Зазноба

      Никита Романович Серебряный, упираясь коленями в холодный каменный пол, сидел в комнате, прикованный кандалами к стене сзади него.       Непроглядная тьма окутывала всё пространство темницы. Молодой князь в этой темноте не мог разглядеть даже что находилось в метре от него. Воздух душил запахом сырости, заплесневелого камня и дерева. Вокруг только тишина. В этой тишине князь слышал только собственное тяжёлое, хриплое от обезвоживание дыхание и биение ещё живого сердца. Грязные волосы неприятно липли к окровавленным щекам и лбу. Холод пробивал спицами насквозь. Одна-единственная окровавленная рубаха, покрывавшая измученное плетьми тело и такие же окровавленные портки — это была вся его одежда на данный момент. Холодная и грязная...       Сколько дней опричники его тут уже держали — неизвестно. Да и зачем эти бесполезные цифры? Они ему ничего не дали бы: ни тёплой одежды, ни воды, ни свободы.       Страшно хотелось есть. Желудок сводили судороги. Но ещё страшнее хотелось пить. Горло разьедала невыносимая сухость, как болезнь, разрастающаяся в организме. Руки, отведённые назад и зафиксированные цепями с кандалами, немели. Плечи и лопатки чертовски болели. Но не смотря на физическую боль Никита Романович был спокоен. Смирение царило в его разуме и сердце. Он уже подавно смирился с мыслью, что живым он отсюда не выйдет. Он был готов в любой момент принять свою страшную участь без капли тревоги и волнения. Разве что Елену Дмитриевну жалко... Как у неё будет сердце разрываться от боли, как она будет рыдать, вытирая горячие слёзы белым шёлковым платком. Как она будет горевать без любимого своего... А потом, быть может, на нервной почве захворает, да и тоже отправится вслед за князем... Как ему сейчас хотелось прижать её стройное, хрупкое, маленькое, почти детское тело к себе, горячо поцеловать её на прощание и сказать, насколько сильно он любит её и как будет скучать по ней... А потом подойти к Дружине Андреевичу Морозову, тоже крепко обнять его, в очередной раз выразить своё уважение и доверие к нему, и сказать несколько пожеланий для него и Елены Дмитриевны. Пожелать им счастья и любви в жизни. Хотелось также обнять своего старого, ворчливого Михеича, похвалить его за многие-многие годы верной службы и оставить ему на память своего любимого, белого, шустрого коня.       Но сейчас, не было рядом ни Елены Дмитриевны, ни Дружины Андреевича, ни Михеича, и перед глазами эта счастливая картина прощания рассыпалась... Горькое, невыполнимое желание Серебряного разделяли с ним непроглядная темнота, звенящая тишина и отвратительное одиночество, которые были с ним на протяжении многого времени и никак не хотели оставлять его. Вот также и сейчас: темнота пеленой закрывала все стены и пол темницы, тишина въелась в уши, а одиночество сливалось с темнотой, напоминая об острой боли во всём теле и скорой смерти...       И он помнил это.       Но на какое-то время он мог забыться в своих мыслях, забыть где он, к чему приговорён и забыть о боли во всём теле. В этих, поистине, лекарственных мыслях была только прекрасная, неописуемой красоты, Елена Дмитриевна... Её выразительныей, голубые, полные света, добра и кротости глаза не выходили из головы князя. Не выходил из головы также их последний поцелуй; тонкий, сладкий, еле уловимый вкус на её розовых, почти детских губах. Он помнил, как её нежные руки обвивали его жилистые плечи, прижимая к себе, и не желая отпускать своего любимого.       Вдруг тишина нарушилась тяжёлыми шагами и бряканьем ключей. Молодой человек тяжело поднял голову, и увидел как из-за угла к нему приближается жёлтый свет фонаря. Серебряный уже знал этот звон и эту походку. Эту ненавистную походку невысокой, не сильно жилистой, но и не толстой фигуры, с рыжеватыми волосами, небрежно зачёсаными назад и с серыми, сверкающими злобой и жаждой крови, глазами... Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский. Кровожадный опричник, идущий сейчас к заключённому, чтобы, наверняка, в очередной раз изодрать его спину дьявольскими ударами плетью, или же вывести на казнь.       Так и случилось...       Опричник снял с заключённого кандалы и повёл на улицу, побивая несчастного плетью, чтобы тот не медлил и не останавливался.       На шатающихся ногах он вышел из темницы. В вечернем небе блестела россыпь белых звёзд. Свежий, прохладный воздух прошёлся по его телу.       Посередине двора была большая деревянная постройка с лестницей. На этой платформе стояло три виселицы, чуть подальше — плаха. Постройку освещали большие факела. Здесь же стояло несколько кольев. Перед всей этой конструкцией стоял царь Иван IV Васильевич Грозный на своём вороном коне. Вокруг был собран народ. Женщины охали, закрывая глаза рукой, дети плакали при виде виселиц, а мужчины просто в ужасе молчали, понимая что в этот вечер прольётся очень много крови. Как бы Серебряный не вглядывался в незнакомые лица всех пришедших, он не мог он разглядеть одного любимого лица с нежными, правильными чертами.       Мужчину поставили рядом со всеми обвинёнными на смертную казнь и дали ему в руку зажжённую церковную свечку, какие были и у других людей, стоявшие в этом ряду. Он мысленно читал "Отче наш", недвижимыми глазами смотря на маленький огонёк тонкой свечки.       Кончив молитву, князь опять провалился в свои мысли. Из этих мыслей его вывел всё тот же Малюта Скуратов, толкнув его в плечо, выводя на платформу под петлёй. Свечка из его руки выпала и потухла, ударившись о сырую землю. Потом Скуратов-Бельский взял ещё двух и тоже поставил под остальными петлями. Потом на шею каждого упала и затянулась тугая верёвка.       Никита Романович взглянул на небо. Наверху зияла большая, круглая, бледная луна. Такая же бледная, как и зазноба его. По щеке протекла блестящая слезинка, оставляя за собой мокрую дорожку на запёкшейся крови.       И пенёк, на котором он стоял, выбился у него из-под ног. Верёвка резко затянулась. Послышался еле уловимый хруст шейных позвонков.       Безжизненное тело Никиты Романовича Серебряного качалось на верёвке, словно как сухой жёлтый лист качается под дунавениями прохладного осеннего ветерка.       В другом конце города, во дворце боярина Морозова, в своей опочивальне сидела Елена Дмитриевна. И в этот же момент, когда тело князя лишилось жизни, девушка как будто это почувствовала; её сердце тревожно ёкнуло в груди, а из глаз, по бледным щекам потекли горькие, горячие слёзы.