Рысь и Горностай - 2

За крепостными стенами Ренна, на пологом берегу реки Вилен, располагалось немалое количество селений и отдельно стоящих усадеб. Все это образовывало нечто вроде пригородов, или предместий. Как водится, при нападении врага население предместий укрывалось за городскими стенами, туда же загоняли и скот. Сами же предместья уничтожалось противником, а чаще — самими защитниками города, чтобы не дать врагу скрытно подобраться к стенам или разобрать строения, которые можно использовать как материал для осадных сооружений. Селения потом отстраивались заново, и люди жили там до очередного нашествия. Так было здесь всегда. Но теперь, говорят, все должно измениться. Предместья Ренна скоро тоже обнесут каменной стеной и включат, таким образом, в черту города. Работы по подвозу материалов для строительства уже велись полным ходом. Со всех сторон стекались и люди для выполнения работ. Хоть и были, как всегда, недовольные ростом податей и непрекращающимся шумом стройки, и наплывом огромного количества людей, но многие уже понимали, что в прежнем состоянии городские укрепления оставлять нельзя. По городу до недавнего времени даже ходила шутка, что в случае, если норманны подойдут близко, то им катапульты и осадные башни даже не понадобятся. Настолько велики бреши и так много слабых мест в городских стенах, что их и пробивать не надо! Теперь с этим скоро будет покончено. А кто будет верховным сюзереном — Урмаэлон или Роберт, обычному человеку не так уж и важно. Важна безопасность, а она зависела сейчас от Монришара, которого сперва встретили настороженно, но сейчас с каждым днём всё больше уважали. Пожалуй, ни о ком в Ренне и окрестностях столько не говорили, сколько о мессире Гастоне и его прекрасной молодой жене. Обсуждалось все: на каком коне мессир выехал на охоту, какие камни сверкают на рукояти его меча, какие доспехи носят его воины, сколько жертвует на строительство храма и помощь нищим и калекам его супруга, изящно ли накинут на светлую головку капюшон ее плаща, что покупают на базаре ее служанки… и многое, многое другое. Но главное — какой любовью зажигаются глаза мессира при одном лишь взгляде на молодую жену, как заботливо поправляет он ее накидку, и как доверчиво и нежно она берет его за руку… Все эти пересуды доходили, конечно, и до известняковой башни в близлежащем городском предместье, где поселили бывших наложниц барона. Конечно же, несмотря на протесты, Гастон давно дал им свободу. Ведь в ближайшее время эти девушки все равно не смогут уехать отсюда, вот и пусть пока перенимают привычки и обычаи христиан, учатся жить так, как живут местные женщины. Гастон надеялся, что они привыкнут быть свободными, а со временем, как знать, может быть, примут христианство и найдут себе здесь хороших мужей. А не захотят — он поможет им вернуться в королевство Аль-Андалус, откуда они родом. Но до этого, в любом случае, еще далеко, а пока им был выделен дом и содержание. Дом охраняли сменяющие друг друга стражники, они же сопровождали женщин на рынок или в иные места. Убирала и готовила пищу специально нанятая прислуга, и у обеих бывших наложниц хватало времени… но для чего? Барон не посещал их с тех пор, как вернулся из последней поездки в свою страну. Еще бы, ведь с ним прибыла прекраснейшая дева Франкистана, его возлюбленная, наконец-то ставшая женой! И одну ее он ласкал теперь, ее подхватывал в объятия, чтобы отнести на ложе… и только ей можно было проводить с ним ночи, засыпать и просыпаться в кольце его сильных загорелых рук! От одних мыслей об этом можно было сойти с ума. И любая франкская или бретонская женщина, наверно, уже сошла бы. Но Захра была мавританкой, мусульманкой. Кроме того, была рождена в неволе и с молоком матери впитала понимание того, что она рабыня. А значит, таковой и оставалась, даже будучи формально освобожденной. Что такое печати на пергаменте, если на сердце и в мозгу — печать рабства? Карим говорил, помнится, что теперь она вольнотпущенница. Это означает, что она не рабыня. Что еще? Да, господин не оставит ее без средств, даже когда она уедет. Захра грустно улыбнулась, не прекращая своего занятия. Она вышивала. На пяльцы была натянута тонкая канва, на которую ровно ложились яркие стежки. Она только сегодня начала вышивать эту картину, и пока был виден только ярко-алый, прямо-таки полыхающий мак, точно в середине. Тем, кто верует в Аллаха, не дозволяется вышивать, рисовать и любыми иными способами изображать людей и животных. Остается вышивать цветы и грезить. Грезить о мужчине, который любит другую. Захра укололась иглой, тихо вскрикнула и принялась сосать палец. Что ж, впредь ей будет наука! Нельзя отвлекаться. Надо быть осторожнее с иглой… и с мужчинами! Еще там, дома, их мудрая наставница в искусстве страсти предупреждала: главная заповедь и основное правило — не влюбляться, не привязываться к своему хозяину, кем бы он не был! Иначе пропадешь. Истерзаешь себе сердце и погибнешь. Захра так и поступала… пока ее не привезли в холодное полуварварское королевство, где подарили этому франкскому эмиру. И здесь она впервые нарушила правило. Она влюбилась в своего господина и повелителя. И даже, о глупая, смела надеяться на счастье! Смела жадно слушать и даже специально выискивать истории и песни о королях и султанах, влюбившихся в простых девушек, даже рабынь… Там все либо заканчивалось хорошо, либо влюбленные умирали, не вынеся разлуки… но вместе! И все-таки это были сказки, не больше! А действительность была совсем иной. Его сердце не могло принадлежать ей. Он наслаждался ею на ложе, а потом она должна была идти в свою комнату и ждать, когда господин позовет снова. Сейчас Захре вспомнилось, как прежде она иногда играла на арфе и пела для него песни своей знойной земли. Пела на своем языке, и он, конечно, не понимал ни слова. Хотя не мог не догадываться, что эти преисполненные затаенной страсти напевы были о любви. Однажды он спросил: — О чем ты пела только что, Захра? В тот вечер он был в хорошем настроении, и она ответила как можно безмятежнее: — Это старинная песня о любви молодой невольницы к прекрасному повелителю и воину, мой господин. — По-твоему, такая любовь возможна? — спросил он, подбрасывая дров в очаг. — Да, господин! Как же женщине не полюбить такого мужчину? — А со стороны мужчины? От его взгляда не могло, казалось, укрыться ничто, и Захра в тот миг испугалась, что он узнает ее секрет. И потому покорно ответила: — Я не знаю этого, господин мой. — Тогда я скажу тебе. Он уселся на край ложа и провел ладонью по ее гладкому бедру. Однако же, голос его звучал серьезно, даже чуть печально. — Мужчина может полюбить женщину, кем бы она не была. Как и она — его. Но для этого они должны быть предназначены друг другу самой судьбой. Быть двумя половинками одного целого. Это случается редко, очень редко. И только безумцы могут ждать и надеяться на такое! Остальные просто берут от жизни, сколько могут, и они более счастливы, наверно. Вскоре после того разговора он уехал в далёкий город на острове и отсутствовал долго. А потом вернулся с прекрасной молодой женой. Захра видела его после возвращения только раз. Вернее, видела и ещё, но просто в городе, стоя в толпе, когда он проезжал мимо верхом, один или с той женщиной, которая стала его супругой. А наедине — один раз. Он сам пришел тогда к ним, в эту башню. Как благородный человек, он должен был попрощаться и удостовериться, что их разместили хорошо. Вторая вольноотпущенница, рыжеволосая Нашх, ласковая и хитрая девушка, рассыпалась в благодарностях перед ним. За освобождение из рабства. За заботу и средства, которые дал им для жизни. За подаренные украшения и наряды, которые оставил им. О да, Нашх была умной! Она не влюблялась и смело смотрела в будущее. А значит, оно было у нее. Сказав свои слова благодарности, Нашх вышла, оставив Захру наедине с бароном. — Вы счастливы теперь, мой господин? — спросила Захра. Она с трудом сдерживала слезы. — Да, — коротко ответил он. Потом она поняла, что он специально говорил так нарочито ровно и спокойно, без тени нежности. Он не хотел давать лишних надежд и этим причинять боль. Наверно, она должна была быть благодарна за это. Он прошёлся по комнате, давая Захре время успокоиться. — Я дал вам с Нашх свободу. И содержание, которое вы будете получать, пока не выйдете замуж. Но если выйдете, все равно получите приданое. — Вы щедры сверх всякой меры, господин. Но вы не станете больше посещать нас? - решилась спросить она. — Нет. Ты подарила мне много приятных минут, но теперь это в прошлом. Прощай, Захра. Она хотела преклонить колени перед ним, но он не позволил этого, напомнив: — Ты больше не рабыня. Он легко коснулся губами ее лба и поспешил уйти. Ведь где-то там, во дворце, его ждала бело-розовая юная богиня. Что могло значить в сравнении с нею все остальное? Нашх подошла и взглянула на вышивку через плечо Захры. — Хорошо ты вышиваешь! — промурлыкала она. — Я узнала, что здесь, а ещё больше — в городе Париже, очень ценится изысканная вышивка. За нее богатые женщины платят много денег, и у хороших мастериц, таких, как ты, нет отбоя от заказчиц! А ещё один из воинов рассказал мне, что… Она понизила голос: -… что есть ещё у франков город Лаон, в котором живёт их султан. Ну, вернее, король, так у них называется верховный правитель. Так вот, их король и почти все его приближенные эмиры и нойоны тоже… очень любят вышивки и кружева и наряжаются, как женщины! Она хихикнула. — И поэтому, милая Захра, нам с тобой в том городе делать нечего! Лучше жить там, где много настоящих мужчин, которые хотят женской ласки! Франки и бретонцы слегка грубоваты, но и среди них можно найти хороших покровителей. Особенно нам! — Почему — особенно? — не поняла Захра. — Да потому что мы умеем то, чему не обучают франкских девиц. Искусство любви — это то, что вместе с приданым, которым нас наделит господин, даст нам найти хороших мужей. Я уже все узнала! У них тут каждый мужчина имеет только одну законную супругу, хотя наложниц и любовниц может быть сколько угодно. Если, конечно, ему средства позволяют. Но главное — только дети от законной жены могут наследовать имущество и земли! Разве плохо? Захра покачала головой. — Для того, чтобы выйти здесь замуж, надо принять христианство, Нашх. — Я не вижу в этом проблемы, знаешь ли. Ох, как же сегодня жарко! Нашх подошла к окну и раскрыла его пошире. Дом, в котором они жили, был огорожен частоколом из толстых бревен, и звуки улицы почти не проникали сюда. Зато было слышно приятное журчание маленького фонтана, расположенного во дворе. Лишь этот звук, да ещё звонкий щебет какой-то птахи на дереве, оживлял тишину. Казалось, что и нет поблизости ни большого шумного города, ни полноводной реки, по которой плывут лодки и целые караваны судов… Нашх прилегла на низкое, укрытое добротным новым покрывалом ложе. Из-за жары она была одета лишь в полупрозрачное домашнее одеяние. А может, и не только из-за жары. Нашх усиленно готовилась к тому дню, когда сможет стать женой обеспеченного мужчины — купца или землевладельца. На меньшее она не согласилась бы. И подготовка заключалась не только в изучении христианских законов. Эта практичная девушка была обучена показать в выгодном свете свою красоту, и была всегда во всеоружии. Ведь кто знает, где и когда она встретит счастье? Удобно откинувшись на мягкий тюфяк и слегка свесив одну ножку, Нашх брала ухоженными пальчиками и отправляла в рот вишни, которые им подали на красивом глиняном блюде. При этом она не переставала болтать. — Но всё-таки я поняла, что поселиться лучше в Нейстрии, чем тут. Бретонцы, хоть и перешли в веру Христа, но все равно часто заводят себе много женщин, ибо так у них всегда было принято, и даже наделяют средствами детей от таких женщин! А ведь гораздо лучше, если наследниками моего мужа будут только мои дети! К чему мне лишние сложности? Захра почти ничего не отвечала, но для Нашх это и не играло особой роли. Она больше любила говорить сама, нежели слушать других. — Ну вот даже здешняя султанша, то есть герцогиня, госпожа Оргэм, хоть она женщина знатнейшего рода и является матерью наследника, а всю жизнь мирилась с тем, что у ее мужа множество наложниц и любовниц! Говорят, они так растаскивали казну, что на эти деньги можно было снарядить не одно войско! А ещё говорят, что самая красивая женщина Бретани — Бренна, ведьма, над которой не властно даже время, и Урмаэлон любит ее сильнее, чем всех остальных. Она родила герцогу сыновей, за что он вознес ее на небывалую высоту. Даже прощал ее измены… с собственным его сыном! При этих словах Захра немного оживилась. — Я никогда не видела эту Бренну. Неужели она красивее даже супруги Гастона, нашего господина? — Вот что значит нигде не бывать! Я-то видела их обеих, — Нашх закинула в рот еще одну ягоду и поднялась, чтобы немного пройтись по комнате и размяться. — Так вот. Они обе красавицы, и очень разные с виду, но в то же время они похожи. — Не понимаю тебя, Нашх. — Сердечная тоска сделала тебя тугодумкой, милая Захра! Ты прежде такой не была. Так вот. Общее в них — какое-то колдовское очарование. Подобные женщины манят мужчину, как светильник — мотылька. Или как роза — соловья. И он готов погибнуть, лишь бы заслужить ее любовь! — Ты все знаешь, Нашх! Скажи, все бретонки так красивы и обворожительны? Ведь супругу нашего господина тоже называют Бретонкой! — Ну, это лишь прозвище, данное в детстве, а родом она не из этих мест. Так говорят люди. — А еще, — с горечью проговорила Захра, откладывая свою работу, — еще говорят, что Диана-Бретонка — самая прекрасная из женщин, которые когда-либо рождались на свете. Рядом с нею все становятся тусклыми и непривлекательными. Неужели Бренна может соперничать с нею? Нашх хотела ответить, но в этот миг распахнулась дверь. — Любезные дамы, к вам приехала госпожа Бренна! — испуганно-восторженным шепотом доложила молоденькая прислужница.