина так бесчестно: без имени, без одежды, даже без глаз и ушей. Но в этой самой битве он и отбросил подобные чувства. Допускать малейшую вероятность всякими задержками «для поддержания чести», что будет растерзан и съеден хоть ещё один человек, было в миллионы раз стыднее. Михаил Леонидович достал из клочков атласной такни, раньше именуемой пиджаком, тонкий чёрный цилиндрик и взмахнул им. В наполненном отравой воздухе эта «волшебная палочка» раскрутилась на несколько прутов. Опытному казаку сразу стало бы ясно, что нагайка эта не для лошадей (разве что для буйволов), а вполне себе кнут из твердейшей и острейшей кожи, например, для разгона бунтливых работников на заводе. И обрушился град плёточной сечки по ходящему костру, высекающий кусками уголь. Контрудара не последовало, Михаил Леонидович бил точно по нервам ног, рук и шеи. В ответ были только замедленные попытки блокировать и наступать. Огонь добирался до сердца. Когда вампир пригнулся для последнего рывка, край остатка балкона раскрошился под тяжестью выставленной назад ступни – и вслед за соскользнувшей ноги обратно в ад упало и всё тело. «Ну и дела – подумал победоносец, весь в саже, и сложил нагайку, вдыхая чёрный дым, но мысль его направлена не на пожар, – С семерыми покончено. Комнат было десять, а одна была тюрьмой без окон: никто не остался привязан больше. Убежали, значит» – он крикнул сквозь кашель: –Спрыгнули! Штейнберг проклятый! Он ползком, чтобы не задохнуться, добрался до предпоследней двери слева затем, что комната это была смежна с уплотнённой камнем темницей и в меньшей степени должна была быть в огне, при этом имея выход из здания. Как и бегло накинул в уме Михаил Леонидович, спальня пока не загорелась. Его встретила и вторая удачная находка. Конечно, случайный прохожий не назвал бы эту ужасную сцену «удачной находкой», но истребитель упырей картину в комнате находил успокаивающей. Перед глазами был настоящий погром, самое интересное, устроенный без его участия. По полу были разбросаны куски грязной одежды, осколки бутылок и оконного стекла. Стулья, тумбочки и дверцы шкафа переломлены, очевидно, во время драки. Под подоконником же располагались и жертвы нешуточной схватки: кудрявый юноша с совсем ещё нежным бледным лицом не в женской одежде, а в приличном костюме с жилетом, прямо как у карточника, держал на руках безголовое, источавшее большую лужу крови, тело в бальном платье. Солнышко ярко освещало бледную и багровую пару, демонстрируя каждую из причин их смерти. У обоих зияла дыра на месте сердца и поломаны пальцы на руках. По трупу с отсечённой головой нельзя сходу было сказать пол человека или нелюдя (если они вообще размножаются традиционный способом). Хотя нечего тут и думать. Михаил Леонидович постоянно их видел вдвоём в кондитерской, всё копили на что-то и мечтали о самом большом, сладком и красивом торте, могущим украсить их торжество. Наверняка Штейнберг категорически запрещал и препятствовал таким связям, но что уж поделать, родительское и властное разрывается под давлением супружеской любви. «…оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть». Сначала высматривали, кого убить поодиночке, потом вместе (выходя на охоту в разное время и встречаясь), потом совершенно мирно гуляли по набережным и мостам, не обращая внимания на преследования Михаилом Леонидовичем. «Всё-таки и упырей не лишены чувства прекрасного» – с ними он хотел наладить связь в борьбе со Штейнбергом, но, следуя разуму в выводах, они выбрали нужный момент, или нужный момент сам их выбрал, и предали своего «отца». Вероятно то, что хозяин притона при побеге своём выбрал случайную или неслучайную (услышал, как эти двое не пошли в атаку, и решил узнать по пути, в чём дело) из дальних комнату и увидел там работников, одетых «не по уставу». А потом: пылкие претензии, приобретшие от наличия поддерживающего человека нарастающий характер, порыв свободолюбивой воли и совместная смерть. «Значит, не решён вопрос существования двух вампиров. Лучше, чем ничего» – нечего было и думать о романтичности этого анекдота. Михаил Леонидович аккуратно выглянул в окно, пытаясь не задеть мёртвую пару, и позвал с улицы своего напарника. Отклика не было. Неволей он насладился вдохом свежего воздуха, но отсутствие на месте помощника Филиппа, или как он назвал это неслыханно доверчивое молодое существо, «Фильки», не давало ему покоя. Это был единственный, кого он надоумил на приключение. Филька же должен был поставить лестницу! По наличнику и непрочному желобу сточной трубы он забрался на крышу, чтобы сползти потом по трубе на землю, в сад, и к тому же найти Фильку с высоты. Сквозь потрескивания сгорающих досок и мебели изнутри здания слышно было женское рыданье, причём, совсем рядом. Крыша, как выяснилось, не очень удобная для манёврирования из-за того, что она была двухскатная и покрыта глиняной черепицей. Из-под ног человека с массой взрослого мужчины то и дело выскальзывали черепки, привлекая лишнее внимание собравшийся толпы внизу. Хотя последнее обстоятельство немного обнадёживало Михаила Леонидовича, ведь Филька его мог затеряться во множество пожарных команд, городовых, баб с вёдрами и зевак. «Вот он!» – крикнул кто-то сбоку. Михаил Леонидович мигом обернулся туда, откуда слышен был возглас. Там, на середине крыши, сидел на щипце и раскуривал трубку огромный мужчина, а рядом стояла и тычила пальцем коротковолосая девушка в платье для сна с накинутым на плечи бирюзовым сюртуком, уже знакомому читателю и главному герою. С испугом Михаил Леонидович смотрел на то, как двухметровый гигант поднимается и поворачивается к нему, при этом даже не ломая хрупкую черепицу под собой. «Кто это и как он здесь оказался?» – подумал он, как ему в глаз внезапно провели боксёрский хук невиданной силы, что искры из глаз полетели. Опомнившись от головокружения минуту-другую, он открыл глаза и увидел ту же картину. Только после удара он узнал личность существа перед ним. Штейнберг! Его можно было различить только по вечно впирающегося в собеседника взглядом и по рубашке с едва не рвущимися брюками. Даже волосы на порядок потемнели. И голос потерял хрипоту: –Вот и дождался я тебя. Ну и долго же ты! Я уж подумал, погиб ты там ненароком. Такие как ты умирают лишь случайно или по воле всего мира, – Штейнберг сразу затянул и выдохнул облако дыма от трубки, кажущийся крохотной в его руках. Подойдя на шаг ближе, хромая ногой (было ошибкой показывать свою слабость), Михаил Леонидович заметил, что вместо левого глаза мужчины была кровоточащая рана, хотя другие затянулись, судя по продырявленной одежде. –А что мне к тебе, говоришь, идти? Я и не думал, что вы…ты здесь и бьёшь старых знакомых из зависти к моим здоровым глазам? – не любил он общения с врагами, но он начинал думать, что упыри и впрямь способные к сговорчивости, когда увидел следы саботажа прямо в их же гнезде. –Прости меня, обознался. Предупреждать надо, что из помещика в трубочиста и поджигателя опустишься, а то я спутал же случайно тебя с негром. Вот я и подумал: откуда в моём доме негры? Кайзеррейх ещё не стал таким великим для этого, да и я вроде русский. В любом случае, не переживай о нашей встрече, я бы тебя обязательно и непременно догнал бы, если бы ты всё же сиганул из окна, – дружелюбным тоном рассказывал Штейнберг свой первый фельетон, – Правда, у нас разговор не завязался бы, так как я первым же делом проломил тебе череп об ближайший фонарный столб. –Так сделайте это сейчас, Григорий Алоисович. Почему вы его не убили? – тихонько пропищала растрёпанная девушка с детской картавастью. –Что ты такое говоришь, голубушка моя! Нужно соблюсти формальности и любезности перед решением дел, как это подобает у взрослых. Мы и так не слишком почтительно приняли гостя. На себя хоть посмотрите, то ли от холода, то ли от фетишизма, взяли мой сюртук, а потом ещё и принижайте мой авторитет своим "Гр-р-ригор-р-рий Алоисович" – он переключился на Михаила Леонидовича, – Уж прости и меня, Миша, за мой вид, – он развёл руками, показывая себя, – должен признать, твой подельник искусно стреляет из винтовки. Когда я вылезал из окна после небольшой семейной перебранки, в меня целых восемь раз – Восемь раз! (как ты бы воскликнул) – попали. И это один человек. Правда, нельзя похвалить его в мастерстве уворота от летящих в него черепков, уж очень его рыжая голова годилась в качестве мишени; не удержался, хотя этому на службе в охранке его не готовили. Хочешь что-то сказать или перед резнёй тебе надоело проговаривать речи? –Не поторопился ли ты, переходя на ты? – сказал Михаил Леонидович. Штейнберг хотел было сделать шаг вперёд, но прерван был криком, – Стоять на месте, поганцы! Девушка вкрикнула от неожиданности и прижалась к колену великана. Тот, как ни в чём не бывало, ответил на вопрос: –Слушай, Миша, это же финал пьесы твоей жизни! А в финале что актёры делают? Правильно, держатся за руки и снова из заклятых врагов становятся друзьями и партнёрами. Второй же причиной может быть различность наших видов, хотя я предпочитаю слова «род» и «сверхрод». – он лукаво улыбнулся, – По аналогии с животными и людьми. Не будет же уважаемый казак обращаться к сильному, быстрому и надёжному коню, не подводившего его ни разу, на «вы». И не будет скромный саксонский фермер называть своего больного вымазанного в грязи поросёночка со сломанным пяточком «вы». Лично для меня это немыслимо, ведь мы по сути используем животных в односторонней пользе, как рабов. В этом есть что-то мошенническое. «Вы, многоуважаемый сиятельствуйщий господин не последних кровей благословленных Богом вашим благословителем, работайте на меня за траву и объедки». Ни к чему эти маски. Как вы говорили: «Но такова жизнь». Кто-то должен править над другими, какой бы он силой не пользовался. Третья причина, ты уже её знаешь, я вывожу тебя из себя, чтобы ты расстрелял в конце концов оставшиеся патроны из твоей карманной мортиры. Твой же метод, между прочим! «Обманка, – сообразил Михаил Леонидович, – двойная. Они ждут, пока крыша проломится, чтоб я попасть не смог». И промолчал. –Нужно дать тебе комплимент, – продолжил вампир. – Будь ты настолько туп и юн, то уже орал бы «Не Миша, а Михаил Левонтьевич!» И, воспользовавшись твоей агрессией, я попробовал бы оторвать тебе голову вместе с позвоночником. Это весьма и весьма нелегко сделать даже для представителя сверхрода. Пробовал раньше – увы, не получалось. Но получив силу двух моих собратьев в добавок к моей, я чувствую себя полубогом. Я думаю, это настоящая научная революция для нашего общества. Я не буду разглашать открытие по праву авторства и во избежание анархии своей нации, потому что всем, без исключения, нужен король. Мученически взяв на себя бремя правителя самого могущественного рода в мире, я подтолкну их к развитию. Они ведь ещё младенцы. – Он погладил по макушке девушку, у которой появилялось уйма вопросов. – Как древние люди, они всё ещё любят (ты удачно придумал терминологию, Миша) Силу внутреннюю. В отличие от уходящего в прошлое рода, сверхрод будет расти как на дрожжах, и Сила внутренняя выплеснуться и разовьётся более могучая Сила общественная, Сила легиона. А люди, как ты с пафосом оправдал свой иррационализм, «любящие своё достоинство», что ж, пусть подёргаются, а потом с улыбкой с ностальгией будем вспоминать вас за чашкой изысканного чёрного чая со свежей кровью прямо с плантации. Можно и зелёный, но это как-то по-татарски получается. «В чём подвох? Внизу могут услышать его голос и подняться. Ему ведь на самом деле не нужны свидетели для моего убийства, он мог его совершить, когда я только забрался. Если закричу, то умру тут же, и Штейнберг представиться потерпевшим в пожаре, а тело скинет в разлом в крыше, который скоро образуется. Вот чего он ждёт. А мне что делать? Как увидит дуло, так увернётся, как тот, прошлый. Есть только один вариант, маловероятный, русский… Чёрт, а ведь проговаривается он» – размышлял Михаил Леонидович, параллельно вслушиваясь в ахинею. К тому же он просчитывал предстоящую драку со стоящей напротив него горой мышц. –Да что все про себя, свой вид рассказывать? – машинально спросил он, – Начхать мне на ваши амбиции. Не видишь что ли – стреляю без предупреждения, особенно во врагов человека. –Ох, извиняюсь-каюсь, – издевательски поклонился Штейнберг, – Я не объяснил основы основ. Сейчас я тебе предоставлю три неопровержимых факта, при понимании которых понятна вся ситуация в настоящий момент. Первый факт: сверхрод был создан людьми. Здесь наверняка фигурировали магические книги. Например, я предполагаю, это началось, когда революционеры нашли в темницах Бастилии одну такую рукопись, которая и совершила прогресс в их телах и умах. Второй, не менее занимательный, факт: нация для нас превыше всего. Тут всё понятно. Третий факт: одной раны от когтей или клыков достаточно для постепенного перехода из человека в представителя сверхрода. Насчёт последнего можешь не переживать: цесаревич порезал палец об бумагу, скорее всего, царапина затянулась. Не спрашивай, откуда я это знаю; не будешь же ты спрашивать у Достоевского, откуда он знает, что именно Раскольников спалил имение Свидригайлова? И плюс одна моя догадка, моё наблюдение, насчёт сверхрода. Мы, пока не вырванные от природы, не стремимся к такому бессмысленной ценности, как истина. У нас есть цели, но никогда мы не ставим выше них такие отвлечённые принципы, даже если мы молоды (ты это сам мог взять на заметку). И смотря на то, как ты, Мишаня, не выяснив толком, что к чему, убиваешь семь разумных существ, я полагаю, ты был покусан ещё на Кавказе, например, черкесами. К тому я полагаю, что некоторые из черкесов этих могли быть и из нашего сверхрода, так что тебе нужно разобраться в себе для начала. С другой стороны, что представляет собой человек? Кучка ничтожных секретов, которая выпячивает свою важность именно за счёт своей секретности, а не мнимого благородства содержания. «Это помешанный, – подумал его собеседник, – либо я надышался дыму, и мне это мерещится. Вот чёрт старый, ничего от него не добьешься. Историческую хронику с фарсом мешает. Бесполезно пытаться что-то узнать у него. Нет времени стоять». Михаил Леонидович сделал ложный выпад вперёд и засунул руку в карман. Первым дёрнулась упырьша и побежала на него. Ни одной пули он за последующие полторы секунды не выпустил, но не потому, что Штейнберг и людоед помладше успешно разорвали его на куски. Напротив, девушка не успела занести лапу для прицельной атаки в лицо когтями, как получила смачный удар внушительной рукояткой револьвера в висок и по инерции скатилась по скату крыши. Штейнберг тоже приблизился к врагу, пока последний разбирался с вампиршей. Но битвы у раненых мужчин не состоялось. Когда Михаил Леонидович привёл оружие из вида холодного в огнестрельное, между ними было четыре метра. К такому расстоянию нельзя было применить ни «всего», ни «целых». Никто не был уверен в своих силах на этой дистанции, в то, точность проиграет или победит ловкость, если, конечно, не осталось никаких козырей в рукаве. Штейнберг не забыл, что этот смешной с виду казачок и на козыри Васьки нашёл чем ответить. –Пат, сукины дети! – сурово сказал Михаил Леонидович, как будто приказывал Штейнбергу перестать выигрывать, а не констатировал характер ситуации. В то время, как коротковолосая кровопийца с шлепком ударилась об гравиевую дорожку сада, вызвав вопли в толпе снизу, компромисс был найден в семи метрах. –Поправь жабо, Миша. Оно прекрасно смотрится и в саже, и к рваному костюму, но никак не бывает привлекательно незатянутым, – словно и не было ничего, сказал гигант, – Вижу, есть чем возразить, хотя я считаю свою линию неопровержимой. Право, ну зачем таким методом прерывать меня? Я аж трубку выронил. Теперь народ увидит погибшую девочку, а рядом дымящуюся трубку, сложит два и два и подумает, что курение убивает. Но ведь мой знакомый владелец табачной фабрики говорит иначе и хвалит его за действенность в успокоении нервов, и ему лучше знать как специалисту. Я, понимая, что похож на фигуру комичную, стоит учитывать, что я готовлюсь стать политиком новых времён, то есть, шутом и тираном в одном лице. Говорите, я послушаю. Зовите меня Гриша, мне нравится своё новое церковное имя. –Ну, возражать буду только на упрёки в свою сторону, – Михаил Леонидович, вздохнув, решил сыграть в его игру, так как других источников информации в предстоящей войне может и не быть, – Тех, кто при встрече пытается проломить или выдернуть голову, я, как ты заметил, дырявлю в грудь подручными средствами. Такой я прямолинейный, в большинстве случаев. Про такого, как я, ни один драматург, ни даже графоманишка, не сделал бы историю. Слишком тривиально для трагедии или комедии. Интересно было бы, если бы я скоро стал упырём, но это всего лишь твои фантазии. Иначе ты оставил меня в покое или предложил союз. К тому же, любви к ошибочному виду я не чувствую. Да и ещё, доказательств к этому и к причине создания твоего племени нет. Парируйте, Гриша, я чётко по теме возразил, так и ты не виляй. –Почему сразу «виляй»? – возмутился Штейнберг, – Не кличь меня софистом и демагогом, я просто хочу обсудить разные темы, а ты только о делах да о делах. Например, солнце жаркое сегодня, согласись? Может я хочу поблагодарить тебя за избавление меня от ставшей что-то подозревать работницы, которая не принесла ни копейки дохода за месяц, или выразить оскорблённость от убийства члена моей семьи. Знай, это грустно наказать родного, а потом потерять его, не помирившись. Её и так не любили детишки, а ты ей обухом по голове. Конечно, неправильно говорить такое родителю, но я понимаю их. Любила девчонка выделятся, а не твоё ли семя? Представляешь, в комнате для перевоспитаний она надоедала своему братишке – ты его видел, прекрасный силач, горжусь им – тыканьем в ребро. Всё уговаривала его занятся непотребством прямо на глазах у сестры (а может, и сестру тоже), хотя только вчера ему пришлось проводить десяток другой офицеров гвардии в отставку по старости. Однако, по твоему совету, перейду к «парированию», ха-ха! Признай, любишь болтовню и споры, раз используешь такие метафоры. Итак, сердец у меня три, а патрон, как я рассмотрел, в патроннике два. Вот досада, ещё и без меча остался, зато фонарём под глазом можете сражаться, А-ХА-ХА-ХА-ХА! – он резко посерьезнел, – Не делайте глупостей, я не шучу и только желал вам вступить в альянс, в первую очередь переставая называть вас на «ты». Войдём же в исторические труды, а не в байки мещан. Правда, подумайте, люди обоготворяют своего царя, а что тогда будет с царём тех, кто и так полубоги? Вы не понимаете, от чего отказывайтесь. Ну давайте же, протяните мне руку. Все мои россказни бессмысленны, вы изначально знали, чего добивались. Бог вам не указ, другие люди тоже. Преодолейте же своё слабое старое тело. Никто не изменяет мир, мы только выбираем, с какой высоты на него смотреть. Штейнберг выставил вперёд правую руку, раскрыв ладонь. Оба смотрели друг другу в глаза или туда, где должны были они быть, и слово «антиномия» было слишком сухо и слепо для описания той бури чувств, бушующей в их сердцах. Враньё на вранье, обман и правда скрывают друг друга. Выбор всего один, вариантов два, но чтобы сделать его, нужно выиграть все ловушки. Не обезвредить, не обойти, а поставить самую высокую ставку и выиграть во всех играх на одной лишь интуиции. Великое и ничтожное. Возвышенное и ужасное. Всеобщая любовь и стена мёртвых ненавидящих лиц на плёнке глаза. Всё это предлагает упырь как альтернативу. Ни один нормальный человек даже не думал бы о ней, так как быть сдавленным ответственностью бесспорно адекватно. Что за мечты о морях из крови? Тысячи лет общество боролось с эгоистичной властью, не принимающую груз миллионов людей на себя, а добивающейся только своего величия. А адекватный ли Михаил Леонидович человек? Будет ли он защищать старое, слепо боясь новых порядков? Выродок прав: казак решил всё сначала. Он может поменять мотивы своих действий, поменяться внутренне, но всё окружение его всегда прогибается под неизменной волей. Взгляд на лице с разбитым носом и глазом остался таким же. Пришло время последней уловки на сегодня. Штейнберг опустил руку и разочарованно произнёс: –Впрочем, нужно давать время на раздумья. Одного дня будет достаточно. К нам уже поднимаются. До скорейшего свидания, храбрый рыцарь. Но он зря попрощался. Михаил Леонидович выстрелил, прямиком в сердце собеседника. Вот так просто. «Я должен был увернуться», – успел подумать Григорий Алоисович. Он и увернулся, попав сердцем под пулю. Стрелок уже запомнил, с какой скоростью движутся упыри. Просчитать траекторию прыжка Штейнберга в сторону было лишь жизненной математикой, хоть и с львиной долей азарта. Так, например, ни за что нельзя попасть ему в голову из-за того, что Штейнберг со своим дважды обновлённым телом моментально бы мотнул головой от направленного к нему дула. Людоед после этого, как и ожидалось, не упал, а изменил курс движения к незадавшемуся союзнику. И на это был подготовлен приём. Хлыст, подражая своему поломанному предшественнику, со свистом рассёк воздух и всеми трёмя металлическими концами прошёлся по бородатому лицу. Кровавый след, словно от зверя, остался и на последнем глазе Штейнберга, на время лишив того зрения. Снова: «Я ведь должен был увернуться». Теперь ход ослепшего вампира. Тот наотмашь по памяти ударил Михаила Леонидовича превращённой рукой, расцарапав грудь. И потом ещё и ещё, раня противника с каждым взмахом. Михаил Леонидович боялся потерять последнюю пулю впустую. Дыра в груди подтвердила: Штейнберг не врал не о том, что сердец у него не одно. В частности, может быть и два сердца, но маловероятно, а скорее и вовсе три, как он и говорил. Вот вторая правда Григория Алоисовича. Но только простак решит, что из этого следует считать истинными все его сказки. Нужно верить в обратное, по крайней мере. С этой верой Михаил Леонидович и совершил русскую атаку, с разбега на рабочую ногу запрыгнув на гиганта с щипца крыши. Из-за увеличения давления и потери Штейнбергом концентрации черепица перестала их удерживать – и вцепившиеся враги заскользили вниз. По пути к том, чтобы свалиться с крыши, чудовище задними лапищами снесло водосток крыши, так что Михаил Леонидович сместил вес на шею врага, и оба низринулись чуть ли не вниз головой. Если для собравшейся толпы упавшая из горящего борделя девушка, а вслед за ней трубка для курения, была обстоятельством не особо загадочным или вовсе объясняющем ситуацию, то обрушившиеся на дотлевающий забор господа, один обнимающий шею другого, а другой укусивший плечо первого, выбивали чувство реальности из всех присутствующий. Благо, основой удар от падения пришёлся на зверюгу, а точнее, на его лопатки; но и это не отбирало у него жизни. Наш герой же сидел на нём, принимая новую боль. Правую руку его с плёткой конской силой вырывала упырьская лапа, с неприятным хлюпаньем уничтожая сухожилия и деформируя кручением суставы. Что самое непереносимое, с средневековой жестокостью Михаилу Леонидовичу в живот впивалась пять крючковатых футовых когтей. Исключительно нелюди и приобщённые к их таинствам намеренно вызывали у людей кошмар быть выпотрошенным самым долгим и мучительным способом. Остановить пытку, пытки себя и пытки всех людей позволяет залежавшаяся в барабане пуля. Барабан же не приводился в движение: клыки держали руку с револьвером. «Так ли? Удерживали? А! Не так! Как бы не так, старый прохвост! Чёрт вас дери, сначала людоеды одурачивают, а ныне и собственное тело говорит прекратить. Что за стачка неженок, бунт паникёров? Шевели! Шевелись, кому говорю! Больно ему, ручонка зудит. Живой значит! Атаман будешь. Дуло в челюсти гаду и пальцем… Ишь ты, слабак. Тогда двумя пальцами нажимай. Вдох, и…» –А-а-а-а! Вот так выглядит триумф человека над нечистью! Вопли народа вокруг безголового, бегающего как сочувствующая ему курица, перебиваются декламацией отброшенного с головы до пять красного Михаила Леонидовича. Тот полулежал на обугленном кусте и трогал свою вываливающуюся кишку. –Война! – его последнее сказанное не захлебывавшееся слово сопровождено было поскальзывающимся на луже крови упыря, – Кхе-кхе… Крепитесь, вооружайтесь… времена настают! Николай-то… – тело великана встало и начало качаться из стороны в сторону. Это всё походило на то, как будто иллюзионист перед сгоревшем зданием цирка отрабатывает заплаченные недовольной публикой деньги, допоказывая фокусы «с пропадающими членами». Как и у шарлатанов принято, колдун кричит заводящие слова, в которые не любят вслушиваться. Хоть скажи он: «Мы теперь нищие и в долгах, средств на существование труппы больше нет», – главное – с пафосом, изумить людей. –Сохраним наш вид от… от-от-от-от… от врагов!… Пр-роклятье, – безголовый стал бегать и размахивать руками, – Я пожертвовал собой ради вас. Он предлагал мне бросить вас… предать. – Штейнберг зацепил лапой платок с бабьей головы, выдрав клок волос и обрызнув её лицо кровью, – Я герой-победитель лотереи! Я величествен как… (алая кровь заполнила весь рот, не давая говорить). Колонна из бригады пожарных с санитарами побежала помочь Михаилу Леонидовичу, но вся была повалена случайным ударом упыря. Гиганта сразу дружным толчком сзади повалили трое городовых с дворником. Последний догадался искать спрятанную внутри «костюма» голову, но безуспешно. Раненный казак слышал свои слова словно издалека, не разделяя, что он говорил, а что только думал и думал ли вообще. В этом потоке безродного текста были описания парадов, дворцов, ликований, сильного и благородного общества, которое нам сейчас необходимо, должностей под стать его призванию (да и Филька с ребятишками приустроены будут), память веков о нём. Не передать словами, как он был рад сделать правильный выбор, не уронить достоинства и как он переполнен чувствами исполняющейся мечты. Михаила Леонидовича понесли в ближайшую больницу пожарные, где ему были сделаны надлежащие процедуры, а потом над ним были спеты пошлы гимны во славу ненавистного им бога. Бордель же потушили, будь он проклят и все, кто зарабатывают на мерзости и ею живут.