песенка спета, моя джульетта

Когда далеко не святая троица лежит на светло-зелёном газоне Михайловского сада, Костя решает огорошить остальных присутствующих. — А знаете что? — ни с того ни с сего говорит он. — Вам надо пожениться. Это он, конечно, Саше и Кате. Они оба оглядываются, но больше никого поблизости не наблюдается. Кому ещё Костя мог бы подобное предложить. Может, только двум стоящим по соседству липам. Но и то вряд ли — он же, наверное, ещё не совсем сошёл с ума, чтобы разговаривать с деревьями. Хотя кто его знает? Приятный августовский день радует ненавязчивым, вполне тёплым ветром. Небо приветливо пасмурное — в Питере пасмурность всегда дружелюбнее, — а Костя лежит в толстом сером пуловере, расстелив под собой шарф и подперев голову рукой. Продолжает из принципа причинять себе дискомфорт. Сказанное им в целом очень вяжется с его образом. — Я бы пошутил, что ты выпил, — скалится Воропаев. — Или обдолбался. Но беда в том, что тебя и трезвого заносит. — Да, Кость, — посмеиваясь, добавляет Катя, которая лежит с Сашей на одном покрывале. — Я, конечно, считаю тебя очень умным, но сейчас ты явно погорячился. Где-то неподалёку носится Нерон, в мозгу которого двое Костиных друзей теперь навсегда закрепились ассоциацией с «Чаппи». Лает он громко и очень счастливо, а хвостом машет так, что происхождение ветра ставится под вопрос. — Ну тогда давайте, — не смутившись, предлагает Костя. — Вперёд. — Что давайте вперёд? — Перечисляйте мне по пунктам, почему вы не можете. Вариант «рано ещё» я не принимаю — вы знакомы уже полтора года. Некоторые спешат жениться гораздо раньше. — Это не аргумент, — мотает головой Александр. — Себя же ты не считаешь всеми. От себя ты тащишься. Почему мы, — придвигается он ближе к Пушкарёвой, — должны равняться на других? — Так дело не в этом, — терпеливо объясняет Зорро. — Я не говорю, что вы — как все. Наоборот, вы так отвратительно хорошо смотритесь вместе, что мне хочется вас чем-нибудь подпортить. Катя с Сашей начинают от души хохотать — Катя, сотрясаясь от смеха, утыкается носом в Сашино плечо. — Ну так бы сразу и сказал! — отвечает она. — А не то мы уже испугались. — А нет, — так же смеётся Воропаев, — всё в твоём стиле. Костя тоже улыбается, спокойно позволяя друзьям вволю над ним поржать. — Но я так и не услышал ответа. Почему нет? — Нууу, — тянет Пушкарёва, — мы пока не очень готовы жить вместе. — Вы и так практически живёте вместе, — фыркает Костя. — Как не позвоню, вы всё время поблизости трётесь, как кролики в загоне. Можно подумать, Москва такая маленькая! — Да я только за, — беспечно отвечает Саша. — Я уже и так привык драться за одеяло. — Это вон она, — кивает он на Катю, — боится родителей оставлять. Как будто после того, как она перевезёт свои вещи ко мне, я заварю выход навсегда. — Ты бы мог, — ухмыляется Костя. — Я уверен. — Ты же знаешь, что папа против совместной жизни до замужества, — возмущённо говорит Катя Александру. — Лично я ничего не боюсь. Зорро хлопает в ладоши. — Ну так тем более! Что вас останавливает? — Всё, — хором говорят Пушкарёва и Воропаев. Саша продолжает, морщась: — Надо звать много людей. Родителей же всё равно придётся уведомить. Они сделают вид, что им это нахрен не сдалось, а потом всё равно притащат кучу всякого сброда. Как же, дохрена событие!.. Не хочется тратиться на это ни материально, ни ментально, никак. — Мои тоже родственников со всей России созовут, — согласно кивает Катя. — И не дай бог отказаться. А если тётя Люба из Барнаула захочет быть тамадой, а она захочет… Ооо… Оба одновременно закатывают глаза. Саша знает, о чём говорит Катя — он имел счастье общаться с тётей Любой по Скайпу. Желание после этого было только одно: чтобы она оставалась в Барнауле вечно. — И платье… Мама обидится, если я выберу то, что хочется только мне. — И костюм… Я вообще меньше всего хочу сутки париться в смокинге. — И стол… Надо меню продумывать. И опять родители обидятся, если мы просто закажем ресторан. — И пригласительные эти долбаные писать… — И фотографа хорошего не найти. У всех — плюс десять килограмм минимум. — И Женсовет твой приглашать. Вот нахрена ты снова начала с ними общаться? Это же не подруги, это какая-то ОПГ. Причём дилетантская. Они даже не поймут, кого замочили — чужих или своих. — Тебя забыла спросить, — щурится Катя, а затем вновь сникает. — Но вообще да. Если их совместить со всей нашей роднёй, коктейль Молотова получится. Ещё его дядя-полковник, — хлопает она Воропаева по плечу, — напьётся и ко всем приставать начнёт. Никого не пропустит, даже замужних. А потом его вынесут со свадьбы вперёд ногами. — Ага. После смачных хуков от Валерия Сергеича слева и от Толика Пончева справа. — Вот-вот. Драки не миновать. А ещё вдруг эта твоя заявится. Она может. — Алла-то? — Алла-Алла. Как-то не хочется, чтобы на меня навели порчу прямо на свадьбе. — Как-то так. — Саша пожимает плечами и вновь смотрит на друга. — Мы просто не видим в этом смысла. Зорро многозначительно, с иронией хмурится. — Выглядит так, будто вы это обсуждали не одну ночь. — Ну, было такое, — широко улыбается Катя, роняя голову на руки и растягиваясь на покрывале во весь рост. — Папа, конечно, думает, что мы круглыми сутками предаёмся разврату. Он просто не понимает, каким современное поколение может быть ленивым. Саша усмехается и, пока Пушкарёва не видит, с нежностью смотрит на открытую Катину спину, легонько поглаживая её ладонью. — Да. Когда есть пачка чипсов и общий знакомый, которого можно обсудить — до секса дело доходит далеко не всегда. — Бога ради! — Костя демонстративно выставляет ладони вперёд. — Избавьте меня от подробностей! Знаете, — поправляет он светлую чёлку, — я вас вообще не понимаю. Это же только ваш день. Вы можете вообще никому не сообщать о нём. И никаких проблем, про которые вы сейчас говорили. — Да ну нет, — отмахивается Саша. — Как это — вообще никому не сказать? Со своими-то я могу разобраться, а Катины — точно на фарш её пустят. — Да. — Катя аж содрогается. — Ну и в целом. Несправедливо как-то. Я у Амуры на свадьбе была. У Шуры была. Даже Жданов с Кирой меня пригласили. А свою свадьбу я, получается, зажму? Нет, это нехорошо. — Всё-таки свадьба — это праздник для гостей, а не для жениха и невесты. — Вот именно. Просто нам надо собраться с духом. — Катя наклоняет шею вбок, чтобы Саша погладил её любимое место между ухом и плечом, и смеётся с небольшим отчаянием: — Лет через пять, прости господи. Зорро смотрит вверх — в густую массу облаков, похожую на манную кашу. Затем вновь переводит безмятежный взгляд на друзей. Взгляд что-то задумавшего человека. Катя и Саша с тревогой переглядываются: они знают, что такой взгляд никогда не предвещает ничего хорошего. — Так можно обойтись и без формальностей, — говорит он. — Нам ЗАГС нужен? Не нужен. Расписывайтесь хоть на смертном одре. Важно ведь что? Стать женой и мужем друг для друга. — Ты бы ещё сказал, — усмехается Саша, — стать женой и мужем перед богом. Кстати, я не думал, что ты в него веришь. — Бог — не российская экономика, чтобы в него не верить, — возражает Костя. — А вообще — мысли шире. Я верю в вечность и во всё её многообразие. Вот встретитесь вы в следующей жизни на другой планете в образе каких-нибудь циклопов и не узнаете друг друга. И меня встретите — тоже не узнаете. Я, конечно, буду не циклопом, а кем-то посимпатичнее, но всё равно. Обидно получится. — А если поженимся, то узнаем? — стараясь не смеяться, спрашивает Катя. — Почему нет? Вдруг это где-то отмечается? Межгалактический паспорт: Катя Пушкарёва — жена Александра Воропаева. И Константин Зорро записан как свидетель. Тогда мы будем просто обязаны вспомнить друг про друга. Саша смотрит на друга долгим, пристальным взглядом. — Твоя мука для блинов нуждается в тщательном досмотре, — говорит он в итоге. — Я сомневаюсь, что там только мука. — Стодолларовую купюру не забудь, — хмыкает Костя, — для досмотра. То есть для донюха. Катя весело смеётся — она всё ещё не до конца привыкла к Костиным рассуждениям. Даже питерскую погоду легче предсказать, чем то, куда Зорро могут завести дебри его сознания. Предугадать ход его мыслей было бы невозможно. Ощущение, что он и сам периодически не знает, что скажет в следующую секунду. Обычно у людей есть огромный барьер между тем, что они подумали, и тем, что они сказали. У Кости — такого барьера точно нет. Наверное, поэтому они столько лет дружат с Сашей — противоположности притягиваются. Что скажет Воропаев, можно предугадать с вероятностью двести процентов. Здесь для Кати никаких загадок нет. Но ей это очень, очень нравится — нравится знать, что есть человек, которого она знает так хорошо. Вот сейчас он скажет что-то вроде «и не рассчитывай, что я забуду эту купюру у тебя». — И не надейся, что я забуду эту купюру в твоей муке, — отвечает Саша. — О деньгах я помню всегда. — Мне твои деньги, — Костя бьёт ребром ладони по горлу, — нахрен не сдались. Еду мне и так приносят, одежды хватает на годы вперёд. Гитара тоже цела. Счастье в другом! — Открою тебе секрет, — доверительно сообщает Саша, — всё это тоже стоит денег. — Так не моих же, — пожимает плечами Зорро. — Люди просто благодарят меня за приют. Или за то, что я есть. А ты циник. — А ты ребёнок. Или, что вероятнее, ещё больший циник, чем я. Ещё Кате нравится смотреть на то, как двое лучших друзей постоянно препираются из-за своей разности. Это зрелище гораздо более захватывающее, чем любой сериал или подкаст. Поэтому Катя так любит поездки в Питер. — Так, всё, — в итоге поднимается Костя и отряхивает свои джинсы от травы. — Встаём и пулей летим навстречу новым свершениям. Хватит лежать и копить энергию впустую. — Жаль, — с тоской говорит Воропаев. — Даже на этом газоне мягче, чем на твоём матрасе. — Разлагаться будешь дома, на работе. Отдых должен быть созидательным! — Созидание и бешенство матки — это разные вещи. — Поражён твоими глубокими познаниями в анатомии. Так поражён, что сейчас снова лягу. А, нет, как видите, не лёг. Давайте-давайте, вставайте!.. В итоге Зорро тащит их в магазин с многообещающим названием «Дом тканей». Когда Катя и Саша понимают, в чём дело, становится уже поздно. Остаётся лишь одно — беспомощно переглядываться и страстно хотеть покинуть золотой состав «Виа Гры». Его же много кто покидал; много кто ушёл от мужчины по имени Константин — почему они не могут? Видимо, потому, что с друзьями так не поступают. Костя уже активно флиртует с высокой и худенькой брюнеткой-продавщицей. — Милое создание, могу ли я узнать ваше имя? — опершись на стойку, интересуется он с улыбкой бывалого обольстителя. Катя в эту минуту даже начинает понимать — почему, судя по Сашиным рассказам, Зорро разбил столько девичьих сердец. Воропаев страдальчески прикрывает глаза ладонью, не выдерживая такого бескомпромиссного Костиного сияния. — Л-людмила, — трепещет девушка, тут же равномерно заливаясь краской. — Людмила. Получается, что вы милое создание вдвойне, — улыбается Костя ещё шире и сообщает самым заговорщическим тоном на свете: — Нам нужна органза, сможете организовать? — Затем показывает взмахом руки на Пушкарёву: — Вот буквально моей подруге на фату. На одну маленькую несчастную фату. Но нужна самая шикарная! — Мы только рулонами продаём, — тут же теряется, практически пребывая в состоянии обморока. — Из ваших прелестных рук, — наклоняется Зорро ещё ближе, — хоть десять рулонов! Даже если бы это была туалетная бумага — её бы вы тоже продавали совершенно очаровательно. Мы купим, только покажите. И не старайтесь поберечь наши деньги, — он бросает на Воропаева взгляд, полный наглой иронии. — Кое-кто сегодня готов с ними расстаться! Людмила, как зачарованная, послушно ведёт его к стенду с образцами тканей. Катя и Саша продолжают топтаться на месте, до сих пор не врубившись в ситуацию. Одно они знают точно — спорить с Костей бесполезно. — Как думаешь, что он собирается делать дальше? — шепчет Пушкарёва. — Понятия не имею, — тихо отвечает Воропаев, — но советую крепиться. Когда они втроём выходят из магазина, оставив Людмилу в состоянии сопора, агонии и комы одновременно, Зорро с рулоном итальянской органзы подмышкой говорит: — Теперь быстро идём ко мне домой — собираться. — Куда собираться? — на всякий случай уточняет Воропаев. — Праздновать лучший день в вашей жизни, — как само собой разумеющееся отвечает Костя. — Куда ж ещё. Саша лишь пожимает плечами, пряча кошелёк в карман джинсов. — И чё ты флиртовал с этой Людочкой? Даже скидки никакой не было. — Катя, как ты вообще общаешься с этим жмотом? — вместо ответа обращается Костя к Пушкарёвой. — Ему жалко четыреста рублей тебе на свадебный костюм! Я поражаюсь твоей стойкости. Это ведь типичная женская доля по-русски — терпеть такого дебила. — Знаешь, лучше бы он реально ни на что не тратился, — хмыкает Катя, даже не поведя бровью. — А то купит какой-нибудь дорогой подарок, а потом ходит и ноет, — она понижает голос, передразнивая Сашин баритон, — почему ты не носишь эту сумку каждый день, я на неё столько угрохал, а ты не ценишь и бла-бла-бла… — Слушайте, ну может вы оба тогда сойдётесь? — всплескивает руками Воропаев. — Зорро, отдаю её бесплатно. Точнее могу даже доплатить. Раз вы так все устали! — Катюша, — Костя легко подхватывает девушку под руку, и они устремляются вперёд по Гороховой, — а ты знаешь, я возьму! — А ты знаешь, Кость, — в такт ему шагает Катя, — я как раз думала о переезде в другой город. Ты будешь петь, а я буду завлекать людей на твои квартирники. Идеально? — Идеально! — Всё, Воропаев, — бросает, не оглядываясь, Зорро, — ты больше не актуален. Твоё время прошло, как когда-то прошло время Жданова. От сравнения со старым Катиным любовником у Александра ожидаемо бомбит. Он быстрым шагом подходит к сладкой парочке и резко подхватывает Пушкарёву под другую руку. Несколько секунд Катя, смеясь, проводит в воздухе. — Время Воропаева, — притворно ласково отвечает Саша, — никогда не проходит. Никогда! Впрочем, это всё — пустая болтовня, которая помогает троице скоротать дорогу до Костиного дома. А уже дома они все увлекаются процессом: Катя отрезает себе огромными ножницами небольшой кусок органзы и пытается подшить его завалявшимися в старом комоде иголкой и ниткой, чтобы ткань напоминала нечто приличное хотя бы отдалённо. От усердия её лоб периодически покрывается нервной испариной — Саша с Костей то и дело промакивают его салфетками, сидя по бокам и комментируя каждое Катино действие. Катя бесится и говорит, что лучше бы вместо комментариев эти двое ей помогли — но в итоге ревностно прижимает будущую фату к груди, как мама-кошка своих маленьких котят. Разве что не шипит и не кусается. Зорро находит для друга среди вороха разнообразных тряпок чёрный галстук-бабочку. — И куда ты предлагаешь мне его нацепить? — скептически вопрошает Саша. — На футболку? — Должен же у тебя быть хоть какой-то атрибут жениха, — почёсывает подбородок Костя и закрепляет в итоге бабочку на Сашиной груди. — Пусть будет в области сердца. Хотя я, конечно, сомневаюсь, что оно у тебя есть. Через пару часов они вновь выходят из дома, представляя собой странную экспозицию. Катя в своём повседневном трикотажном платье салатового цвета и старых серых кедах, но при фате. Саша в белой футболке, которую он называет бомжарской и надевает только в «городе для лохов», потёртых джинсах, но при бабочке. Костя — всё в том же неизменном пуловере и при гитаре. Нерон, который единственный не парится о таких мелочах, как одежда — сытый и довольный, сам при себе. — Что мы делаем? — спрашивает Катя. — Показываем всему Питеру, что вы жених и невеста, — поясняет Зорро. — Максимум идём с университетского капустника, — скалится Воропаев. — Саша! — воздевает руки к небу Костя. — Ну приглуши ты свою едкую натуру хотя бы сегодня! Вы сами не хотели заморачиваться. Ну и вот, я организовал вам всё по лайту. Сейчас мы пойдём, сядем в каком-нибудь сквере или парке, закажем пиццу, достанем термос с винищем и будем слушать мой прелестный голос. Который почти такой же классный, как у Стаса Пьехи. — Мы могли сделать это и просто так, — улыбается Катя, поправляя импровизированную фату, закреплённую разноцветной заколкой с выпавшим из неё камушком. — Могли, — кивает Костя и разражается огромной тирадой: — Но почему не сделать этот день чуть особеннее, чем все остальные? Или вам рассказать, как это могло бы быть? Так вы и сами знаете. Сначала будет женщина, которая расскажет вам про семейный корабль и море счастья. Над которым непременно надо работать, чтобы оно не превратилось в море горя, потому что вы на самом деле не женитесь — вы сдаётесь в добровольное рабство! Потом фотосессия на лестнице ЗАГСа. Народу будет много, и кто-нибудь обязательно не влезет в кадр, и вы будете перемещаться триста раз. И получитесь на фотках так хреново, что больше никогда не захотите их пересматривать. Как будто вы жрали до этого десять лет. Я был на многих свадьбах, поверьте, там ничего не меняется. Потом вы выйдете на улицу и будете пить кислющее шампанское из пластиковых стаканов, которое будет просто отвратительным и перебьёт вам весь аппетит. Запомните, шампанское на больших праздниках никогда не бывает вкусным! Даже если оно дорогое. Потом фотограф будет насиловать вас фотосессией на фоне Москвы — после этого вы возненавидите и Москву, и друг друга, и вообще всех. В ресторан вы уже притащитесь усталыми, как собаки — но и там от вас не отстанут. Вылезет та самая тётя Люба из Барнаула со своими заготовками и конкурсами. И ты, Воропаев, будешь придумывать, за что ты любишь Катю, и какая она обольстительная, нежная и игривая. А я тебя знаю — у тебя даже одно хорошее слово вызывает одышку и повышение давления. А потом вы будете стоять посреди зала и, вместо того, чтобы нормально и качественно пожрать, станете принимать поздравления от родственников. И даже то, что это твои любимые, Саша, деньги, не очень спасёт положение — вам придётся выслушать кучу пошлых и пьяных тирад в духе «он твоя каменная стена, а ты его тёплый очаг». Ну а потом напьются все, кроме вас, а вы будете сидеть, затянутые в свои костюмы, и уныло смотреть в стол, думая, нахрена вы вообще всё это организовали, и какой в этом был смысл. И Аллочка, которая тоже обязательно напьётся, будет приставать к Саше и кричать, что он променял её на какую-то драную кошку. И на брачную ночь у вас не останется никаких сил. А когда вы решите распаковать подарки — там обязательно будет набор постельного белья от всё той же тёти Любы. Она его ещё так игриво подпишет: желаю вам именно на этом белье сделать пятерых детей! Спать вы, в общем, на нём не будете и детей делать тем более. В лучшем случае, кому-нибудь передарите. В итоге он разводит руками под гробовое молчание. — Именно этого же вы боялись? Вот этой коллективной тёти Любы? Ну так вот, вместо того, чтобы строить кислые морды, лучше бы благодарили судьбу, что у вас есть такой вот я. Я — воплощение коллективного благоразумия, и я смогу сделать так, чтобы вы никогда не вспоминали этот день с ужасом. И нахрен все эти церемонии — у нас будет своя церемония! Ладно, вы ещё додумаетесь сказать мне «спасибо», как-нибудь потом… Первым отмирает Воропаев: — Это было сильно, — хлопает он Костю по плечу. — Тебя надо записать и всем женихам и невестам показывать. После этого они себе закажут не ресторан, а гроб. Двухместный. — Количество бракосочетаний в стране резко сократится, — качает головой Пушкарёва. — Вы смотрите на вещи негативно, — мечтательно отвечает Зорро. — А я позитивно. Я — более дальновиден. Сократится не количество бракосочетаний, а количество последующих за ними разводов. Разве это не прекрасно? Катя с Сашей снова переглядываются — конечно, они знают, что Костя прав. Костя был прав и тогда, полтора года назад, когда не выражал сомнений в том, что эти двое созданы для того, чтобы быть вместе. Костя прав и сейчас — он очень точен в своих формулировках. Через какое-то время они размещаются в небольшом сквере при Екатерининской базилике, неподалёку от метро. На них бросают тень старые жёлтые трёхэтажки, утыканные новыми стеклопакетами, и закрытая на ремонт церковь, которую не видно из-за многочисленных слоёв отгораживающей её от внешнего мира ткани. Облака в квадрате неба чуть расступились, уступив место белеющему вечернему солнцу. В воздухе пахнет машинами, пылью, немножко листвой и какими-то непонятными специями из соседнего кафе. Издалека слышен шум колёс. Лето пьянит и тянет на сумасбродства. — Как-то не вышло, — хмыкает Катя, — соединиться перед богом. — Забейте, — отмахивается Зорро. — Церковь — это просто стены и потолок. К тому же там ещё жутко воняет. Они сидят на круглой деревянной скамейке в тени, едят большой пирог с ветчиной и сыром из «Пирогового дворика» и пьют красное полусладкое из термоса. Нерон лежит попеременно во всех возможных ногах. Костя поёт, подыгрывая себе на гитаре — иногда на них оглядываются мимо проходящие люди; кто-то даже подходит постоять, послушать. — Какая-то посиделка говнарей, — искренне оценивает ситуацию Воропаев, всё ещё стараясь скрыть, что ему нравится происходящее. — О, нет, не путай, — поднимает Костя указательный палец вверх и качает головой. — У нас всё очень даже цивильно. Посиделка говнарей у нас была бы, если б мы пили вишнёвый «Блейзер» и слушали «Психею». Кстати, мы с тобой этим и занимались, если ты забыл. — Не напоминай, — морщится Саша, делая глоток вина. — Ты посмотри, как он нос воротит! Уже забыл, какая у тебя стрёмная чёлка была? А молодость у нас, между прочим, одна. — Кстати, — говорит чуть захмелевшая Катя, прижавшись к Воропаеву, — о ней мне хотелось бы знать больше. Об этой самой молодости. Я вот была отличницей, сидела дома, и во двор меня почти не пускали. — Да и правильно делали, Катюш, — поддерживает её Костя, — ты из нас единственная выросла приличной. А про Сашу я тебе такого могу понарассказывать… Ооо… — Рассказчик, — фыркает Александр, уместив руку на Катиной талии. — У нас что-то типа колец будет? Какая свадьба — без колец? Костя тут же встаёт и начинает рыться в карманах джинсов. — Ты думал, что подловил меня? А нихрена, у меня всегда и всё готово. Вот. — Он протягивает лежащий на ладони синий бархатный футляр, но тут же запихивает его обратно. — Сначала документы. — Какие ещё документы? — Бумага с ручкой есть? У запасливой Кати, конечно, всё есть. Она лезет в рюкзак и отдаёт блокнот с гелевой ручкой Зорро. Тот начинает что-то быстро писать. — Свидетельство о заключении брака… Воропаев Александр Юрьевич и Пушкарёва Екатерина Валерьевна… — бормочет он, — четырнадцатого августа… Заключили брак… По причине того, что кроме друг друга, они особо никому и не сдались… — Что-то я не помню, — скалится Саша, — чтобы в свидетельстве писали причину. — И зря. Зря. Если бы работница ЗАГСа написала причину твоей свадьбы с Аллой, всё сразу стало бы понятнее. Скука и тупость. Я хочу, чтобы теперь ты ощутил контраст. — Ты отвратителен, — мило сообщает Воропаев. — Ты не менее. Костя протягивает ребятам исписанный лист бумаги и ручку, чтобы те поставили свои подписи внизу. Затем ставит подпись сам; как единственный свидетель. Катя с Сашей уже ни с чем не спорят; дружить с Зорро — значит, быть привычным к странностям. Тем более это делать гораздо легче, когда над головой — клочок вечернего неба, внутри — немного вина, а вокруг — пропитанные жаром уходящего дня стены старых жёлтых домов. — А печать мы где возьмём? — А печати нам не нужны. Вся подтверждённая информация у меня в голове, — отвечает Костя, аккуратно складывая бумажку пополам. — Единственная здесь официальная инстанция — это я. И я официально признаю вас мужем и женой. А если кому-то будут нужны лишние подтверждения — пусть звонят в любое время дня и ночи. ЗАГС имени Зорро Центрального района города Санкт-Петербурга работает круглые сутки. После длительного приступа самолюбования Зорро, наконец, вновь протягивает кольца образовывающейся у него на глазах ячейке общества. — Можете, наконец, обменяться железками. Катя осторожно открывает коробку, и они с Сашей видят два лежащих в ней кольца из белого золота. Простых, без камней и узоров, но от этого не менее красивых. Кажется, что в свете вечернего солнца они сияют особенно ярко. — Хрена себе железяки! Где ты их купил? — удивляется Саша, взяв одно из колец в руки. — Точнее, у кого украл? Явно не из пять-восемь-пять колечки. — У меня большая родословная, — охотно делится Зорро, — и эти кольца передаются из поколение в поколение. Мы же из рода Анненковых. Деду очень нравилось думать, что этими кольцами когда-то обменивались сами Иван Александрович и Полина Гебель. Да-да, тот самый, который участвовал в восстании декабристов, — поясняет он, заметив вытянувшиеся лица Кати и Саши, и чуть неловко чешет макушку. — Но лично я в этом очень сильно сомневаюсь. Такие кольца вряд ли бы дошли до наших дней — тысячу раз бы потерялись или продались. А эти — эти мне бабушка перед смертью отдала. Мама с папой никогда не были женаты, а я жениться и размножаться — точно не собираюсь. Так что, как говорится — от сердца и почек примите… колечко. С лучшими друзьями грех не поделиться. Пожалуй, впервые в жизни Катя видит Зорро смущённым. — Не жалко будет такой известный род прерывать? — придя в себя, спрашивает она. — Слава богу, я в семье не один, — улыбается Костя. — Есть кому этим заняться. — Ты никогда об этом не рассказывал, — всё ещё с трудом верит Воропаев. — Это же просто убойная информация. Люди таким обычно очень гордятся. — Гордиться можно и молча, — независимо отвечает Зорро, отмахиваясь. — Что я и делаю, и всем советую. И вообще — забудьте об этом. Не я герой вечера, давайте концентрироваться на главном!.. Всё, что успело произойти за день, коварно делает своё дело: Катя и Саша медленно надевают друг другу на пальцы кольца, которые оказываются им по размеру, а Костя выглядит таким довольным, как будто ни секунды в этом и не сомневался. А потом — нужно что-то сказать. Для Кати сказать — совсем не проблема. Они с Сашей не так уж часто разбрасываются словами, но вовсе не потому, что они оба какие-то там сухари, или им нечего друг другу говорить. Нет; просто хочется, чтобы каждое сказанное слово сияло так же ярко, как и золотые кольца, подаренные Костей. Катя небрежным движением поправляет немного съехавшую самодельную фату и смотрит в Сашины карие глаза, которые и спустя полтора года полны молчаливого обожания. Наверное, она и сама выглядит так же, смотря на него. — Саша, — говорит она негромко, держа его за руки. — Спасибо тебе за то, что любишь ездить поездами, а не летать самолётами. Иначе ничего бы не было. Я не знаю точно, — издаёт она смешок, — сколько раз вы с Костей сидели здесь, что пили и чем занимались раньше. Надеюсь, что это было счастливое время. Но сегодня я рада быть частью этой компании и стоять здесь с тобой. Спасибо, что когда-то всё поменял и дал нам шанс. Это совершенно точно было не зря. И спасибо за то, что с тобой так легко и просто. Это то, чего мне не хватало раньше — простоты. А любовь и должна быть простой. И я тебя очень люблю. Ты это прекрасно знаешь, и всё-таки — признаний раз в полгода никто не отменял. Вокруг Сашиных глаз образуется тончайшая сеточка, а губы мнутся и и сжимаются, с трудом удерживаясь от широкой и счастливой улыбки. Сашка — навсегда упрямец. И, тем не менее, он тоже берёт слово: — Катя, — сжимает он её руки крепче. — Я счастлив, что именно ты сегодня стоишь здесь. Такая красивая. Да! Я просто вынужден это признать, — смеётся он и оглядывается. — В этих местах, где прошло много дней моей прежней жизни… Ты именно то, чего мне недоставало. Теперь паззл окончательно сложился. И пусть, — пожимает он плечами, — я уже не юный и фриковатый, а взрослый и серьёзный — мне это нравится. Нравится, когда ты рядом. Спасибо, что даёшь мне возможность быть самим собой. Очень важно — иметь такую возможность. Для многих людей — это роскошь, но я с уверенностью могу сказать, что сегодня я гораздо счастливее, чем кто-либо. Я тоже тебя очень люблю. — С иронией он добавляет: — Всё, план на полгода закрыт. Они смеются, не смотря ни на кого, кроме друг друга. Саша ещё раз поправляет Катину фату, обзывая её занавеской, а Катя беспечно треплет его по макушке и дёргает за галстук-бабочку. — Ну наконец-то они заговорили, как люди! — радостно орёт Костя, в руках которого непонятно откуда материализовалась бутылка детского шампанского. Наверное, оно не такое отвратительное, как взрослое. — Наконец-то я услышал слово «люблю», а не «дура» и «идиот»! Объявляю вас мужем и женой! Горько, горько, горько! Кричит он так громко, что голуби, подъедающие корки от пиццы, спешно разлетаются. Нерон нарезает бешеные и совершенно не императорские круги по скверу, истошно лая. Небольшая компания с соседней скамейки, состоящая из двух парней и двух девушек, заинтересованно смотрит в сторону жениха и невесты — и тоже присоединяется к Костиному кличу. — Горько, горько, горько! Катя с Сашей целуются, не замечая никого вокруг. Зорро делает фото на смартфон. Голуби в испуге таращатся с деревьев. Уединение длится недолго — через несколько минут Пушкарёва и Воропаев окружают Зорро с двух сторон, чтобы и ему подарить крепкий поцелуй в щёки. Возможно, это селфи, сделанное Костей, становится самым лучшим за день. — Спасибо тебе, Костенька, — шепчет ему на ухо Катя. — Ты мастер. — Однажды мы и тебя женим, — шепчет на другое ухо Александр. — Хоть узнаем, какая у тебя настоящая фамилия. — У вас ничего не получится, — широко и солнечно улыбается Зорро. — Это я вам обещаю. — Затем он поворачивается к Кате: — Спасибо, что появилась в жизни этого балбеса. А то, — поворачивается к Саше, — он, может, больше и не приехал бы ко мне. У нас с ним тот случай, когда троица крепче пары. А после — они, наконец, выходят в люди. Идут по Невскому проспекту, который тонет в закатном солнце из тёмного золота. Сворачивают на набережную Мойки; над ней плывут розовые пуховые облака, которые вот-вот опустятся на крыши невысоких домов. Люди оглядываются — кто-то смотрит с непониманием, кто-то улыбается. Они все случайные, но желанные гости на маленьком торжестве. Катя с Сашей плетутся в обнимку и думают о том, что никакая коллективная тётя Люба не страшна, если есть на свете настоящие друзья. И, самое главное, — есть они друг у друга. Костя не расстаётся с гитарой — его голосовые связки совсем не устали.

Счастье не вечно, слава слепа, А королей выбирает толпа. Мы вызываем судьбу на дуэль — Нам наплевать, кто охотник, кто цель. Игры с судьбою смешны и пусты, Мы за собою сжигаем мосты. И неизменно во все времена Только любовь миром править должна! Короли ночной Вероны, Нам не писаны законы. А кто заперт под замками — Те нам кажутся шутами. В нашей жизни то и дело Душу побеждает тело, Но господь за всё за это Нас простит уже к рассвету.