Никто не видит

Хайри крадёт Налан у Музо, целиком и полностью. Хайри крадёт Налан у всего мира, только до этого мира Музо нет дела. Впервые за очень долгое время Музо чувствует, как внутри разгорается чёрным пламенем злоба. Музо слишком хорошо знает себя, это дурной знак. Музо перестаёт выходить из комнаты, Музо даже Донду видеть не хочет. Он мало ест, много работает, остервенело тягает вес на тренажёре и с упоением влетает в каждый сетевой спор. Музо мало, злоба все равно клокочет где-то у горла, требует выхода, жаждет власти и крови. Подписка на тупую стрелялку не особо спасает, Музо слишком легко валит врагов на экране. Комната превращается не в клетку, не в тюрьму, в пыточную камеру. Каждая мысль превращается в тонкую раскаленную иглу, что прошивает до самого нутра. У Музо голова горит, у Музо сердце ноет. Никто, конечно же, ничего не замечает. У кого в этом доме есть глаза? Никто не видит, как Седат перестает нервничать, расправляет плечи и все чаще исчезает по вечерам. Никто не видит, как все чаще на лице Налан расцветает по-настоящему счастливая улыбка, как движения становятся свободнее, голос увереннее, как тень бесконечного страха наконец отступает. И, уж конечно, никто не видит, каким огнем горят глаза Хайри, каким ищущим стал его взгляд, как он приковал себя к этой работе. Музо видит. Музо знает. Для этого и камеры не нужны. Как может научиться любить тот, кто любви не видел с рождения? Как может любить тот, кого любви лишали в каждой малости? Никто не скажет. Но домашние отчего-то уверены, что у Музо получилось, что всех перепавших крошек ему хватило. Не хватило. Не научился. Обнимая Селен или слушая воркование Донду, Музо думает — как же они не видят, как же могут быть так слепы? У Музо внутри чернота, у Музо внутри бесплодные, мертвые земли. Что вырастет здесь? Лакримоза в наушниках звучит как напоминание, как утверждение. Наверное, так даже лучше, так проще. Что мог такой урод предложить Налан? Уродство ведь не только в горбе, горб — сущий пустяк. Исковерканную, прогнившую душу, в которой ни сочувствия, ни добра, ни морали, ни правды — как такое предложишь? Руки Музо чисты только де-юре. Де-факто — он хуже каждого в этом доме, много хуже. Чистая, светлая принцесса из сказки, Налан, даже она бы не смогла принять. Но всё это только в разуме Музо, а сердце… сердце совсем не хочет теперь слушаться. Сердце не просто хочет, а жаждет — короткого разговора, участия, прямого взгляда без страха и отвращения. Но чтобы — от Налан. И просто так, без поисков утешения или успокоение. Так ведь было, пусть очень недолго. Пока не появился проклятый Хайри. Музо мог бы сделать так, чтобы Налан пришла. Мог бы сделать так, чтобы Налан осталась. Руки у Музо слабые, но для тонких запястий Налан, для ее лебединой шеи хватило бы… Музо лучше умрет сам. А Налан сияет всё сильнее, день ото дня. Музо уже и не смотрит в мониторы, Музо все понятно. Глупый Седат слишком лелеет свои обиды, чтобы хотя бы попытаться, чтобы хотя бы чуточку усилий приложить. Седату достаточно только призрачного шанса на привычную свободу, чтобы забыть все свои клятвы и заверения. Хайри наверняка свое слово держит получше. Сильный, красивый, влюбленный. С такой же гнилой душой. Изменщик, гуляка. У Музо уже целая папка на него собралась — только смысла в ней ноль. Не предъявишь же, обличительно потрясая, не скажешь же — ты снова ошиблась, Налан, ты снова выбрала не того. Глупость. У Налан никогда не было настоящего выбора, у Налан никогда не было настоящей любви. А тут — пусть хоть краденая. Только бы счастлива была.