песенка спета, моя джульетта

Несмотря на то, что Саша чуть не убивает Костю, остаток дня проходит вполне удачно. Даже почти по-семейному. — Признайся, именно за это ты меня и любишь, — без всякого раскаяния говорит Зорро. — А иначе бы чего ты ко мне приехал? — Я уже забыл, как оно бывает, — скалится Воропаев и делится с Катей, обеспокоенно сидящей рядом: — В последнюю нашу встречу он заставил меня пять часов подряд смотреть сериалы про ментов. — Это чтобы ты надеградировался на несколько лет вперёд и не творил всякую дичь потом, — говорит Костя так, будто это очевидная истина, и все так и делают. — Как, кстати, помогло? — Женился. Развёлся. Понял, что это всё не для меня, — кратко обрисовывает Александр. — Не помогло, — делает вывод Костик. — Папина протеже, конечно? — Отчасти, — отвечает Саша неохотно. — Ты хотя бы цветы ей дарил? — Пару раз. — Надо тебя ещё раз из окна выкинуть. Для профилактики. — Вот так, Кать, — угрюмо смеётся Александр, — это тебе не «Москва слезам не верит», где друзья Гошу на все лады расхваливали. — А чего ты хотел? — искренне удивляется Зорро. — Когда поймёшь, что люди — это понятие чуть глубже, чем понятие «удобство», тогда обращайся. Я тогда к твоему приезду даже новый матрас куплю. С другой стороны, — говорит он уже Кате, — если он привёл тебя сюда, то точно не надеялся очаровать. Уже прогресс какой-то. Катя из позиции наблюдателя пока не выходит; она подобного общения не видела никогда. О пяти годах можно долго, бесконечно болтать — а тут такая сухая выжимка. Видимо, у старых друзей какие-то свои особенности дружбы. С другой стороны, подсознательно она чувствует, что этот день рождения — не так уж и плох, а, может даже, и хорош. Именно для Саши. — Праздник-то хоть настоящий? — уточняет Пушкарёва. — Или тоже как в фильме? — Обижаешь, — фыркает Костя. — А как же? Да и вообще — какая разница? Торт есть, компания есть, что сказать — тоже всегда найдётся. — В основном, какие-нибудь гадости, — с иронией говорит Воропаев. — А Катю я привёл потому, что именно она ночью очень просила, чтобы я не скучал и собрал какую-то компанию. Но все остальные ещё хуже тебя — так что я выбрал меньшее из зол. — Вы посмотрите! И это я говорю гадости, ну конечно. Катя, если ты в него влюблена, то срочно развлюбляйся обратно. Саня заботу не ценит совершенно. Посмотри, с какой миной сидит. Пушкарёва разрывается между двумя очевидными желаниями — посмеяться с Костей и начать подтрунивать над Сашей или встать на сторону именинника. — Нет, Костя, ну я тоже не знаю, с каким бы лицом сидела, если бы меня выкинули из окна, — выбирает она в итоге второе. — Он тебе нравится, да? — проницательно смотрит Зорро. Саша безнадёжно мотает головой. — Ну… — Катя слегка теряется, — да. Мы знакомы четвёртый день, но впечатления монстра Саша пока не производит. С ним интересно, приятно… он отвлекает меня от бывшего. — Отвлекает как? Вы уже переспали? — Костя! — с досадой восклицает Саша. Пушкарёва всё ещё помнит о том, что удивляться ничему не стоит — поэтому продолжает погружаться в абсурд. С другой стороны, а вся эта поездка разве не один большой абсурд? Надо соответствовать. — Ещё нет, — потихоньку улыбается она, — но кто знает? — Как это — кто знает? — чуть не давится тортом Костя. — Саша и знает. У него на тебя уже должен быть чётко расписанный план. Просто так он ничего не делает. — На попытку Воропаева что-то сказать он закрывает другу рот рукой: — Помолчи, у нас тут серьёзный разговор. — Так ни для кого не секрет, что это знакомство — обоюдно полезное, — не смущаясь, пожимает плечами Катя. — И вообще, вы меня видели? Если у Саши есть на меня планы — так это даже хорошо. Костины глаза тут же расширяются: он оглядывает девушку с ног до головы, а потом, уже забыв про серьёзный разговор, тихо обращается к Воропаеву. — Саша, скажи мне. У неё в голове мусор? — Немножко, — кивает Александр. — Работаем над этим. — Да ну вас, — обижается Катя. — Короче, — выносит вердикт хозяин дома, — вы, я так понимаю, оба с приколами. Можно не переживать. — Действительно, зачем переживать? — разводит руками Саша и одной из них приобнимает Катю. — Давайте лучше по рюмочке. — Давайте, — соглашается Костя. — С днём рождения, старик. Желаю тебе ума. Всё остальное — приложится. Молодец, что заглянул... Катя прижимается к Воропаеву, чувствуя единение в их общей странности. Он ей нужен на данный момент, она ему тоже — что в этом такого? Пьют они мало и некрепко; Катя опасается новых проявлений истерии, Саша не горит желанием, Нерон не лакает, потому что не угощают. Костя много не пьёт принципиально — пьянство мешает ему думать. Думать о чём? Да о многом. А ещё — музыка. Зорро приносит из комнаты гитару, называя её девушкой с самыми совершенными параметрами, и начинает петь песни собственного сочинения. Это песни разных лет и периодов, но все они одинаково хороши. Катя под впечатлением: она давно не слышала таких простых, но запоминающихся мелодий и слов. Среди постоянного и изощрённого насилия звуками разной степени гадливости песни Кости кажутся сокровищем. — Зорро, — говорит она горячо, — ты же мог бы записать эти песни, ты бы стал таким популярным! — Зачем? — не понимает он. — Кому надо, тот придёт и послушает. Сдалось мне всё это, что ли? Я хочу писать музыку, а не пометки в ежедневнике — успеть туда, сделать то. А представляешь, своё лицо на огромной афише увидеть? Это же страх божий. Комплексов у него точно нет; Костя не сомневается, что если бы захотел известности, то его лицо точно было бы на огромных афишах. И Катя этому верит. — Почему страх божий? Ты же очень красив. — Зачем мне эта красота? — Ну как, — задумывается Пушкарёва, для которой в данную секунду переворачивается мир, — чтобы нравиться людям. И себе. — Я себе нравлюсь, не смотрясь в зеркало. Когда-нибудь я, надеюсь, постарею, стану седым, морщинистым и беззубым, и нравиться себе не перестану. А внешность — это вообще что-то очень условное. Ну, такой нос. Ну, другой. И что? К старости это всё всё равно станет сморщенной сливой. Но именно по этому урожаю меня почему-то оценивают другие. Девушки свято верят, что из-за определённой формы губ я гожусь для семейной жизни. Годами могут верить! Нет, ребят, лучше бы я был сразу старым — ничто бы мне не мешало заниматься своими делами. Катя переваривает новую для неё парадигму. Приди бы она с таким текстом в «Зималетто»— её бы расстреляли сразу на входе в здание. Кира в мозг, Жданов в сердце, Малиновский просто бы рядом стоял ухохатывался — он же, сука, только на опусы горазд. А есть места кроме «Зималетто». Мир выходит за его пределы — это очень странно ощущать. Саша смотрит на Катю взглядом «поняла? внимай». Катя смотрит на Сашу с подозрением. — А если на тебя кто-то смотрит и думает «боже, что за страх», — продолжает говорить Зорро Пушкарёвой, — то у него хрусталики в глазах кривые. — Саша, кстати, тоже что-то там говорил про моё лицо, — хитро косится Катя на Воропаева. — Да он дурак, чего ты хочешь. — А ты идеалист, — отвечает тем не менее довольный Саша, — но Кате полезно тебя послушать. — Беру свои слова назад. Ты хочешь произвести впечатление на девушку чужими руками? Умно, умно. Позже Костя находит завалявшуюся с Нового года пачку с единственным бенгальским огоньком. Саша — сразу отходит подальше, на всякий случай. Он-то знает, чем это может кончиться. Огонёк отдают Кате; она сидит на подоконнике, смотря, как золотистые искры обжигают пальцы. В этом огоньке для неё сосредотачивается хрупкий новый мир. Непонятный, но яркий. Вычёркивается ещё один пункт из списка страхов: караоке. Под гитару, правда, но можно засчитать. Связки болят, людей в квартире становится больше — Костя говорит, что это всегда так. Никто не звонит, не предупреждает о приходе, дверь не закрыта. Заходи, кто хочет, прям Мекка какая-то. Нерон встречает всех радостным лаем — в этой жизни он в самом деле хорош. Катя общается с какими-то девушками, которые опоздали на поезд в Казань, и на отель у них денег нет; с молоденьким мальчишкой, который поссорился с родителями и больше никогда не вернётся домой (завтра — вторит, смеясь, Костик); даже со стариком-соседом, который пришёл посидеть отдохнуть от жены. Все любят Зорро, и Зорро любит всех, и абсолютно, вопреки своему прозвищу, не воинственен. Счастлив сам по себе, в старой майке-алкоголичке и рваных штанах. Да и на Катю ни один человек не смотрит косо. Кто-то даже предлагает уехать в путешествие по Африке и там пожениться. Саша, растормошённый, в какой-то момент обнимает со спины и говорит на ухо: — Ну как? — Потрясно, — отвечает Катя. — Надеюсь, ты пришёл сюда больше для себя, чем для меня. — Скажем так — равноценно. — Тогда спасибо. — Тебе спасибо. Эта ночь становится очень длинной. А ближе к утру, когда часть друзей расходится, а другая часть рассредотачивается по углам квартиры, Пушкарёва и Зорро остаются на кухне вдвоём. Втроём — но уснувшего на старом матрасе Воропаева можно не считать. Как это и бывает, между двумя силачами, продержавшимися до утра, брызжет самый сок откровенности. Катя и сама не замечает, как рассказывает всё про Андрея. Скоро этот рассказ превратится в заученную речь. Раз на пятый она, наверное, вообще отстранится от того, что это всё происходило с ней. — Андрей Жданов, — презрительно тянет Костя, — какое тяжкое буквосочетание. Для Питера особенно. Потомок краснопузых, нафига он тебе вообще сдался?.. — Ну нет, — возражает Катя. — Не настолько он ужасен. С очень большой натяжкой, но где-то же его можно понять. — Тогда прости его, — тут же сдаётся Зорро. — И отправь далеко. — Было бы это так легко. — Ничего сложного. Закрой глаза. Ну-ну, давай, закрывай. — Костя тянется и закрывает их сам. — А дальше что? — Вспомни самый плохой момент. Вспомни так, будто ты сейчас там, а не здесь. Катя без вопросов вспоминает, как читала инструкцию. Наверное, это и был самый ужасный эпизод — всё, что дальше, уже шло по накатанной вниз. Она вспоминает, как водила пальцами по строчкам и сомневалась в том, знает ли она русский язык. Глаза начинает жечь. — А теперь смейся. — Как? — Ртом, как. Даже если невозможно — смейся. У Кати сначала получается из рук вон плохо. Смех выходит слишком наигранным и глупым. Тогда она пытается отвлечься на что-то в самом деле смешное. Например, на лицо Жданова, когда тот пытался понять, что с ней происходит; о, да, это было очень смешно! Он был так похож на растерянного школьника у доски и так же глупо мялся. После этого дело идёт на лад: тихий смех переходит в хохот, рвущийся ошкамётками из сдавленной грудной клетки. К смеху примешиваются остатки последних слёз. И становится проще вдыхать. Костя участливо похлопывает её по спине. — Принимать раз в день перед сном. Ощущение, что её тоже выбросили в окно. Персональное, только для глупых Кать. — Расскажи мне что-нибудь про Сашу, — просит она, когда успокаивается и чувствует заживляющее опустошение. Спящий Воропаев вовсе не кажется таким грозным, каким он ей показался тогда, в купе. На хозяина военного полигона он сейчас не похож; разве что игрушечного. Четыре дня кажутся вечностью — в этом городе время сказочно замедляется. — Да что рассказывать, — пожимает плечами Костя, — он прост, как две копейки. У Саши всего две проблемы. — Каких? — Первая: он изображает из себя вечно отверженного. Так изображает, что сам в это верит. Он не нужен никому, и ему тоже никто. Хотя я, например, не запрещал ему приезжать все эти годы — что ему мешало? И жениться на нелюбимой его никто не заставлял, но нет, надо было устроить цирк. Меня это бесит, потому что я уверен, что на любовь Саша способен гораздо больше, чем я. Ну, на вот эту — классическую, как вы все любите. Но ему нравится думать, что он весь такой скучающий циник и всё уже об этой жизни понял. — А вторая? — Он нихрена в жизни не понимает. Логично. — А что надо в жизни понимать? — Что не нужно защищаться от себя. От других — ещё понятно. Но от себя точно не стоит. Зорро поворачивается к Кате; в утреннем свете его лицо помятое, но от этого не менее красивое. Он улыбается ей, как своей, и Пушкарёва понимает, что она здесь ещё обязательно побывает. — Постарайся ему как-нибудь это объяснить. — Не думаю, что смогу оказать на него такое влияние, — неуверенно улыбается в ответ Катя. — Мы знакомы слишком мало. — Ну а вдруг получится? Он же исполнил твою просьбу. Хотя уговорить Сашу — дело трудное. — Так у него это… план. Чтобы произвести хорошее впечатление. — Планы, — закуривает Зорро, — иногда меняются. Проверено. Катя проводит параллели и понимает, что Костя Зорро и Коля Зорькин — чем-то созвучно. ** Прощание длинное. Костик долго обнимает Катю; грозит Саше, что если тот не приедет в ближайший год, то пусть вообще больше не приезжает. Воропаев обещает, что не приедет никогда. Оба знают, что это, конечно, неправда. Саша всё ещё ощущает последствия падения. Он помнит Катин обеспокоенный взгляд из окна — ему снова становится немного неуютно. Он рассчитывал помочь ей раскрепоститься, но никак не на то, что она будет о нём переживать. Видимо, этот Жданов плохо понимал, что теряет. Дурак. Саша рассчитывал, что сегодняшний день — способ подобраться поближе к цели. Девушки ведь так любят, когда их посвящают в свою жизнь. Это мысль, которая на поверхности. Мысли, которые запрятаны глубже, вещают: ха-ха, а вот и нет, ты лох. Кажется, тебе, наш мыслитель, понравился этот день. Кажется, успокоить девушку и подарить ей радость просто так для тебя было немного важнее, чем какие-то планы и игры. Или это тоже часть игры?.. Ощущать простую радость — сложно; у Воропаева она трансформируется в ощущение выбитой из-под ног почвы. Такси, как назло, долго не подходит. Но и здесь на помощь приходит Катя. — Ну что? — спрашивает она, положив маленькую ладонь на его грудь. — Не будем нарушать наши планы? И потягивается на носочках к нему, чтобы поцеловать. На её ресницах снежинки, её губы слишком теплы и мягки. Синяк почти привычен. Всё это запоминается случайно. Саша обнимает её за талию и углубляет поцелуй; сдерживать себя сложно, он бы хоть сейчас скинул с неё пальто и всю остальную одежду. Но нельзя, нельзя торопиться — и опять непонятно, часть ли это большого замысла или уже забота о чужих желаниях. — Что тебе Костик такого наговорил, что ты стала такая смелая? — выдыхает он ей мороз в рот. — Ничего особенного, — шепчет Пушкарёва и смотрит решительно из заснеженных очков. — Просто мы тут не вечны. — Это верно, — быстро соглашается Воропаев. И снова целует Катю. Такси всё нет и нет. В целом всё идёт по чёртовому плану — только вот детали плана начинают причудливо менять форму.