Кто любит розу

Ульдрену стоит быть сейчас дома, передавать дела, готовить своего заместителя к принятию новой должности, но он не может улететь просто так, не встретившись с Ветой. Ему приходится признаться себе, что он волнуется. И все эти чувства, с которыми он раньше рассчитывал справиться, теперь множатся, и у него нет ни единого шанса сбежать от них. А раз он не способен бежать, что ж... Всё, что ему остаётся, это работать с тем, что он имеет, а не продолжать врать самому себе. В любом случае, когда Ульдрен попытался сбежать от всего этого в прошлый раз, это не закончилось ничем хорошим. Ну, целый год он прятался и от Веты, и от лучшего друга, и от всех людей, кто мог его знать. Весь этот год он слишком много думал. Может, как раз этот фактор и сыграл решающую роль в том, что он вернулся. Ульдрену никогда не забыть то раненное выражение на лице Веты, когда она увидела его. Никогда не забыть те слова, обидные, сказанные в порыве бурлящих чувств. Ульдрен понимает это, но тогда они неожиданно задели его, и... Может, тогда он и начал догадываться, что делает со своей жизнью что-то не то. Нет, конечно, он думал об этом и раньше. У него на это был, опять же, целый долгий год. И всё же тогда выражение в глазах Веты, та боль, что в них таилась, заставили его задуматься и осознать. Теперь Ульдрен здесь, у двери в квартиру Веты, в руке у него шуршащий бумажный пакет из кондитерской, а в бардачке машины — билет на завтрашний утренний рейс: у него есть дела, которые нужно закончить, прежде... прежде, чем вернуться. Ульдрена тянет сюда с какой-то особой силой, у него нет шансов осесть где-нибудь ещё, ведь Вета здесь. От понимания этого, от понимания причины, почему всё так, Ульдрену хочется хорошенько врезать себе по лицу и спросить у себя, что стало с тем другим Ульдреном Сов, который шёл по головам и плевал на законность своих действий, если это могло порадовать его сестру. Скорее всего, этот Ульдрен Сов посмотрел на Вету Куаре несколько лет назад и... И просто исчез. Растаял. У Ульдрена нет других объяснений. И теперь, оглядываясь назад, и вспоминая то, как упрямо Вета предлагала ему свою помощь, то, с каким рвением она потом отстаивала его невиновность, как билась за него до последнего, Ульдрен думает, что может... Может то, что он чувствует, взаимно. Или было взаимно тогда. И... Разреши мне помочь тебе, — вот, что Ульдрена сломало. И то, как Вета смотрела на него. Просто умоляла. Когда Ульдрен решил написать ту глупейшую записку о том, что он выбирает смерть — можно было написать «я хороню себя старого», кретин! — он терзал себя мыслями о том, что всего этого не заслуживает. Он оказался невиновен в убийстве друга Веты, он избавился от кошмаров... Вета Куаре избавила его от кошмаров. И всё же... Всё же этого было так много. Так бесконечно много, и Ульдрен не выдержал, он сбежал как трус, он сделал Вете так больно, он... можно ли сказать, что он предал её, после того, как Вета отстояла его невиновность? Ульдрен решил для себя, что да. И всё же он здесь. Ульдрен стоит у двери ещё какое-то время, не решаясь позвонить, и сердце бьётся в горле, и всё же он понимает, что очень глупо будет так и не зайти или, по крайней мере, так и не отдать Вете то, что он купил в приступе желания сделать ей приятное хоть каким-то образом... После звонка тихо довольно долго, но потом за дверью всё же шуршит, и она открывается. — Привет, — говорит Вета удивлённо, распахивая дверь. Она одета в тёмно-синий вязаный свитер с большой ласточкой на груди, а волосы рассыпаны по плечам в полном беспорядке. — Добрый вечер. Я купил тебе пирожных. Вета приподнимает брови и пропускает его в квартиру. — Спасибо, — говорит она, но по интонации это больше похоже на вопрос. Ульдрен протягивает ей пакет из кондитерской. — Я не знал, что взять... — добавляет он и понимает, что стоило бы позвонить Вете и уточнить. — Так что здесь есть эклеры, канеле... — Спасибо, — повторяет Вета и улыбается ему. Ульдрену хочется смотреть на улыбку Веты ещё, она ужасно ей идёт. — Хочешь... остаться на чай? — Хочу. У Веты небольшая квартира, находящаяся в лёгком творческом беспорядке. Ульдрен не терпит пыль и вещи, лежащие не на своих местах, но Вете простительно. Вете всё всегда простительно. На диване в гостиной постелено, и одеяло сбито. Должно быть, Ульдрен поднял Вету, когда пришёл. — Я разбудил тебя? — Я не спала. Кухня там, — указывает она, хотя заблудиться здесь сложно. В любом случае, первое, что привлекает внимание Ульдрена, это не разобранный диван, а лежащая на нём большая чёрная плюшевая ворона, которая любовно смотрит на него (и чуть-чуть в бок) сведя к переносице глупые глазки-пуговки. Сшита она под таким углом, что Ульдрен на миг задумывается, что там у швеи с ощущением направления. Клюв тряпочкой свисает почти до самых лап (видимо, с анатомией у швеи то же, что и с оптико-пространственным мышлением), а выражение лихой придурковатости очаровывает настолько, что Ульдрен, кажется, наконец, понимает, как ему удалось так быстро поладить с Ветой. — Я не знал, что ты коллекционируешь мягкие игрушки, — роняет Ульдрен, следуя за Ветой на кухню. — Её сшила племянница Кьюнг, — отзывается та смущённо. — Я просто не могла отказаться. — Очень мило. Вета бросает на него какой-то странный взгляд и улыбается. — Спасибо. Кухня тоже довольно маленькая. Вета немного суетится, и Ульдрену хочется сказать ей сесть и предложить свою помощь с тем, чтобы поставить чайник, но в итоге он решает не мешать Вете проявлять гостеприимство. — Итак, — говорит Вета, когда они уже сидят за стойкой с чашками чая, который терпко пахнет зверобоем. — Чем ты собираешься заниматься теперь? Ульдрен отпивает чай. Он немного горчит на языке, и остаётся какое-то странное послевкусие, которое Ульдрен заедает сладким печеньем. А ещё горечь от чая неплохо компенсируется Ветой: та очаровательно растрёпана, и улыбка у неё на губах мягкая, и... — У меня рейс завтра утром, — говорит Ульдрен и улыбка эта меркнет. Ему кажется, что Вета несколько болезненно относится к тому, что он пропадает на недели или месяцы в другой стране... после того года, во время которого Ульдрен заставил всех думать, что он мёртв. Ему почти стыдно за это. — И надолго ты уезжаешь? — спрашивает Вета, прячась за чашкой чая. — Не уверен... мне нужно закончить там дела, чтобы остаться здесь окончательно. Огонёк в глазах Веты загорается снова. — Ты остаёшься из-за работы? Ульдрен ощущает себя ужасно неловко на этой маленькой кухне в этом ужасно тесном пространстве с Ветой, которая смотрит на него так, будто... Будто Ульдрен что-то значит. Для неё. Будто Вета и правда очень хочет, чтобы он остался, и чтобы они виделись, и чтобы... — Я остаюсь из-за тебя. В голове становится пусто. А сердце вдруг начинает биться очень часто. — Ульдрен, — Вета касается его запястья, заставляя поднять голову и посмотреть на себя. — Зачем я тебе? — Вета, ты... — начинает Ульдрен, но есть что-то такое в её лице, что он осекается. — Ты... Ульдрен замолкает. Не потому что не хочет говорить. Он просто никогда не думал, что придётся сказать это вслух, и потому не пытался сформулировать. — Ты всегда мне казалась очень доброй, светлой такой. Хотя порой это страшно раздражало: то, как глупо ты подставлялась. Мне иногда хотелось взять тебя за шиворот и встряхнуть. Потому что нельзя так верить людям. Нельзя помогать всем и каждому. Многие этого просто не заслуживают. Но чаще всего я тебе... Я не знаю, что. Но мне казалось — обрати на меня внимание подобный человек, и мне стало бы легче. Было бы за что бороться, за кого убивать, вместо кого пачкать руки. Собачья психология... Ульдрен невесело усмехается. — У всех нас так или иначе собачья психология. Но мне нужен был не хозяин, а тот, чей свет нужно защищать. Пусть он слабее, пусть — просто человек, ну такой, знаешь... абстрактно хороший человек. И он не откажется от меня, когда однажды я приду к нему злой, уставший, с ног до головы в чужой и своей крови. Он примет меня, может даже обнимет, предварительно отмыв, и не выгонит обратно. Он убедит меня, что я — это всё ещё я... Мне казалось, ты могла стать таким человеком. У тебя хватило бы сил. — А сейчас? — спрашивает Вета. — Я выбрал, — Ульдрен отводит глаза. — Даже если я ошибся, я не собираюсь от тебя отказываться только потому, что ты не вписываешься в какие-то рамки. — Так всё-таки — зачем я тебе? — надавливает Вета. — Просто ответь. Не думай, не ищи тайного смысла. Просто скажи — зачем? — Затем, что мне это нужно. Затем, что я люблю тебя, — дёргает плечом Ульдрен. — Но, если ты против... — Нет, — поспешно отвечает Вета. — Не против. — Так что, выяснила, что хотела? Идём в кроватку? Звучит грубо, но Вета не обижается, словно доподлинно знает: Ульдрен нервничает. Он огрызается, потому что не может просто признать: «я боюсь отказа», «я боюсь последствий», «я боюсь ошибиться». — Всё-то из тебя клещами вытаскивать приходится. Вета улыбается, и Ульдрен смотрит на неё настолько растерянно, что ей нестерпимо хочется обнять его, защитить: от ответственности, от судьбы, от кого угодно. Она ощущает даже не желание, а физическую потребность успокоить Ульдрена, облегчить его ношу. Ей хочется как-то выразить охватившую её нежность и сочувствие, возможно — научить, показать, каково это: любить и доверять безоглядно. Вета улыбается, и тянется к губам Ульдрена. А он отвечает на поцелуй. Нежно, осторожно, бережно. Всё кажется одновременно нереальным и единственно правильным. Сама ткань мироздания сворачивается лентой Мёбиуса, и реальность с нереальностью становятся одной её бесконечной, замкнутой на саму себя стороной. — Мы с тобой прямо как школьники, — шепчет Ульдрен. — И мне это очень нравится. — И всё бы хорошо... — Только болтаем много. Ульдрену и впрямь кажется сейчас, что они практически одно целое, что легко могут продолжать не просто слова и фразы, но даже мысли друг друга. И живут они в эту свёрнутую, закольцованную минуту одну жизнь на двоих. — Много, — соглашается Вета. И тянет его за собой.