Мантра

      У нее в волосах – трель соловья в полуразрушенной рассветом ночи; искусанные губы и мелкие трещины в омутах зеленых глаз – осколки вселенной жалят всех, кто хоть раз заглянет туда, где под семи печалями прячется окровавленная душа. Она воет волком на своей кухне. Зеленый лаконичный стол удерживает от неминуемого падения дрожащие руки. Те самые, которые одновременно дарят и ласку с утешением, и боль с царапинами. Пальцами впивается в изрезанную от ножа поверхность, не иначе как приходит вспышка воспоминания: вот они все вместе у нее дома, на этой самой кухне. Пьют дешевый виски, запивают апельсиновым соком, чтобы избавиться от горечи на языке и жара – в желудке. Одиноко на рабочей поверхности, возле раковины поблескивают ключи от машины. Они смиренно ждут своего часа. Расширенные зрачки впиваются в полумрак кухни, создаваемый единственным источником света – небольшой светильник у самого краешка тумбы, стоящей одиноко позади сидящей девушки. Ее душат воспоминания, впиваются в кожу сотнями иголок – а она ведь никогда не была и не будет любительницей иглоукалывания. Под кожей зудит, разжигаются в нервном импульсе и оживают все притупленные нервные окончания. Ей двадцать четыре и единственное, о чем приходится думать – не сойти с ума в кромешном затишье. Оно давит, вырывает зыбкую иллюзию счастья и понятия «переживешь, справишься. Все через это проходят, и ты пройдешь, не сломаешься». Честно пытается вспомнить кому принадлежал голос, который в один из очередных серых будней сказал ей об этом, но, увы, тщетно. Болотного цвета глаза с золотистыми крапинками лихорадочно оглядывают комнату; безупречная чистота, пахнет белизной и освежителем воздуха. Кажется, японский сад или что-то вроде этого. Она ничего не меняла ровно с того момента, как похоронила часть своей души. Тогда еще, - миллионы лет назад – похоронивши своего родителя, не смогла. Не поднялась рука. Ведь матери так нравился этот зеленый стол, вырви глаз цвет жидких обоев и мерно тикающие над посудомойкой часы. В форме сковородки. Кто-то давно сказал ей: «не бывает боли, которая не отступит, забудется, как зубная боль». Но почему-то никто не объяснил, что эту самую вспышку нужно принять, пережить, выработать иммунитет, и тогда, возможно, станет легче. Дающие совет – лжецы, пытающиеся залезть в то малое, что некогда составляло собой целый Млечный Путь – душу. Исковеркать, вытрясти, вывернуть наизнанку, изучая или же насмехаясь. По факту: нет ни одного человека, искренне сочувствующего и пытающегося помочь. Опять же, если эту помощь принимают.       И вроде жизнь удалась: профессия, выбранная не ею, но так полюбившаяся и горячо захватывающая, приносит удовольствие и моральное, и физическое. Осознание, что ты играешь в покер с Богом (или Смертью) пьянит, вызывает азарт. Не было числа ее личным выигрышам, как и проигрышам. Там, где ей все-таки удавалось выторговать умирающую душу, неоспоримо забирало следующую. К черту. Кто она такая, чтобы решать, кому умирать, а кому жить, купаясь в лучах обжигающего солнца? Но люди идут к ней со своими проблемами, со слезами или мнимым спокойствием – и с дежурной улыбкой, внимательностью в цепком взоре она принимает. И играет снова, пытаясь помочь. Благодарности не редкости в ее сфере, но истинных чувств не остается. Ощущение, что тебе переехал асфальтоукладчик – пожалуйста, каждый раз после окончания смены или тяжелых суток.       Все умирают. Это неоспоримо, горько и больно. Оно душит комком проволоки с битым стеклом где-то в районе адомового яблока – то самое чувство, словно проглотил ежика, и сейчас его иголки дерут нежные стенки слизистой. Нестерпимо хочется напиться. На лаконичных часах, обхватывающих тонким ремешком левое запястье, секундная стрелка отсчитывает время: 01:56. Завтра – немногочисленный выходной, и послезавтра, и после-после. Звук уведомления оглушает полутемнота, в которой сидит молодая девушка. Тяжелый взгляд цепляется за непримечательный серый потертый чехол. Загоревшийся экран высвечивает сообщение от того единственного, с кем можно разделить все. И жизненные невзгоды, тяжким грузом упавшие на хрупкие девичьи плечи, легче всего переносить с кем-то близким.       «Если тебе есть что сказать – приезжай. Я всегда жду тебя».       Вот так вот. Без сентиментальностей, красивых оборотов и долгих речей. Он всегда бьет прямо в сердце и еще ни разу не промахнулся. Тот единственный, который собирает по кусочкам, дает такую необходимое влагу – пополняет ее душу, залечивает дурно пахнущие гнойные раны.       В конце концов, они друг другу ничего не должны.       Ключи дождались своего часа. Едва ли порезанные пальцы, где-то в старых заживших шрамах от скальпеля, ножа или какой-либо случайности, сжимают связку ключей. Ноющее, неприятное ощущение где-то в районе второй фаланги на секунду отрезвляет ее. Надо же, быть пьяной без единой дозы алкоголя.       Невесело усмехается, делает шаг в сторону прихожей. Мягкий ночной свет льется из ночника. Их по дому – более, чем достаточно. Яркий, холодный свет оглушает по возвращению домой. В собственной ветеринарной клинике, в хирургическом кабинете, его нестерпимо много. От него и напряжения болят глаза.       Старенький, черного цвета мерседес W140 урчанием встречает хозяйку: салон чистый, аккуратно сложена записная книжка где-то на переднем сидении с непримечательной ручкой синего цвета. Приятно и успокаивающе пахнет лавандой с лимоном – в длительной дороге запах ярко пахнущего растения вызывал головокружение, слишком приторный, и цитрусовый шлейф как-никогда разбавлял его. Урчание мотора отдалось где-то меж ребер. Дорога была пуста, светофоры мигали желтым цветом – в это время года и суток машин катастрофически мало. Наизусть выученная двухполосная магистраль вела куда-то в сторону искусственно высаженного хвойного леса. Там, где ее ожидало такое необходимое сейчас спасение.

Там, где звучит ее мантра.

       Закрытая территория комплекса встретила ее изучающем взглядом старенького охранника. Он кивнул, нажимая кнопку открытия шлагбаума и разрешая дальнейший въезд на территорию жилых коттеджей. Дорога заняла еще пятнадцать минут ее времени, и когда среди высоких и ухоженных елей и пихт показался деревянный коттедж, девушка сбавила скорость, съезжая на территорию дома. Ворота закрываются с оглушительным треском – на деле лишь мимолетный звук. Закрытые ворота и давящая тишина стала последней каплей. Хрупкое равновесие, к которому стремится ее израненное нутро, которое удалось достичь непостижимым и кропотливым трудом, дает трещину. Она ползет уродливыми ветвями, дает поджившим ранам пищу, и те вновь начинают кровить.       Первый всхлип равняется со рваным выдохом: настолько тихо и неслышно. На нем все и заканчивается: она берет себя ментально в руки, обводит взглядом темень территории и с дрожью в пальцах глушит мотор. Тишина разрезается тихими волнами, ласкающими песчаный берег. Здесь, в элитном районе, все создано для людей. И как-никогда она ощущает себя спокойно. Впервые за долгий промежуток времени. В голове мелькает шальная мысль: «Почему бы не остаться здесь? Сидя в машине, в его дворе, ведь тут так хорошо…». Хрупкое равновесие, которое вновь обрело силу, рушится об окатывающий песок волной. Где-то пение сокола прервалось тишиной.       И все же она встает, открывая дверь и плавно закрывая ее. Охранная система ожидавшего ее - друга? любовника? – человека – свора доберманов. Прекрасные особи толпятся на террасе, а завидев незваного гостя – галопом и лаем бросаются навстречу замершей девушки. Придирчиво сука – одна из ведущей в этой своре – обнюхивает ее, а узнав, начинает вилять купированным хвостом.       - Химера, красавица, - хриплый от молчания голос зовет животное, и та поднимает голову, подставляя под ласкающую ладонь голову с прижатыми ушами, - ты так изменилась с нашей последней встречи.       Кажется, это было еще где-то в середине мая: тогда малышка, как ласково называют ее персонал в ветеринарной клинике, попала с отравлением, и то перетекало в тяжелой форме. Химера оставалась с ними на протяжении недели интенсивной терапии, а после – неделя наблюдения за личной просьбы хозяина.       Еще давно он со своим питомником стал клиентом частного ветеринарного врача. Приводил собак исправно на осмотры, следовал указаниям и вообще оставался душкой. Она была ведущим специалистом его животного мира; встречала с улыбкой, рассказывала и показывала. Изредка они разговаривали чуть больше положенного, чем устоявшееся «врач-пациент».       За каждую такую мелочь, как профилактический осмотр, несложная операция (хирургическое вмешательство из-за устюка, который попал в мягкость подушечки задней лапы, и загноился там), простудные заболевания, он проявлял странное внимание. Будь то простые полевые цветы, от чего-то вызывающие робкую улыбку на искусанных губах; то непонятные безделушки для интерьера клиники. И каждый раз попадал в десятку: когда-то давно в ее собственной лечебнице стояла большая ваза на индийский манер, но от нее остались лишь осколки после груминга дворового кота. Он вырвался, напуганный пением ары, и наткнулся на вазу, расшибая ту в щепки. Тогда ее чуткий клиент привез почти такую же. Кажется, из самой Индии. Множество цветов, украшающих теперь ресепш и ее кабинет для приемов. Понемногу он заполнял собой ее взор на работе, и сама того не замечая, начала ожидать встречи с ним.       И впервые в жизни повезло: после смены мужчина ожидал с цветами. Те самые, полевые. В тот вечер тихий шелест волн наполнился девичьими шагами и смехом двух молодых людей.       Калейдоскоп ощущений и воспоминаний унес ее далеко от здешнего места. И окончательная точка в ее воспоминаниях – встреча с невестой того человека, кто зажег искру в ее глазах.       Надо же. Тот, кто подарил лучшие моменты, в один момент смог обрубить ей крылья.       - Что, Химера? – Вздрогнув от прикосновения холодного языка к своим пальцам, зеленоглазая упрямо улыбнулась. – Я иду. Не переживай.       Входная дверь оказалась открытой. Она не останавливалась в нерешительности девичьих чувств; с поднятым упрямо подбородком, подобранными в решительно сжатый кулак пальцами. Не стучалась, опустив взгляд на ручку; не улыбалась своим мыслям, провернув ее и толкнув дверь вперед. Мягкий свет встретил ее и обласкал глаза. Кажется, внутри что-то воссоздалось. Но захлестнуть себя чередованием воспоминаний не позволила. Просторная прихожая мягко перетекала в столовую и гостиную комнату. Три в одном. Где-то в районе окна, справа от нее по диагонали, на тумбочке в пиале аккуратной стопкой стояли благоухающие палочки. Терпкий дым нес с собой вкус розы и пачули. И, если ей не изменяет память, иланг-иланг. Полупрозрачные занавески развивает дуновения морского бриза.       - Здравствуй, Благосклонность.       Мужской тенор нарушает тишину, и ему вторят цепкие шаги хищника – Химера движется, чуть опустив голову, обходя гостя в ее доме, прямо к ногам хозяина. Останавливается в нескольких сантиметров от него, вскинув карие очи навстречу своему Богу. Его темные волосы и глаза пытливо взирают на девушку, застывшей в дверном проеме. Терпкость на губах вызывает ухмылку.       - Ты можешь пройти, не стой Венерой Медичи.       Шаг в сторону – ответ ему. Тяжелый взор болотных очей пытливо осматривает домашнюю одежду хозяина: растянутая футболка, совершенно без надписей и рисунков; сероваты штаны с манжетами и резинкой, повисшие на тазобедренных косточках. В горле пересыхает, воспоминания вихрем захватывают ее нутро, и протяжный выдох не остается незамеченным. Кошачьей поступью она следует на кухню, к стоящему в углу кулеру с очищенной водой. Пальцы цепляют керамическую темно-серую кружку. Утолив первую жажду, она ни разу не оборачивается в сторону мужчины. Лишь скосив взгляд, боковым зрением наблюдая за тем, как тот сносит со второго этажа пледы.       Губы кривятся в усмешке: они вдвоем выбирали их, потеряв около шести часов своего выходного дня. Единственного выходного дня. Фыркнув, девушка оборачивается полностью, цепким и туманным взглядом пройдясь по светлому дивану, где удобно разместилась собака, лежа с поставленными ушами. Хозяин дома стелил на мягком, светлом ковре подушки и пледы, монотонно перебирая пальцами высокий ворс и придирчиво осматривая свое творение. Его красивые изгибы губ кривились, и пальцы вновь переставляли предметы, пока результат – один из десятков –не удовлетворил.       Чертов перфекционист.       Он не требовал от нее ни слова, смиренно дожидаясь пока ее уста сами заговорят, но ничего из подобного не произошло ни при ее появлении, ни после того, как утолившая жажду его Венера осталась стоять на кухне. Передернув плечами, словно кто-то обжог его меж лопаток, мужчина выпрямился, перебросив свое внимание на собаку. Та чинно подрагивала лапами во сне, не иначе как куда-то спеша. Мерно шумевший в углу увлажнитель воздуха слабо моргнул светодиодом два раза, извещая о выполнении своей работы.       - Ты голодна?       - Нет.       Небольшой диалог. Во всяком случае – лучше молчания, что сопровождало их совсем немногое количество времени. Люди, познавшие души друг друга, могут общаться без слов. Эта речь – в движениях, в нервных касаниях двух стоящий вблизи Тамблеров ¹, в нечитабельном взгляде двух омутов Пантанал². Речь, достигнутая открыванием чужой души. И сейчас она – колкое молчание, жалящие клыки королевской кобры, так прекрасно извивающейся вокруг катаны на ее левом предплечье.       Довольно улыбнувшись, он движется с походкой медведя: выше и шире ее и многих мужчин, без проблем дотягивается до первой полки в барной стойке, выловив малыша Macallan, с выдержкой в двенадцать лет. Шотландский проказник маячил в углу, привлекая взгляды редких гостей.       - Родители учили меня пить исключительно с хорошими людьми.       Монотонно заявляет мужчина, заметив тень улыбки на притягательных женских губах.       - А знаешь, что говорил мой отец? – Получив отрицательный наклон головы, она продолжила: - Не пить с пидорасами.       В момент ему показалось, что отказ неминуем. Но девушка подцепила в одночасье двумя пальцами бутылку 0,7, неся ее к импровизированному гнезду на полу, возле дивана.       - Ты идешь, Марк? – Она бросила это через плечо, поднимая взгляд и встречаясь с ним тет-а-тет. Уклончиво кивнув, мужчина прихватил два стакана.       Она расположилась непосредственно на самом центре: по левую руку от нее – перьевые, мягкие подушки и кухня дальше, справа – панорамное окно, открытое на проветривание и мягко колышущиеся белесые занавески. Морской ветерок томно прошелся по беззащитным ключицам, юркнул под черный топ, оглаживая кожу над и между грудей. Возвращался по ключице, прикасался прохладными порывами по яремной вене.       Марк стал негласным свидетелем того уединения, которое развернулось перед ним совершенно неожиданно. Он влюблялся по-новому и каждый раз в то, как ведет себя эта несуразная, горячего темперамента девушка. Она любила жизнь – как бы этого не отрицала – и та взамен ласкала темные локоны, в которых так красиво клубились потоки дыма, выдыхаемые с ее груди. Сейчас же – тишина, описывающая медленное танго с ней вкупе.       Не осязаемо.       Ментально.       И так красиво.       Лиана в углу привлекает ее внимание и зеленые глаза пытливо осматривают листочки. Ни единой пылинки. В голове возникают образы поливающего и протирающего зеленые молодые листочки Марка.       - Нравится? – Его приглушенный голос бьет по расшатанным нервам. Анна не переводит свое внимание к его персоне. Тогда Марк продолжает: - Твой первый подарок.       Молчание давит на него. Он – вселенная, Млечный Путь, к которому тянутся все люди. Но эта любовь однобокая. Его глаза никогда не взглянут на иных людей с более, чем интересом. Некогда очи зацепились за сияющую девушку, горячо полюбившуюся мыслями и сердцем; он представлял ее, когда проводил ночи напролет со своими знакомыми и друзьями на тусовках; когда целовал Анастасию – свою невесту, которая решила провести остаток своих дней вместе с ним. А Марк, кажется, и не противился, решив плыв по течению. Те дни, заполненные взглядами и смехом ветеринарного врача по призванию, и несчастной девушкой в одном лице, наполнили его будни неким светом. И к нему хотелось возвращаться, с каждым разом понимая, что становится мало.       Нестерпимо мало. Урвать свою часть, большую. Так, чтобы его чувства и мысли принадлежали зеленоглазой ведьме, укравшей сердце и покорив вольный характер. Мужчина, состоявшийся в жизни и личности, пал перед меланхоличной персоной. Особа, которая имела необъятную власть над ним. Она держала его на коротком поводке, и каждый раз сердце замирало в прыжке, когда в магазине или на стоянке возле него мелькали темные локоны с едва заметными поседевшими прядками. Сладкая, нестерпимая нега нежности текла по его артериям; разгоняемая сердцем кровь разносила по всем частям тела жидкое багряное золото.       Те недели отдавали привкусом пепла от выкуренной сигареты. Она заметила их возле небольшого кафе. Тогда, стоя у машины, он объяснялся перед девушкой, которую собирался взять в жены. Тот последний поцелуй от бывшей невесты так удачно заметила Анна. Мир рухнул. Летел со скоростью скоростного автомобиля.       - Ты меня вообще слушаешь? – Недовольный возглас отвлек от пережитых дней.       - Нет. Честно ответил мужчина, сокрушительно улыбаясь. Краешки клыков поблескивали от света плазмы, падающего на лицо темноволосого красавца. - Разливай виски. – Приказным тоном ответила брюнетка, фыркнув в сторону хозяина дома. Он послушно усмехнулся, и янтарный напиток полился в стаканы. Виски был неплох. Впрочем, как и добродушный мужчина, накрывший озябшие плечи мохнатым пледом цвета хаки. Согревающее послевкусие мазнуло где-то в районе глотки, перетекая в желудок. Первая порция крепкого напитка уходит куда-то на задний план, и Анна млеет от взглядов и присутствия мужчины. Они были близки не только физически, но и душевно. И предательство от того, кто согревал зыбкими ночами ноября, ударило слишком сильно. Она так и не смогла его простить, хоть и прошло по-хорошему около двух лет с той раковой встречи. Но каждый раз приезжала, безмолвно ложась на колени тому, кто владел душой и телом. Без слов, без эмоций. Отдыхала морально, чувствуя мягкие поглаживания в прядях.       После его поступка – предательства – близости между ними не было. Неуловимо тикали настенные часы, отбивая свой ритм. На полу, в импровизированном гнезде, расположились двое: пили виски, смотря очередной не очень далекий комедийный фильм. Кажется, про очередной неудачный обмен телами. Анна размышляет о сотворении мира, анестезии и взаимоотношениях, которые привели ее в очередной раз в этот дом. Изученный вдоль и поперек. Молчаливый свидетель, хранящий в своих стенах томные вздохи и вскрики оргазменной неги, растекающейся по телу золотом. Прикосновение к виску отрезвляет ее, возвращая к земным проблемам. Пожалуй, первая – Марк, осторожно заправляющий прядь за ухо.       - Что ты делаешь? Я тебе не ебаная Фиона. – Фыркает девушка, но от прикосновения не отказывается.       - Конечно. Ты – колючая Пассифлора. Фырканье вновь исходит из груди. Анна молчит, что лиана не имеет шипов. Это – не нужное. Марк и так знает. В определенный момент виски заканчивается, мужчина дует в пустую бутылку через горлышко. Так, словно она вернулась на несколько лет назад, когда они пили вино на звездном рассвете, и девушка танцевала босая на влажном после ночи песке. Некоторые привычки остаются до конца жизни. Он приносит вторую бутылку, но начать ее не успевает: девушка тянется за поцелуем, в последний момент уходя в сторону, примкнув устами к небритой щеке. Марк замирает, а сердце падает вниз с уханьем совы за окном. Бесконечно длятся секунды, минуты перетекают в вечность, пока он решается. Была ни была. Стаканы отставлены в стороне, а бутылка брата-близнеца Macallan тонет в пучине мягкости пледов. Они целуются словно нехотя: ленивые движения губ, без языка и излишних слов. Глаза в глаза. Так соприкасаются галактики, взрываются холодные и далекие гиганты-звезды, даря начало чему-то новому. Темноту. Неизвестному. Холодные пальцы цепляются за короткие черные пряди, тянут вниз, заставляя оголить незащищенную кожу шеи. Хриплый вздох дает ей больше распущенности, и зубы смыкаются на нервно бьющийся венке. Она дарит ему неземное наслаждение одним только касанием губ-зубов, и Марк готов поставить на кон все, что имеет и будет иметь. Он плавится под умелыми ласками, когда девчачьи губы переходят на ушную раковину, покусывая самый краешек хряща. Руки тянутся к стану, обхватывая ладонями талию сидящей полубоком к нему девушки. И та, изголодавшаяся по обжигающим прикосновениям, позволяет ему переместить себя. Секунда, и она восседает сверху на нем, вырисовывая языком узоры под ухом, цепляя кожу зубами, заводясь больше от громких вздохов удовольствия. Марк сдается первым, прикрывая от удовольствия голубые, светлые глаза. Так и не видит победную улыбку Анны. - Укуси. – Шепчет обжигающе на ухо, наматывая локоны на ладонь, дергая несильно, так, чтобы девушка извернула шею, оголяя для начала его ласк бархатную кожу. И она дает ему на это право: покорно наклоняется в сторону, прижимаясь сначала губами к нервно бьющейся вене на шее, а после прикусывая. Солоноватый привкус заглушается стоном, слетевшим с пересохших губ мужчины. В этом точно виноват проказник виски. Да, явно он. И она кусает его снова и снова, чувствуя настойчивые поглаживания сквозь хлопковую ткань темного топа. Жар копится где-то в районе солнечного сплетения, и девушка протяжно стонет, стоит губам мужчины спустится по шее вниз, пальцами отодвигая мешавшую ткань одежды, дабы прикоснуться к коже ключицы и груди. Ее ведет, и назад дороги нет. Осознание яркой вспышкой бьет по нервам, импульсом уходит в ладони; она робеет, в одночасье чувствуя силу и тут же теряя ее. Слабый возглас тонет в пучине расширенных зрачков напротив. А после она уже на спине, и сверху нависающий человек сейчас имеет власть над ее телом. Что же врать. Всегда имел. - У меня телефон в машине. – Бормочет нехотя, упираясь ладонями в грудь Марка. – Мне могут звонить на счет вызова, и… - Ты уже выпила виски. И за руль не сядешь. Отступления нет. На милость победившему – и стонет ярко, отвечая с запалом и обидой на череду поцелуев, ласкающих ее губы и язык. Влажно, несдержанно, подминая под себя. И она находит себя: в жарком шепоте, таких притягательных глазах, словно кто-то читает мантру, в неминуемом танце в рассветном мареве. Их тени сплетаются, воссоединяются как утерянные некогда души. Находят друг друга вновь, сливаясь в одно – в Млечный Путь над крышей коттеджа. Ласкает его через ткань пальцами, без девчачьей робости и неуверенности; знает, где нужно надавить сильнее, чтобы с зацелованных губ сорвался первый выдох-стон. Зрение подводит ее, и комната вокруг плывет. Становится нестерпимо хорошо и некомфортно одновременно, возбуждение накатывает цунами, захлестывает в свою пучину, и девушка выгибается в пояснице, подстраиваясь под толчки. Секс через одежду что-то новенькое. Худые пальцы, красивые по своей натуре, находят себе место меж разведенных бедер, лаская через ткань шорт и белья ее промежность. И хоть в комнате открыто окно, а где-то совсем близко разряд молнии освещает небосклон, становится жарко. Огонь съедает его изнутри, разливается по венам, разгоняет кровь и заставляет сердце стучать быстрее. Душа тянется к душе. И эту связь не порвать, не прервать. От одежды они избавляются лихорадочно, скидывая ее в разные стороны; звон от покатившейся бутылки виски утопает в разрезающих тишину стонах и рваных выдохах. Целуются иступлено, врезаясь в тела друг друга с обжигающей страстью. Она – неукротимый зверь, кусающая за плечи, входящая с пальцами в девичье лоно, размазывающая влагу по бедрам. Его движения становятся рваными, толкается, с жадностью ловя выдохи, срывает с пухлых, покусанных губ стоны, тяжелое дыхание и вскрики от неосторожных движений. Боль граничит с наслаждением, добавляет пикантности в единение душ и тел. Так красиво… Они меняются местами: девичья спина выгибается в районе поясницы, а пальцы путаются в волосах, откидывая каскад прядей назад. Ее грудь осыпают поцелуями, чередуя с покусыванием нежной кожи ареолы сосков; сжимают мягкость в мужской ладони, вбиваясь в податливое сверху тело. И Анна скулит от наслаждения; от приятных и резких толчков, ощущая как вибрирует кожа ниже тазобедренных косточек; как музыкальные пальцы сжимаются на ее горле, придушивая, заставляя хватать воздух ртом. Как нестерпимо внутри, скручиваются в тугой узел все нервные окончания, тянущее ощущение дает ей вольности, и она опускается вниз, целуя пересохшие губы партнера. Двигается на нем сверху, чувствуя, как приятно немеют пальцы на ногах и прохладный порыв ветра на обнаженной спине. Упиваясь своей властью, она не замечает, как в один момент оказывается вновь прижатая к мягкому покрову, чуть скользнув по ворсу, пока мужчина, дарящий неземное наслаждение, поднимающий ее к небесам, покидает разгоряченное нутро. Ее топит чувство опустошения, такое инородное, заставляющее прояснить взор, узнать в чем причина остановки. Но не успевает. Язык – а это именно он – скользит по ее лону, слизывая выступающую влагу, смешиваясь со слюной и она стекает по нежной коже. Ее вылизывают, запрокидывают одну ногу на плечо, а вторую прижимают к ворсу мохнатого ковра. Чудится взрыв галактик. Он приближается, стоит ее партнеру приблизить к завершению своих ласки, и отходит назад, словно по расписанию. Мучает. Упивается ее хныканьем вперемешку со стонами и выдохами, в дрожи пальцев, вцепившихся и сминающих вихрь темных волос мучителя. Он ждет ее слова, и она об этом знает. Знает, но не позволяет произнести эти звуки. - Пожалуйста… - Слово – призрак. Его словно и не бывало в этой комнате. Но Марк слышит, доволен собой. Облизывается, беря в плен маслянистый взгляд. Чувствует дрожь в бедрах, помогая свести их вместе. Надо же, она еще не достигла конца, а уже дрожит, словно промокла под ливнем. Девушка становится по-собачьи. Порыв ветра хлещет ее по бокам, и со стоном опускает переднюю часть на подушки, чуть шире, чем надо разводя колени. Приглашает взять ее. И вот так вот ей хорошо: когда берут сзади, хватая за волосы, вбиваясь настойчиво, хрипло дыша за спиной. Она топит свои вскрики в постельном белье, приятно пахнущей розами наволочки. Одна ладонь сжимает напряженную горбинку груди, выкручивая чуть вбок сосок, в то время как вторая юркает в ложбинку меж телом и пледом. Она начинает ласкать себя между ног, прижимаясь подушечками пальцев к пульсирующему клитору. Подстраивается под начинающие сбиваться толчки; под хриплое дыхание позади; по пошлому звуку, чем-то напоминающее хлюпанье. - Пожалуйста… - Бормочет в сторону, прикрывая глаза. – Быстрее. Ее слова пылки и неимоверно тяжелы. Доводит себя до оргазма через несколько минут лихорадочной любви, выжигает клеймо на собственной душе. И колени дрожат, разъезжаются в стороны от вспышки оргазма. А следом, в момент тотального расслабления, чувствует горячую влагу на пояснице. Она стекает по бокам и к ягодицам, стоит девушки приподняться на вытянутой руки. И оглушающий поцелуй в спину – ее персональная мантра.