Рысь и Горностай - 2

Каноник Агобард сразу отметил, что приемная аббатисы слишком слабо освещена. В основном, свет шел от огня в небольшом, выложенном из крупной речной гальки очаге, да еще на столе и аналое высились бронзовые подсвечники с оплывшими толстыми свечами. Масляные светильники на стенах были сейчас погашены. Видимо, молодая аббатиса чувствовала себя неловко при незнакомом человеке, опасаясь нескромного любопытства или слишком явной жалости при виде ее изуродованного оспой лица. Сначала отец Агобард не заметил Ульфию при этом скудном свете, однако через несколько секунд скорее почувствовал, нежели услышал какое-то движение сзади, и обернулся. Она стояла за высоким аналоем. Строгие монастырские порядки требовали вести записи только так, хотя, может быть, Ульфия в чем-то и не придерживалась этого. Здесь же было кресло и массивный стол, заваленный кипой свитков — писем и счетов. Отдельно лежали еще не прочитанные документы с целыми печатями. Глаза быстро привыкли к неяркому освещению, и теперь каноник хорошо видел, что приемная аббатисы, хоть и не слишком велика, но мебель здесь украшена искусной резьбой, а на стенах для сбережения тепла развешены пушистые ковры из волчьих шкур. Ульфия перебирала длинными нервными пальцами четки из гладко отполированных аметистов. — Вот и вы, отец Агобард. Лекарство готово. И еще я подумала, что лучше передать с вами и описание, как его готовить. Лишь бы только канонику Эгидию поскорее восстановить здоровье! Аббатиса говорила негромко и вежливо, хотя и без теплоты, и с места не сдвигалась. — Все мы молимся об этом, — смиренно проговорил Агобард, воздевая руки и очи. — Благодарю вас от имени всей нашей братии, мать Ульфия. Посреди стола священник заметил открытый фолиант. Видимо, отсюда аббатиса и переписала рецепт лекарственного средства, которое надлежало готовить из семени льна. — В эту книгу я, по примеру своей предшественницы, заношу самые лучшие, давно проверенные способы исцеления от различных недугов, а также сведения о целебных свойствах растений, — пояснила она и все-таки сделала несколько шагов к исповеднику. Беседовать с ним, стоя на расстоянии, казалось не вполне учтиво. — Хотела сегодня начать новую страницу, но красных чернил почти не осталось. Она покачала головой и пролистала фолиант на несколько страниц назад, чтобы каноник увидел в верхней части каждой из них причудливые и яркие заглавные буквы. — Насколько я знаю, эти редкие чернила вам передавал настоятель через отца Эгидия. Но пока он хворает, думаю, что могу позаботиться об этом и доставить их в следующий свой приезд! — Буду признательна, — кивнула она. — Я оставлю свободное место для заголовка и допишу его потом. — Близится снегопад, — сказал священник после небольшой паузы, — с самого утра такой пронзительный северный ветер, вот-вот наступит зима. Может быть, мать Ульфия, вам нужно для обители что-нибудь еще, кроме чернил, чтобы подольше не выезжать в такую непогоду? — Благодарю за вашу заботу, святой отец, все необходимое у нас есть, а без остального можно прожить. Но даже если я или кто-то из сестер выедет за ворота, беды тут нет. Мы хорошо знаем здесь все дороги, а также и опасные места, так что не заблудимся. — Да, об опасных местах! Я слышал, что, хоть закон и карает безжалостно, но все равно бродяги и разбойники появляются то тут, то там. Замки и вооруженные отряды им не по зубам, но одинокий путник, тем более женщина, может стать их жертвой! И монашеское одеяние — не защита от негодяев, которым все равно, кого грабить. — Давно здесь не было видно разбойников, — сказала Ульфия, стараясь не показать, как ей не терпится отдать ему поскорее лекарство и остаться одной. — Верно, сам Господь хранит сию обитель от лихих людей! Неужели набежчики никогда не пытались штурмовать эти стены? — Нет, — ответила Ульфия после небольшой паузы. — На моей памяти такого не случалось. — Я и сам так подумал, матушка аббатиса. Расположение монастыря в этом смысле очень удачное. Но по лесам порой бродят беглые преступники, которые ищут укрытия вот в таких глухих местах. — Наверно, мы живем на диво спокойно, не в пример другим, — сказала Ульфия со слабым подобием улыбки, — но не встречали здесь и беглых! — Возможно, они просто не попадались вам на глаза. Но на рыночных площадях городов и селений каждую неделю оглашают приметы людей, преступивших закон. А те, кому нужно скрыться от правосудия, любят выдавать себя за странников и нищих, и таким образом часто находят приют в монастырях. И продолжают сеять зло даже в святых местах! Слышали ли вы о недавнем смертоубийстве в монастыре Святой Моники? — Очень мало, — прошептала, крестясь, Ульфия. — Я услышала об этом случайно и подробностей не знаю. Святая Моника очень далеко, я не знакома ни с кем оттуда. — Вы правы, это не близко. Но, к сожалению, преступники и лиходеи могут объявиться где угодно, даже здесь. Нередко, чтобы укрыться от правосудия, они бегут в другие земли… — Все в руках Всевышнего, — сдержанно сказала она, — и выяснится в свой срок, когда Ему будет угодно, все ли там так просто лежит на поверхности, убивала ли та, кого ищут, или кто иной... Мы же, грешные, можем только молиться, ибо промысла Божия не знаем. — О да, матушка Ульфия, так и надлежит поступать всем людям - и монахам и мирянам, ибо сказано: «Бодрствуйте и молитесь, ибо не знаете ни дня, ни часа своего». С момента приезда сюда и до этой минуты отец Агобард говорил тихо и смиренно, почти не поднимая глаз. Теперь же голос его как-то неуловимо изменился, стал жестче. Глаза, которые он случайно или умышленно на этот раз не поторопился опустить, оказались карие, совершенно обычные. Но именно они преображали простое, почти крестьянское лицо святого отца, ибо в этих глазах светился ум и проницательность. Наверно, каноник был не так прост, как хотел показать. В дверь тихонько постучали. На пороге появилась келарисса, выжидающе глянула на Ульфию. — Простите, мать Ульфия, вы велели мне явиться в этот час… — Да, помню. Мы должны были разобраться с некоторыми счетами. Каноник поклонился и стал прощаться. — Ждем вас через неделю, святой отец, — сказала Ульфия. — Надеюсь получить добрые известия об отце Эгидии. — Да пребудет с вами Бог. Больше здесь пока нечего было делать. Священник оседлал смирного мерина, которого одолжил ему настоятель Святого Далматия, и выехал за ворота. В воздухе кружились первые снежинки. Они были крупными и слабыми, и сразу таяли, попав на ладонь, как обычно и бывает в конце осени, когда по ночам примораживает, но днем не так уж холодно. Подул ветер, и снегопад усилился. Всадник плотнее закутался в плащ, миновал мост и пустырь, и вот исчез в буковой роще. Ехать предстояло довольно долго, и по своей привычке не тратить напрасно ни минуты отец Агобард, а точнее — капеллан Феликс принялся обдумывать и сопоставлять увиденное здесь с тем, что слышал два дня назад от настоятеля монастыря Святого Далматия, под патронажем которого находилась обитель Святых Мавры и Бритты. Именно откуда еженедельно в женскую обитель приезжал исповедник. Красные чернила, которыми пользовались как в мужской, так и в женской обители, были точно как те, что нашла недавно Римберта близ Оленей тропы. Но что важнее всего — аббатиса была непоследовательна и что-то скрывала. Упомянув, что слышала об убийстве в Святой Монике совсем мало, через минуту говорила о сбежавшей преступнице так, будто точно знала: та осталась на свободе и где-то прячется. А ведь он в разговоре не упоминал, пойман убийца или нет. И не говорил, что это женщина. Конечно, аббатиса могла просто услышать об этом от людей. Но полтора года назад именно отсюда, из владений этой обители, воины Коллин де Шевалье забирали Бриджит… — Я не очень охотно соглашаюсь на подобные вещи, — говорил настоятель Феликсу накануне, — Но мне известна ваша репутация, отец Феликс. Вас высоко ценит его преосвященство Валтельм Шартрский, а то, что вы сообщили о своих поисках, слишком серьезно, чтобы я отказал в помощи. Враг рода человеческого постоянно сеет козни, желая смутить умы добрых христиан, и особое ликование ему доставляет искушать и толкать на путь греха наиболее благочестивых и смиренных! Как знать, не явился ли он и сюда под одной из своих хитрых личин? Однако же я считаю аббатису Ульфию благоразумной и твердой в вере! Тем же славился и ее покойный отец, завещавший обители все свои земли и имущество. — Это немного странно в такое время, как сейчас! Многие стремятся правдами и неправдами заполучить хоть захудалую деревеньку или, пользуясь смутами и несовершенством законов, прирезать себе сколько-нибудь чужой земли. У этого человека не было наследников, ваша святость? — Не было. Единственный его сын и жена умерли во время эпидемии, а дочь решила навсегда удалиться от мира и приняла постриг под именем Ульфии. — Ее решение было добровольным? — Как вам сказать… И да, и нет! Конечно, сию девицу никто не неволил идти в монахини. Но приняла бы она такое решение при иных обстоятельствах? Тут можно усомниться. Я не могу никого осуждать, ведь к Богу каждый приходит сам, своим путем. Благочестивая Ульфия, в прошлом носившая другое имя, решила уйти в монастырь после болезни, испортившей ее лицо. Не случись этого, она обвенчалась бы со своим женихом, день свадьбы был уже назначен. — Неисповедимы пути Господни, — бесстрастно ответил Феликс. — Сколько женщин и мужчин оставляют мир от горя и разочарованности, но именно в монастыре обретают новый смысл жизни и становятся лучшими духовными пастырями среди всех. Рассказанное вами — в высшей степени грустная история, но на все воля Бога! — В конце концов, устроилось все неплохо, — кивнул настоятель. — Мать Ульфия не только очень благочестива, но и умеет править твердой рукой, она смогла, несмотря на свою молодость, добиться уважения и полного повиновения от всех в своей обители. Может быть, аббатисе немного не хватает честолюбия, да и слишком уж она любит уединение, и потому не преумножается слава ее обители, однако в этом есть и свои преимущества. Бездумное реформаторство в тихой, годами устоявшейся жизни этого монастыря могло бы принести вред, а со временем к аббатисе Ульфии придет опыт. В основном же ею довольны. Но как знать, не явился ли в эти края под одной из своих обманных личин сам Сатана? — Если аббатиса не была причастна ни к каким преступлениям, она не пострадает, — заверил Феликс. Это было два дня назад, и тогда Феликс мог поверить в непричастность аббатисы Ульфии к укрывательству Бриджит. Но сейчас он сильно в этом сомневался. За прошедшие дни ему удалось выяснить, что дальняя родня Бриджит была из тех же мест, что и семейство Селесты-Ульфии. Сейчас не осталось в живых никого из обеих семей… Кроме самой аббатисы и, возможно, Бриджит. Итак, поместье старого рыцаря отошло обители, и Ульфия на законном основании, уже в качестве аббатисы, продолжала управлять им. Феликс знал: для знатной женщины в жизни есть два достойных пути. Либо она становится женой и матерью семейства, либо принимает постриг. Во втором случае она не имеет права на мирские радости, даже отказывается от прежнего имени, но зато только в монастыре у женщины есть возможность сделать карьеру и полновластно править землями и людьми. Любая аббатиса вправе нанимать воинов для охраны, собирать десятину, творить суд и расправу точно так же, как какой-нибудь рыцарь или барон — в своем феоде. И все в самом монастыре и на его землях зависят от аббатисы и не хотят оказаться у нее в немилости. Поэтому вряд ли кто-то из монахинь, даже если знает о тайных делах Ульфии, станет рассказывать об этом. Пока оставалось наблюдать. Если Бриджит скрывается где-то здесь, она не должна ничего заподозрить. От нее нельзя ждать обычного поведения пусть преступного, но обычного человека в здравом рассудке. Феликс был уверен, что если Бриджит жива, она не скроется в чужих краях, а вновь начнет кружить близ Коллин де Шевалье. И случиться это может когда угодно… — Где бы она не была, ее нужно выманить! — говорила в этот же день Римберта. Она выехала из замка вместе с Онор, которую сделала своей компаньонкой. На расстоянии за ними следовала охрана. — Как же ты хочешь это сделать? — Дождемся отца Феликса или хотя бы известия от него, — неопределенно сказала Римберта. — Но ведь ты не собираешься стать приманкой сама? — встревожилась Онор. — Чтобы выманить ее… — У нас может не найтись другого способа, понимаешь? Я не могу ее упустить. И не желаю, чтобы она радовалась, что мы от нее прячемся! — Поэтому ты и надумала сегодня поехать на торг и так нарядилась? — Конечно. Я должна бросаться всем в глаза, пусть как можно скорее пойдут разговоры о том, что я появляюсь в тех или иных местах! Онор молитвенно сложила руки. — Все это опасно, Римберта! — Думаю, не опаснее, чем было в Нормандии. Римберта поникла темной головкой и дальше некоторое время ехала молча. Но едва показалась вдалеке небольшая деревня и церквушка, она оживилась и указала в ту сторону. — Мы заедем сначала туда, помолимся. — К началу службы мы уже опоздали. — Что ж, надеюсь, нас извинят. Спорить с нею было бесполезно, и Онор вслед за Римбертой подъехала к церкви. Они спешились за оградой и привязали лошадей к коновязи, где уже стояли несколько хороших и высокорослых, явно не крестьянских коней. — Сюда, похоже, только что прибыл целый отряд, — сказала Онор. — И что с того? Нам они не помешают, мы им — тоже. — Госпожа, у них эмблемы с изображением рыси! — указал воин, возглавлявший охрану Римберты. — И штандарт рода де Линкс. — Значит, здесь сам сир Рауль. Я до сих пор не видела его, но рада, что наконец увижу. Римберта шагнула в холодный полумрак церкви, когда служба и впрямь уже началась. Священник уже приступил к таинству евхаристии. На опоздавших глянул недовольно, но, увидев, что прибыла знатная молодая дама в сопровождении свиты, воздержался от замечаний и продолжал свое дело. Прихожан здесь собралось довольно много, это были не только местные крестьяне, но и жители лесных деревушек, где храма не было, и несколько проезжих мелких торговцев. Все эти простолюдины, мужчины и женщины, стояли позади группы хорошо одетых и явно знатных людей. Крестьяне расступились, давая Римберте пройти на более подобающее ее положению место. Она ощутила вдруг какое-то почти детское любопытство. Римберта, как она и сказала, никогда не видела барона Рауля, с которым у ее брата теперь не понятно что — война или перемирие! Рауль не убил Родерика после их зимнего поединка, хотя и мог бы. Но осенью Родерик выручил жену своего соседа, когда ту пытались похитить. Римберта давно думала о том, что если не дружба, то обычное примирение между соседями возможно, если пустить в ход дипломатию. А пока ей хотелось увидеть человека, о котором говорили как об умелом бойце, образованном и справедливом человеке, да и просто очень красивом мужчине. Сама она тоже была замечена, да и воины ее охраны носили эмблемы рода Коллин — изображение головы вепря с золотыми клыками. Она видела Рауля со спины. Он был таким же высоким, как ее брат, с широких плеч ниспадал дорогой плащ. Волосы, очень красивые и густые, вьющиеся крупными светлыми локонами, доходили до воротника. Рауля сопровождали две молодые дамы. Одна — в светлом головном покрывале, поверх которого был одет широкий, украшенный самоцветами обруч, вторая же, судя по скромному одеянию темных тонов, носила траур. Когда служба подошла к концу и народ потянулся к выходу, Римберта намеренно задержалась у чаши со святой водой, окунула кончики пальцев и протянула их Раулю. Он коснулся ее руки и одновременно склонил светлую голову в сдержанном приветствии. За ним подошли обе дамы. Конечно, эти трое тоже поняли, кто перед ними, хотя встреча и застала их немного врасплох. Но замешательство длилось только мгновение, после чего сир Рауль еще раз поклонился, взял за руки своих спутниц и повел к выходу. Римберта вышла за ними. Ее соседи вместе со свитой уже двинулись в сторону коновязи. Но сзади прозвучал красивый нежный голос, заставивший барона обернуться. — Позвольте мне задержать вас лишь на минуту, мессир Рауль! Конечно, это была она. Сестра его недруга. Девушка, вернувшаяся из таких мест, откуда редко кто возвращается. Он уже успел услышать об этом. — Я готов говорить с вами, госпожа. И помочь, если вам нужна моя помощь. У него были удивительные глаза, темно-синие, почти черные. И от него веяло несокрушимой силой и спокойствием уверенного в себе человека. Ей говорили, что он похож на своего брата Жоффруа, но Римберта не видела никакого сходства. Волосы такие же, ну и что? Разве может прекрасный архангел быть похожим на одного из демонов ада? — Думаю, мне нет нужды представляться, все мы знаем, кто есть кто, хотя до сих пор и не встречались! Я хотела лишь поблагодарить вас, мессир, — сказала она. — Вы знаете, за что. — Я рад, что у вас все благополучно, — ответил он, чуть склонив белокурую голову. — И вы позволите мне обратиться к вашей супруге, мессир? О да, она сразу поняла, что только эта нежная красавица с глазами лани может быть его возлюбленной, его женой. Барон кивнул, соглашаясь, и Римберта молча шагнула к баронессе Иоланде и преклонила колени перед нею. — Я молюсь за вас с тех пор, как впервые услышала, мадам, и буду молиться всю свою жизнь, — нежно и кротко проговорила девушка. — То, что вы сделали для спасения моей сестры, забыть невозможно! С этими словами Римберта поцеловала руку Иоли. — О, прошу вас, встаньте! — воскликнула та. — Я рада, что ваша сестра чувствует себя лучше, и вдвойне рада, что вы вернулись домой. Знайте, что и я неустанно молюсь о здравии госпожи Герсвинды. — У вас самое доброе сердце на свете, — Римберта поднялась и смотрела на Иоли с кротостью, к которой примешивалось все то же полудетское любопытство. — Я много слышала о том, как вы добры и прекрасны, и сегодня, едва увидев вас, мадам, убедилась, что это правда! Да благословит вас Бог. — Спасибо за ваши слова, Римберта. Передавайте поклон вашей милой сестре. Теперь мы должны продолжить свой путь! С нами госпожа Луиза, дочь мессира Гастона и наша родственница, прошу вас, познакомьтесь. Римберта слегка пожала тонкие пальчики дамы в темном платье. Та молча ответила на пожатие и отошла, чувствуя, что у этой совсем юной темноволосой девушки еще осталось, что сказать барону и его супруге. — Пусть все плохое, что было между нашими семьями, не оставит горечи в ваших сердцах! — сказала Римберта. — Вы можете счесть меня слишком дерзкой, но я точно знаю: как все бессмысленное и не несущее никакой пользы отмирает, так и вражда, которая никому не нужна, должна прекратиться! — О, если бы все зависело только от нашей воли! — сказала юная баронесса де Линкс. — Моя матушка говорила, что в ее стране, когда мужчины враждуют и гибнет много людей, женщины вправе явиться к ним и просить о заключении мира. И символом желания его заключить служит тонкий шелковый платок, который женщина бросает к ногам воителей. Может быть, и нам суждено это сделать, чтобы воцарился мир! — Ах, дитя, если бы его так просто было достичь! — сказал барон Рауль, помимо воли тронутый ее искренним порывом. — Я не желаю зла никому из вашей семьи, но пока это все, что я могу сказать. — Пока большего и не нужно. Желаю вам удачи в дороге, мессир, и вам, благородные дамы. Я рада, что наконец встретила вас и смогла сказать то, что было на душе! Она еще раз поклонилась и пошла, не оборачиваясь, к своей лошади. Взлетела в седло, почти не коснувшись стремени, и помчалась дальше во главе своей кавалькады. — Девчонка с характером, — сказал Рауль своим дамам, — но не злая, и это радует. — Говорят, они с братом собираются воздвигнуть на свои средства монастырь, — сказала Иоли, — дабы возблагодарить Бога за ее избавление. — Что ж, дело это действительно богоугодное, — ответил ее муж. — Пусть им и занимаются, мы же продолжим наш путь в Аркс. Не терпится снова увидеть Адаларда! Ему не очень хотелось говорить о Родерике, как и обо всем, что так или иначе с ним связано. Теперь сосед может не считать себя в долгу перед Раулем, ибо выручил Иоли из большой беды. Но на этом владетель Рысьего Логова желал поставить точку. Во всяком случае, пока, как он и сказал Римберте. Враждовать и устраивать набеги на земли Родерика он не собирался. Как, впрочем, не планировал и возобновления дружбы. Она закончилась, едва успев начаться, что ж, значит, так суждено. Но если его сосед сам возьмется вновь за оружие или станет попустительствовать налетам и грабежам со стороны своих вассалов, живущих близ границы двух владений, Рауль не собирался спускать это им с рук. Вернувшись из Парижа, откуда он привез с собой и Луизу, Рауль первым делом отправил вызов Бофремону. Но того найти не удалось. Бургундский рыцарь провел несколько дней в деревне, в поместье Родерика, где ему оказали помощь. Но как только почувствовал себя немного лучше, бургундец поспешил покинуть эти места. — Сигерод едва не прикончил двоих слуг Бофремона, которых тот бросил на произвол судьбы, — рассказывала Иоланда, — но отец Августин уговорил его не брать на душу грех и оставить решение за тобой. Тем более, что один из них ничего не знал о намерениях своего хозяина, а второй оказался честен и сам рассказал всю правду, чтобы меня могли спасти. Но это едва ли удалось бы, ведь найти человека среди леса не просто. И если бы само Провидение не привело сира Родерика, ты больше не увидел бы меня живой, любовь моя! Молю тебя, пощади этих слуг, что сейчас находятся в темнице. — Зачем их щадить? — Рауль на сей раз не был склонен проявлять милосердие. — Пусть посидят на площади в колодках, а потом — на каторгу, и это еще слишком мягко! — Я хочу, милый, — сказала Иоли, нежно склонив головку на его плечо, — чтобы наша с тобой радость не была омрачена чьей-то бедой! Они выполняли приказы своего господина, только и всего. — Радость встречи не должна сделать нас мягкими к негодяям! — стоял на своем ее муж. — Подлые люди понимают только силу, вот пусть ее и получат! — Рауль! Она глянула прямо в его глаза и ласково обвела пальчиком контур его лица. — Я говорила не только о радости встречи! Ты понимаешь… В ночь перед твоим отъездом в Париж мы зачали нашего ребенка! Это уже точно подтвердилось. Рауль на миг онемел от счастья, и они долго сидели, обнявшись, и он согласился пощадить и даже отпустить слуг бургундца. Хотя на следующий день лично от себя и так, чтобы не слышала его жена, велел воинам гнать их кнутами до самых ворот. Иоланда этого не увидела, поскольку Рауль предусмотрительно вывез ее заранее на прогулку в лес. Луиза же, оказавшись в Шато де Линкс, наслаждалась покоем и тишиной, и при помощи Иоли узнавала эти места, где родился и рос ее любимый Гонтран. Известий от него до сих пор не было, и это очень волновало все семейство. Но Аквитания так далека, и ее в последнее время терзают непрекращающиеся междоусобицы непокорных гасконских баронов. Пока еще дойдет письмо! Луиза очень надеялась, что ее собственное послание, которое она отправила в Бретань, уже дошло до отца. А то, что нельзя было доверить пергаменту, скажет на словах сам посланец. Ему можно было доверять, ибо ехать в Бретань в составе франкского отряда, направленного в помощь сиру Гастону, вызвался верный Дидье. Рауль сначала не хотел отпускать своего оруженосца, к которому был очень привязан, но, подумав, согласился. Дидье сам хотел ехать, и Рауль прекрасно понимал, что за этим кроется. Оруженосец был влюблен в Иоланду и страдал от этого, а там — новые впечатления, постоянные стычки и возможность показать себя и получить рыцарский пояс за какой-нибудь славный подвиг. И еще там Аделина, его мать. Итак, пока (опять это неверное, означающее какую-то неопределенность слово!) в Шато де Линкс царил мир и благоденствие. Люди от мала до велика радовались возвращению господина. Отец Августин служил мессы и утешал страждущих. Иоли и Рауль готовились к появлению в их семействе маленького солнышка. Теперь молодая баронесса не могла так много времени, как прежде, уделять болящим, и на посту врачевательницы ее сменила Луиза. Все та же неизменная малышка Одила помогала ей. Тайну Луизы и Гонтрана здесь знали, кроме Рауля, только Иоли и отец Августин. Для остальных Луиза оставалась родственницей и гостьей замка. Что же касается Бофремона, он давно находился за пределами владений Шато де Линкс. Но в Бургундию, как, впрочем, и в Париж, пока не поехал. Как хищный волк-оборотень, он крутился везде, где можно было что-нибудь разузнать о своих врагах. Ведь у каждого человека, даже честного и благородного, есть свои ошибки и секреты. И иногда, при должном старании, их можно представить как преступления. Сначала сплетни дамы Клотильды и мутные слухи, распространяемые Эрмалиндой из Блуа, а затем и собственное чутье подсказало ему, что слабые места его врагов — это причастность брата молодой баронессы к кровавым преступлениям какой-то банды. И что еще более страшно и опасно — убийство аббата Руперта. Расследование архиепископа Шартрского было справедливым и не подтвердило никакой вины барона Рауля или его жены, которые только защищались от напавшего на них сумасшедшего фанатика. Важную роль в этом деле сыграли показания захваченных то ли монахов, то ли убийц, которыми руководил Руперт. Эти показания были сняты, записаны и даже засвидетельствованы по всей форме. Тут было не прикопаться, вооруженное нападение на чужие земли со стороны Руперта, а заодно и похищение свободной девицы из владений ее опекуна, ранение нескольких воинов и самого барона, который несколько дней находился при смерти. Защита своих владений и вассалов в этой ситуации полностью законна, и барон Рауль имел полное право преследовать и казнить, кем бы не был напавший. И все равно слабым местом здесь оставался сан аббата, который был у погибшего преступника. Тут можно было бы постараться и выкрутить как угодно, но... Бофремон скрипел зубами от злости. Умно поступил Гастон Да-и-Нет, которого принесло сюда именно в тот день! Ведь именно Монришар настоял на самой тщательной записи, и уж конечно, он все лично проверил и позаботился, чтобы все акценты были расставлены, как надо его родичам. Благодаря ему они, эти прекраснодушные болваны Рауль и Иоланда, защищены надежно. Но в таких делах чем больше знаешь, тем лучше, а ветер бывает так переменчив! - Мессир! - в дверях показался новый оруженосец. - Ну что, долго тебя ждать? - раздраженно сказал Бофремон. - Второй день сидим на этом забытом Богом постоялом дворе, где нет ничего хорошего, только блохи да клопы величиной с собаку! И где этот твой знакомец, который утверждал, что хочет поведать нечто полезное? - Он дал знать, что будет здесь сегодня, - поклонился тот. - Ну и кто хоть он такой? Почему я ему должен верить? - Это несчастный калека, сеньор мой. Я знаю его давно, ибо мы с ним оба из бедных семей, отягощенных долгами и оравой детей, среди которых нам не повезло родиться младшими. - Ты покороче не можешь? - Могу, мессир, но будет непонятно. - Ладно, болван, уж говори, как умеешь. - Из-за бедности родители мои решили, что я должен стать монахом, и отдали меня в школу при монастыре. Этот монастырь возглавлял аббат Руперт, непримиримый гонитель ведьм и искоренитель чернокнижия и колдовства! Он хорошо обучал нас, могу заверить! Парень хищно усмехнулся, сразу став похожим на проголодавшуюся лисицу, которая завидела поблизости мышь. - Преподобный научил нас выслеживать колдунов и прочих еретиков, а чтобы мы больше старались, награждал нас деньгами всякий раз, когда кого-то из вероотступников удавалось осудить и казнить. Деньги из их же имущества и брались! Ну и еще мы сами безжалостно карали предателей, которые иногда оказывались в наших рядах и начинали жалеть всяких тварей, предупреждали их об опасности, даже пытались донести на аббата архиепископу или кому еще, якобы за ним было самоуправство и превышение власти... Мы-то были верны аббату, нашему благодетелю! Но это все мелочи, мой сеньор. Потом случилось так, что один из моих сотоварищей исчез, и его считали погибшим. В лесу зимой нашли полуобглоданные волками кости какого-то человека. Приметы, которые еще можно было разглядеть, кое-в-чем совпали с нашим приятелем, и мы подумали, что это он и был. И вот сейчас оказалось, что тот парень на самом деле жив, он просто ушел от Руперта, ибо посчитал себя несправедливо обойденным при распределении конфискованного у еретиков добра. Он считал себя чуть ли не принцем крови, хоть и был нищим, как и мы все в этой... гмм... странноватой школе. Ну и сбежал он, прихватив с собой что-то там, ну, я в подробности не посвящен.... Но зато он помалкивал о делишках Руперта, поэтому о нем вскоре просто позабыли или продолжали считать покойником, что было выгодно и удобно всем. И вот этот человек, изувеченный и никому больше не нужный, явился ко мне на днях просить о помощи. Я ему объяснил, что и сам был вынужден после гибели нашего благодетеля аббата искать себе службу, а без рекомендаций и знакомств куда сунешься? Меня долго никуда не принимали, растратил на жизнь все, что сумел сберечь... - Но хорошо, что хоть не попал под суд, как некоторые из сотоварищей, - напомнил Бофремон. - За все-то ваши делишки в том аббатстве! - Я, сами знаете, приказу повиновался, о господин, - обиделся тот. - И сам же за это пострадал, и никому нет дела, что безвинно! - Ха! Безвинно? А тебя кто неволил служить какому-то чокнутому му..ку? - Таким тоже кто-то должен служить! Особенно если они платят хорошо. "Я и сейчас такому же служу, нормальные-то где?" - прибавил он мысленно. - Ладно. И теперь-то чего хочет твой знакомый? - Хочет вам порассказать некоторые подробности о замке Шато де Линкс и его обитателях. Он много знает о них, ибо служил там. И о баронессе Иоланде знает и уверяет, что она ведьма, самая настоящая! - Простите, ваша милость, к вам пришли! - доложил трактирный слуга из-за двери. - Кто? - Нищий калека. Говорит, вы обещали принять... - Да, пусть он войдет. Через минуту в комнатушку вошел высокий, сильно изможденный человек. Трудно было понять по виду, какого он возраста. Оруженосец говорил Бофремону, что они с приятелем ровесники, но тот выглядел старше лет на десять. Возможно, был просто болен, измучен усталостью и длительным голодом. Из-под старой шляпы виднелись спутанные светлые волосы. И еще у вошедшего не было правой руки по локоть. Правую щеку и висок пересекали глубокие шрамы, оставленные лезвием меча. - Кто ты такой? - резко спросил Бофремон вместо приветствия. - Отвечай только правду и учти, если ты вынудил меня ждать из-за какой-то ерунды, спущу с лестницы сразу же! - Вы поступите так жестоко с несчастным воином, изувеченным в сражении? - спросил тот скрипучим неприятным голосом. Говоря, он пытался усмехнуться, но из-за шрамов эта усмешка выглядела почти устрашающе и в то же время жалко, как маска злодея в балагане. - С наемным воином, - уточнил бургундец, - который сначала продавал свой меч за деньги, а затем ему не повезло. И поэтому решил поторговать теперь своими знаниями! - Знания бывают не хуже, чем меч, по своей стоимости. И такие же убийственные при правильном применении. - Ну, наверно, это правда, что ты обучался у монахов, язык у тебя подвешен хитро. - Старался,- все та же неприятная ухмылка. - Ну и как твое имя? - Ваша милость, меня зовут Филомар.