Реабилитация

- Господа, я мало что понял и надеюсь на объяснения…Анна Викторовна, а не капнуть ли вам… - Нет, спасибо, я воздержусь…- висок саднило так, что собственные слова выговаривались и слышались трудно, но упрямая, так и не ушедшая мысль, мгновенно вылетела следом: - Я могу это увидеть? - Эээ…увидеть что? Вам надобно зеркало? - Зеркало есть в спальне, я…сейчас вернусь, доктор и все объясню… - Вы что-то понимаете? - Отчасти…я так понял, они все трое встретились, но я не понял, где… - Трое? Был еще и третий?? - Антон Андреевич….Коробейников… - О…это многое объясняет, чаю? - Да, не откажусь…       Позади, послышался звон, и голоса умолкли. Ни доктор, ни Ульяшин, не понимали происходящего, но Милцу нужно было отдать должное – он, не задав ни единого вопроса, тотчас, как увидел нечто пугающее, занялся делом. За время, пока он пытался оценить то, что увидел, все бестолково слонялись рядом и не произнесли ни звука. Ульяшин попытался о чем-то спросить, в ответ долетело весьма нервное – Позже! и он прекратил попытки. - Для верности, неплохо бы шов наложить, да, боюсь…болевой синдром… - Ничего не нужно, доктор, вы же сами сказали…ссадина…либо же… - Либо придется потерпеть…       Терпеть пришлось недолго, но боль оказалась воистину адской и лишь ладонь под рукою не давала вслух вылететь крику. Ей было жаль этой нервной ладони, но в какой-то момент боль пересилила все, пальцы впились до боли и сверху долетел вздох. Штольман держал ее за плечи, и она вцепилась в его ладонь так, что пальцы разжались не тотчас, как доктор объявил о конце экзекуции.       Сейчас ладонь снова лежала на плече, другая держала равновесие и это ощущение, заставило закусить губу – нужно было держать себя в руках. - Ты уверена…что хочешь видеть это…сейчас? – Яков был расстроен и растерян. Она слышала это по тону, ощущала по дрожи рук, и ответ слетел тихо, как и вопрос: - Да…уверена…Я хочу сделать это одна.       Нужно было не выказывать слабость. Она знала, что, как только он почувствует ее слабость, его растерянность сменится действием, но какого рода будет это действие, угадать не могла. Штольман держал легко, ровно также, как на перроне вокзала, и шагнуть вперед, получилось также легко. - Хорошо…Я оставлю это здесь, но я вернусь…через четверть часа. Он остался верен себе – он назначил срок, создав этим некое подобие контроля, и Анна взглянула на свое отражение, без страха – здесь, сейчас, решалась судьба, и эти слова Якова словно подвели итог.       Штольман уже вышел за дверь, она слышала его негромкий, уверенный уже тон, но не прислушивалась к словам – она слушала себя.       Ощущение неопределенности ушло. Оно пребывало с ней с самого первого дня этих странных событий, но теперь его не было. Теперь она твердо знала, что любое препятствие на их общем пути, они пройдут достойно. Достойно, чем бы все ни закончилось.       Прошлое ушло. Оно ушло вместе с призраком Нины, папкой, запертой внутри огненной пасти печи и тем, что она сказала отцу. Эти слова слетели случайно, спонтанно, но теперь, что бы он, ни думал и не говорил, он об этом знал и что он станет делать с этим знанием, скажет многое обо всем ином.       Папка, ровно такая же, как недавно брошенная в огонь, мирно лежала на узкой, застеленной полотняным покрывалом, кровати и Анна решила не брать ее в руки.       Она не знала, отчего это было страшно трогать руками, и не хотела копаться в ощущениях. Пальцы осторожно дернули за белую, невзрачную завязку и кончики пальцев не менее осторожно, откинули жесткий край.       Папка раскрылась, и содержимое повергло в ужас. Взгляд не мог уйти от фото, но рассудок словно выключился, на время убрал нечто лишнее, такое, что могло помешать понять. Ужас ушел, оставив лишь дрожь, и Анна сдвинула верхнее фото, следующее, еще одно и вскоре перед ней веером рассыпался кошмар – на всех фото были мертвые тела.        Из-под твердых фотографических карточек, показались листы, и взгляд пробежался по слабо читаемым, карандашным строкам. Это были копии полицейских отчетов с пометками на полях и в тексте. Все эти копии, по одной, относились к фото, но, ни были пронумерованы и взгляд попытался понять, оценить, что и к чему могло подходить.       Рассудок словно заледенел, спрятался, но руки сами по себе делали то, что должно – нужные листы легли под нужное фото. Теперь она могла понять все. - Там было темно, как в аду, он отшатнулся, ударился…а Анна, она прислушивалась изнутри, вот, собственно и все…- тон стал рассеянным и доктор взглянул – Штольман снова, в который раз взглянул на запертую дверь спальни и теперь не отвел взгляд. - Я одного не понимаю…Зачем она туда пришла-то…в домашнем, в ночь… - Да, хороший вопрос…Яков Платонович, вы нас слышите? - А об этом мы поговорим утром, вернее даже, посмотрим сами, не откажете, доктор?       Штольман говорил загадками, но какое-то смутное, нехорошее предчувствие уже явилось. Прояснить вопрос, однако требовалось и доктор, не стал себя останавливать, высказавшись прямее некуда: - Я так полагаю, где-то там мертвое тело? Я не ошибаюсь? - Нет…- Штольман был абсолютно серьезен и до странности спокоен.       Он нервничал с первого момента, как явился сюда, но сейчас, внезапно, обрел покой. Перемена оказалась весьма быстрой, странной и Александр Францевич попытался придумать этому причину, но не успел – рядом завозилось, запыхтело, и взволнованный тон спутал мысли: - Тело? Где? На пожарище? Но есть отчет, там никого не нашли… - Не нашли…Я обнаружил это совершенно случайно и даже лучше, что сегодня…Простите, господа, мне нужно обдумать…нечто важное…       Высказывание оказалось едва ли не страннее всего прочего, но доктору осталось лишь посмотреть вслед – Штольман поднялся и не оборачиваясь, ушел к выходу. - Вот это…поворот…- изумленно раздалось рядом и Александр Францевич, с неудовольствием повернулся к незваному гостю: - Вы бы сняли с себя верхнее…жарко… - Да, конечно, я просто не рассчитывал, что все так…надолго…-       Ульяшин смущенно топтался уже возле передней, снимая неказистое пальтишко, и доктор заключил, что Штольман вышел на крыльцо – средний полицейский чин в передней ощущал себя явно свободнее, чем за столом. Этого человека увидеть здесь сегодня, да еще в такое время, доктор не ожидал и сейчас поторопился прояснить хотя бы это странное обстоятельство: - А вы, каким образом здесь оказались? Мимо проходили? - Да нет, мне Яков Платоныч встречу назначил…да я раньше не смог…       Быстрые, четкие шаги зазвучали все явственней и доктор, еще не увидев фигуру, услышал не менее быстрое, но нервное: - Анна, вы говорили, она заходила в почтовое и в магазин, книжный магазин, что это за место? Ульяшин растерялся от неожиданности, и доктор взял на себя смелость ответить самому: - А что такое? Весьма нужное место, я был там вчера…теперь не нужно выписывать что-то по почте, все гораздо проще… - А когда открылась эта лавочка, вы сказали новая лавка, днем… - С неделю где-то…вывеска давно висела и ремонт…а вот сама хозяйка прибыла недавно и сразу и открылась…лавка эта… - Хозяйка? – тон перестал быть нервным, Штольман опустился на стул и тут же, безо всякого перехода, снова зазвучало: - Клюев, Андрей Петрович…каков он, я знаю, что он здесь появился с приездом Анны…       Доктор отметил имя без отчества и отдал очередность, предпочел промолчать – этот странный разговор отчего-то перестал занимать, он слишком походил на допрос. - Очень приятная барышня, обходительная, не заносчивая…красивая…- Ульяшин ответил сам и последнее, было явно, лишним. Доктор быстро взглянул на смутившегося полицейского и высказался, не заботясь о приличиях: - К чему этот допрос? - Я все объясню…чуть позже.- Штольман не смутился ни капли. Он поднялся, подошел к двери и дробно, с перерывом, стукнул костяшками. Звук не походил на стук – он слышался неким странным сигналом, и эта мысль тотчас подтвердилась явью – дверь распахнулась и не менее странная фигурка, легко впорхнула навстречу.       Анна пролетела мимо застывшей у двери фигуры и эта фигура, шагнула внутрь не сразу. Штольман не обернулся, но доктору отчего-то показалось, что этот сложный человек был озадачен тем, что увидел. - Как вы себя чувствуете? – вопрос был не праздным – Анна выглядела бледно, и Александр Францевич почувствовал себя неловко – эти двое сами не понимали, как все это выглядит со стороны. Они оба по какой-то одним им ведомой причине хотели показаться сильнее, чем есть. - Все… хорошо…- Анна ответила с запинкой, не тотчас и доктор понял, что не ошибся – ей не было хорошо, по крайней мере, не настолько, насколько она хотела их убедить.        Выхода из этой неловкой ситуации не было – вытягивать из этих двоих то, что они говорить не хотели, было делом бессмысленным, это доктор знал по опыту, поэтому занялся тем, чем должно – вынес еще одну чайную пару и налил чай. - Яков Платоныч…так что же выходит, он любого может… - Нет, не любого. Уязвимого… – до странности спокойный тон оборвался и Анна вскинула взгляд – Яков смотрел прямо в глаза. рядом негромко кашлянули и взгляд ушел, но ощущение осталось – тревога, ясно читаемая, острая тревога, царапнула душу и осталась внутри. - Я изменил решение, завтра, с утра, вы возьмете кого-то…Сейчас я напишу записку Николаю Васильевичу…Возьмете и потратите три часа, думаю, этого хватит…для полной ясности. И это не просьба.       Последнее прозвучало сухо, Штольман поднялся и вышел. Он унес папку с собой и Анна видела, как Ульяшин проводил взглядом именно это.       Над столом повисла пауза, и это было объяснимо – не все из присутствующих оказались готовы к объяснениям о содержимом. Ульяшин по сию пору находился в неком нервном оцепенении и Анне, не хотелось даже думать, что сейчас творится в его душе – она слишком хорошо помнила себя, свое и в собственной душе шевельнулось сочувствие. - Анна Викторовна…с вами все хорошо? Я могу предложить… - Не надо ничего предлагать, доктор, Анна…поедет домой…Оставьте нас ненадолго… - Да, да, разумеется, пойдемте, голубчик, подышим, вы неважно выглядите… Шаги умолкли, стукнула дверь и вслух мгновенно, вслед за стуком, вылетело: - Я не хочу…Я сниму номер…что угодно, только… - Я знаю, но…- тихий голос долетел до слуха, в голове словно что-то замкнуло, негодование вспыхнуло, подкинуло на ноги и крепкие руки поймали в плен – цепко и надежно. - Я не хочу, чтобы все было…вот так…- Яков не давал ни шевельнуться, ни поднять головы, его сердце стучало высоко, быстро и она сдалась – руки, вместо того, чтобы оттолкнуть, скользнули за теплую спину. - Я не знаю, что будет завтра…но знаю, что могу сделать сейчас…и если ты согласишься…- мягкий, низкий тон звучал незнакомо. Яков уже ослабил хватку, говорил это, касаясь губами лица, и его легкое дыхание касалось души – нежно и осторожно.       Сознание уже уплывало в светлом предвкушении, но внезапно все рухнуло, опрокинув с неба на землю – руки исчезли, плен закончился, и Анна открыла глаза. Штольман никуда не исчез, он стоял также близко, но был занят иным – он что-то вынимал из кармана жилета. Взгляд застыл на этом странном движении рук – Яков словно вынимал живое существо, вытягивая это и одновременно прикрывая ладонью.        Анна следила за этим шаманством и не могла шевельнуться – Штольман делал все это так, словно производил чудо, рукотворное чудо, которое можно было спугнуть, убить одним неосторожным словом. Все это было не мыслями – неким ощущением и от этого ощущения, пересохло в горле.       Теперь нервные руки оказались перед лицом – одна ладонь накрывала другую. Длинные, чуткие пальцы дрогнули, ладони чуть опустились и чудо, явившееся в мир, лишило способности мыслить. - Я отдам это тебе…на время, если ты согласишься Ненадолго…до завтра, в это же время…       Взгляд поплыл, мир исказился и то, что было перед глазами, обратилось в два неясных, сверкающих солнышка. Рука уже взлетела, замерла и тотчас, осторожно легла поверх горячего, нагретого живым теплом, чуда: - Завтра?       Темные ресницы дрогнули, взлетели, и синий взгляд обдал душу восторгом – чистым, ясным, дрожащим на мокрых ресницах. Восторг коснулся души, и пальцы переплелись с тонкими, хрупкими пальчиками. Губы – нежные, ищущие, коснулись губ, и мир исчез, утопив все иное в этом оглушающем, ярком восторге. - Всего один день…Я могу быть уверен… - А что потом…после… - А потом ты поедешь домой и тогда…У тебя будет выбор…не такой, как сейчас…Почему ты согласилась? - Что? – слова разбили сказку. Время словно исчезло, оставив лишь ощущения, но сейчас оно снова обрело ход.       Ладонь уперлась в стук под нею, взгляд непонимающе взлетел и застыл вместе с вылетевшим заново, коротким и недосказанным – Штольман улыбался, рядом, близко и высказался совершенно иным тоном: - Нужно же было тебя отвлечь…Там наши друзья на улице мерзнут…- ироничный взгляд ушел и свой, собственный, снова обмер – Яков осторожно расцепил живой замок, сложил ее пальцы вокруг своего рукотворного чуда и теплые губы прижались, замкнув договор печатью. - Господа, там жутко холодно…Я думаю, прежде, чем отправить этого господина в путь, следует его напоить…чем-то покрепче чаю… - Вы вовремя, Александр Францевич…У нас хорошие новости… - Неужели? Надеюсь, дело не касается мертвых тел? - Отнюдь…дело касается живых…У меня будет к вам…обоим, весьма щекотливая просьба… - Да полноте, Яков Платоныч…Ваша щекотливая просьба на вашем лице, прошу прощения, написана… - Все так очевидно, доктор?       Мужчины словно забыли о ее существовании и в душу не явилось ни смущения, ни обиды – она наблюдала за этой беззлобной, ироничной пикировкой и свет в душе не исчезал, напротив – разливался яснее. « У тебя будет выбор…не такой, как сейчас…» - снова прозвучало внутри и эти слова вернули все – равновесие душе и ощущение уверенности. - А я разве не говорил, что вы предсказуемы? И потом…все это логично, что также, в вашем духе, а что до тайности, так на то воля обстоятельств, я не слепой…Михаил Иваныч, вы, что там застыли, друг мой? Идите сюда…Анна Викторовна, это, к несчастью, не шампанское, но вам не повредит…- большая фигура доктора с удивительным проворством метнулась навстречу, и Анна вернулась к столу, влекомая большой, теплой ладонью: - Нет, доктор, я…воздержусь… - А и действительно…Однако! Жизнь продолжается, господа!- доктор поднял стопку, оглядев собрание, нестройной стайкой стоящее вокруг, Анна взглянула вперед и ощутила странное – смех едва не слетел с губ – Ульяшин смотрел на всех с явным недоумением, но послушно звякнул стопкой, двинув ее в общую канитель.        Все это не выглядело праздником, веселился среди всех один доктор, да и тот был сдержан в своих порывах, но это было чем-то светлым, маленьким, светлым островком среди мрака.       Она не знала, каким могло бы быть это предложение, если бы все было иначе, но сейчас ей уже не хотелось знать и об этом – все, словно, случилось так, как должно. Мысли были странными – светлыми, спокойными и то, что было зажато в руке, утверждало это ощущение.        Все задвигались, засуетились, доктор отправился на поиски некой теплой вещи для ее путешествия, Штольман зачем-то ушел в спальню, Ульяшин отправился снова надевать пальто и вылетел на улицу, но она так и осталась стоять у стола, зажав в кулачке волшебство. Все случилось настолько быстро, что она не успела осознать всего и сейчас, внутри, разливалось спокойствие. - Анна Викторовна, вот…чем богаты…Если хотите, я поеду с вами, объяснюсь… - Нет, не нужно, Александр Францевич, спасибо…Я справлюсь…       Доктор смотрел в глаза и в этом взгляде, не было ничего, кроме тепла. Он принес древний салоп и эта забота тоже, как и все прочее – явила спокойствие – они были не одни в этом враждебном мире. - О, какой…необычный наряд…доктор, вы стряхнули с него пыль? - Помилуйте…И потом, это лучше, чем ничего… - Я провожу.- это было сказано уверенно и она легко ступила к выходу, но опомнилась: - Доброй ночи, доктор! - Счастливого пути, Анна Викторовна! Да что я…Я выйду… - Не спешите, доктор! – громко прозвучало над ухом и под локоть потянули: - Я должен сказать пару слов…это важно…Завтра, перед обедом, выйди из дома, прогуляйся по городу или до клиники…       Холодный, сухой воздух полетел в лицо, но не это вызвало озноб – эти странные, быстрые слова. - Ничего не бойся…Я буду рядом и если, что-то пойдет не так, я пришлю записку,…и никуда не нужно будет выходить… - Так выходить или не выходить? - Я так понимаю…Ты не слушала нас…- тон был задумчивым, но легким. Яков был спокоен и уверен. Это косноязычие было вызвано иным, тем, что так и осталось зажатым в руке, и озноб исчез, ушел. - Ты молчишь…Что-то не так?       Он понял, что Анна прослушала половину из того, о чем они говорили с двумя союзниками, но это вызвало не досаду, напротив, нечто странное, легкое и не имеющее названия, но сейчас она молчала. Она задала лишь один вопрос, и он не понял тона. В голове внезапно что-то больно стукнуло, но придти мыслям он не дал. Взгляд задержался на черной, замкнутой калитке, ключ повернулся и позади, послышался звук – Анна вздохнула, тихо, нервно, но он услышал.       Черная в темноте дверь, качнулась, разверзлась вовне, и Яков услышал шаги – Ульяшин возвращался и возвращался быстро. Мысли не вернулись, они пролетали где-то далеко, но отозвались действием: - Я все понимаю, как…Как все это выглядит и ты вовсе не обязана…и я во многом неправ и виновен, но… - Не надо…не надо ничего говорить…- тонкая фигурка влетела в руки и слова застряли в горле. - Я люблю тебя…- теперь он видел ее лицо. Он повернул ее, не отдавая себе отчета, повернул к лунному свету и все сомнения вылетели из головы – тонкое, прекрасное личико озаряла легкая, странная улыбка. Он не помнил такой улыбки. - Яков Платоныч, вы с нами? – Ульяшин, черной тенью влетел во двор, и ответить ему он не успел – холодные губы коснулись лица, и Анна легко выскользнула из рук: - Нет, Якову Платонычу есть чем заняться…без нас. - Запирайте тогда, завтра свидимся, я утром, тотчас к полицмейстеру и займусь…до встречи. Ульяшин не пожал руки, но Штольман не удивился – Михаил Иванович до сих пор был в прострации. - Уехали уже?...А признайтесь…ведь все это…Было спонтанно? Вы рисковали, друг мой…однако мне интересно, каким макаром вы намереваетесь все это осуществить? Ведь никакого плана нет, я прав? - Нет…но будет, пойдемте, нам есть о чем поговорить. - Я рад, что вы вернулись…       Пролетка не двигалась улиткою, она летела по ночным улицам и Анна не хотела даже задумываться над тем, что ее ждет дома. Ульяшин, молча, сидел рядом и она поспешила занять и его и себя: - Вы не сочтите за досужее любопытство, но…возможно, я могу помочь, что за беда у вас…дома?       Ульяшин вздохнул и она поняла, что задела за больное, мало того, этот человек, вероятно, сейчас думал именно об этом. Он словно замкнулся в себе тотчас, как пролетка двинулась с места и сейчас, в редком свете фонарей, выглядел неважно – бледно и расстроено.       Свет мигнул и погас, пролетка снова нырнула во мрак и Ульяшин заговорил. Анна слушала неспешный, обстоятельный рассказ и ощущала стыд – этот разговор должен был состояться не сегодня и даже не вчера. - Давайте сделаем так…минет завтра и мы с вами поедем, подумаем…мне нужно видеть, прежде чем что-то сказать… - Я благодарен вам, Анна Викторовна, я…доктора хотел просить, но он очень занят, а кроме доктора Строве и нет никого, не к Ершову же… - Нет, вот к кому точно не нужно, так это к нему… - Вам он тоже не очень…симпатичен? Он остранный человек…       Обсуждать с Ульяшиным кого бы то ни было, хотя бы и Ершова, было непозволительно. Слова так и не подобрались, Анна задумалась о том, что бы следовало освежить в памяти до визита к Ульяшиным и из размышлений ее вывело странное – рядом взволнованно прозвучало: - Там кто-то есть, у ворот… - Я даже догадываюсь, кто…- моментально вылетело нечто успокаивающее и ее слова мгновенно подтвердились звуком: - Аннет! - Боже мой, ты где была?! Там гром и молнии и все стихии, что есть… - Все сильно гневаются? – вопрос слетел тихо, и дядины руки мгновенно схватили за плечи и повернули к свету: - Ну…не то, чтобы все…когда я вернулся, мне сказали, ты вышла подышать и какое-то время я пытался понять, что случилось, затем явился Клюев…принесла его нелегкая и почти что с порога явил новость… - Какую? - Говорят, Штольман твой едва не придушил Реб…- горящее волнением лицо досадливо скривилось и Анна шагнула ближе: - Не волнуйся, я читала…причем, благодаря папе…Странно, он мне об этом не сказал… - Кто? – теперь лицо напротив, выглядело подозрительно, но дядя не явил, ни слова. Он не назвал имени, но это имя так и вертелось на его языке – Анна прямо таки видела это воочию. - Ну хорошо, об этом позже…Так вот, Клюев..явил новость и начался кавардак. – дядя снова подхватил под локоть, увлекая к дому и Анна улыбнулась себе – все же они и в самом деле были не одни. - Все повскакали, поняли, что тебя нет, и началось…И эта газетенка снова вышла на передний план…Маменька с тетушкой начали нести ересь, снарядили Клюева на поиски, я присоединился, мы прочесали полгорода и вот…Я вернулся сюда, а он понесся в полицию…представь себе! - О господи…- она не знала, что сказать. - Нда…Ну да бог с ним со всем, я то бегал не ради глупостей…ведь ты не собиралась топиться? – дядя хохотнул и Анна изумленно переспросила: - Топиться? Я? - Вот да…представь себе, твоя маменька с сестрицею посчитали, что ты…Я об одном хочу знать…Что ты сказала Виктору? Тон внезапно обрел серьезность, если не драматизм и ответ вылетел убийственно легко: - А что такое…Я просто напомнила ему один…летний день. День сватовства Разумовского. Разговор…Он говорил со мною тогда, после… - Ах, вот оно что… - А что такое? – ступени уже были в двух шагах и внезапно, не связавшись ни с чем, вслух вылетело то, о чем пришло: - Ты знаешь…а ведь папа никогда не говорил со мной…о том, что я чувствую, никогда… - Не будь такой строгой, я об этом и хотел сказать…Мой брат великий адвокат и сегодня он превзошел себя…поэтому я не думаю, что сейчас нас ожидает… - И кого же он защищал? - Да что с тобой, Аннет? Ты не в себе как будто…Тебя, разумеется… - Вот как…Жаль, что не придушил. – это уже вылетело зло, совершенно о другом и за плечи сильно встряхнули: - Ты что такое говоришь?! - Прости, это ...о Ребушинском… - Пойдем…будем держать оборону и сегодня я желаю знать все…Тебе не удастся отвертеться!       Петр Иванович пытался пошутить, но смешно не было, было странно – спокойно и пусто. - Пойдем уже…Аннет…- дядя снова подхватил под локоть, и Анна отметила его быстрый взгляд – он не тотчас шагнул к дверям, он окинул ее взглядом, но объяснять еще и об этом, сейчас она не хотела и не могла – там, в залитом уютом, холле, уже неясно читались фигуры.       Внутри, все также, ровно, водной гладью, разливалось спокойствие и это было вызвано не словами дядюшки – иным. что бы ни ждало ее там, за порогом родного дома, все меркло перед одним – теперь у нее был выбор. Этот выбор, двумя теплыми солнышками, был зажат в кулачке, и нужно было продержаться всего один день.       О том, что будет после, думать не стоило вовсе – они оба, и она и Яков, могли не прожить ни завтрашнего дня, ни иного другого, ибо Анна знала твердо – по своей воле она не сдаться, не поддастся и никогда не сможет быть, существовать без того, кто явил ей чудо – странное, неуверенное, чудо надежды.       Яков дал ей то, чего она была лишена долгие годы и все эти странные дни – равновесие. Она обрела почву под ногами и спокойствие, что разлилось внутри, было предопределено.       Нужно было о многом рассказать дяде и сейчас, здесь, она знала одно – о том, что случится завтра, говорить нельзя никому, даже ему, самому родному человеку, который сейчас, терпеливо ждал, когда она решится сделать шаг. - Я понимаю, зачем вы сделали это, но…как же все это…- доктор запнулся, прозвучало это, последнее грустно и слово грусть мало подходило к тому, о чем он так и не сказал.       Лунный свет, наконец, таки выбрался выше, засветил чище, ярче и Яков застыл на крыльце, не открыв дверь. Доктор уже ушел, он ждал его в теплом, уютном нутре своего неказистого жилья и эти мысли оказались легкими, легкими, несмотря на то, о чем осталось несказанным. Он понимал, что хотел сказать Милц, но эта больная тема меркла перед собственным воспоминанием – теплого, яркого, восторженного взгляда Анны. Она любила его безоговорочно, безусловно, и это искупало все.        Ему было уже все равно, что ждет впереди. Он знал, что утро наступит, придет хлопотный день, но знал, что за днем явится вечер и ночь. Анна не возразила и сейчас, собственные слова, сказанные в ответ на странное – « а что будет…после», вызывали не неуверенность – гордость. Гордость не только за себя, но и за ту, что смотрела на кольца в его ладони, как на чудо.       За дверью послышались шаги – Милц нервно вышагивал где-то очень близко и Яков окинул взглядом залитый светящимся серебром дворик – когда нибудь…- мысль оборвалась и он, шагнул в дом, ощущая одно – умиротворение.        Он, наконец, нашел название тому, чему найти не мог – странному, приходящему время от времени и исчезающему ощущению – теперь оно поселилось внутри, не думало исчезать, и объясняло все – этот странный покой, уверенность и убеждение – убеждение в том, что вопреки всему – все будет хорошо.