песенка спета, моя джульетта

Катя бесцельно бродит по питерским улицам, заглядывая в книжные магазины, недорогие кафешки и опустевшие парки. Читать на холодном ветру — так себе идея, но её это не останавливает; сама же знает, что будет потом себя корить, если все дни просидит в отеле — на такое и деньги тратить не стоило. Надо гулять. Надо, Катя. Гулять. А то потом устроишься на новую раб(ство)оту, и шиш тебе с маслом, а не долгие прогулки — ещё и с видом на разные красивые достопримечательности. Внутри шевелится невесёлый червячок: ну, приехала. А дальше? Пройдёшь сто тысяч шагов. Дальше? Поешь питерских пышек. Дальше? Сфотографируешь Адмиралтейство и Исаакиевский. Дальше? Перероешь все книги в огромном «Буквоеде», найдёшь себе что-то жизнеутверждающее; о том, как женщину бросает мужчина, а она не сдаётся, становится сильной и независимой. Ощутишь внутреннее родство с героиней, всплакнёшь и обязательно решишь стать такой же. Тебе на один вечер в обнимку с горячим кофейком даже покажется, что ты справилась. А дальше, дальше, дальше что? Дальше ты будешь лежать в номере, смотреть в потолок, на котором отражаются фары машин, и позорно реветь, вот что. А, может, не реветь; может, просто лежать без возможности вздохнуть полной грудью. Хорошо, в любом случае, не будет. Проведя самой себе такой краткий курс психотерапии, Катя злится. Как это — не будет? Почему не должно быть? Она для чего сюда ехала? — Девушка, красавица, — врывается в мысли Пушкарёвой весёлый голос, когда она идёт мимо Екатерининского сквера, — садитесь, я вас нарисую. Будет у вас портрет на память, сделайте себе подарок. Катя отмирает; напротив неё стоит пожилой усатый художник маленького роста. Одет он непрезентабельно, самое красивое из аксессуаров — неоконченная картина маслом зимнего леса. Зима на этой картине настоящая, снежная, мороз чувствуется даже кожей; а сам мужчина улыбается так, будто ему за каждый рисунок платят миллион. Позади него стоят шаржи на разных знаменитостей в рамочках — Мэрилин Монро, Анджелина Джоли, Джонни Депп… Огромные глаза и челюсти. — Вы меня так же нарисуете, как и их? — кивает она на Джонни Деппа. — Вам даже преувеличивать ничего не придётся. — Что вы, — обижается художник, — думаете, я только так умею? Садитесь, нарисую всё, как есть. Катя послушно садится под стоящий зонт, предназначенный для непогоды. — Ну, так же и есть. Вы вот меня красавицей назвали явно же по привычке. — По привычке, конечно, — невозмутимо отвечает мужчина, доставая бумагу. — Я же художник, для меня каждое лицо — красивое. Зря вы это, девушка, так в себя не верить!.. Берет снимайте, очки тоже. Катя выполняет его просьбу; художник придирчиво осматривает её. — А волосы сможете распустить? — А обязательно? Положение это вряд ли спасёт. Мужчина глядит на неё со смешинкой. — Ну пожалуйста. Попробуйте мне довериться. — Ладно, — Катя распускает свои калачики, — гулять так гулять! — Я нарисую вас пастелью. Красками так хорошо не получится… Катя не уверена, что получится хоть как-то. С другой стороны, а чем ей заниматься? Времени у неё свободного — вагон, и на память что-то останется. На стену она такой страх, конечно, не повесит (и дело совсем не в Дмитрии, который успел ей представиться), но на место в каком-нибудь из ящиков стола этот портрет вполне сможет претендовать. Дмитрий, пока рисует Катю, успевает ещё и свою жизнь обрисовать. — Работал раньше в Санкт-Петербургском государственном университете, преподавал на кафедре фармакологии. А рисование — это было хобби для души. В итоге на моё место назначили молодого, но крайне бесперспективного специалиста — родственничка нашего завкафедрой. А вы, Дмитрий Алексеич, катитесь, куда хотите, и похрен нам, сколько лет вы этому вузу отдали — дорогу молодым. Вот так рисование стало не хобби, а жизнью. Мои студенты недавно фотографироваться со мной приходили. И из коллег тоже никто не смеётся, все знают, как это происходит — бывает, проходят по Невскому, говорят: завидуем тебе, Алексеич, ты теперь, мол, частный предприниматель! Бизнесмен! А я и в самом деле лучше буду от холода каждый день дрожать, чем от выкрутасов начальства и от ожидания, что тебя кто-то подсидит. Усы его гордо топорщатся на ветру; Кате кажется, что это очень по-питерски. — А я сама ушла, — делится она, не шевелясь, — решила не ждать, пока меня кто-то выгонит. Думаю, это обязательно бы произошло. — И где вы работали, если не секрет? — Не хочу говорить, где — мотает головой девушка. — Но работа была связана с модой. Ну, в общем. Я больше цифрами занималась. — Всё одно, — ворчливо отвечает мужчина, — хоть мода, хоть наука. Потому что везде сидят люди — а они часто разбираются в интригах лучше, чем в своих прямых обязанностях. И правильно сделали, что ушли. — Если б я умела рисовать, — Пушкарёва смеётся, — я бы к вам присоединилась. Тоже была бы гордой и независимой. Но, к сожалению, я всего лишь нудный финансист. — Ищите интересное хобби, — по-отечески советует художник. — Не пропадёте. Через час разговоров он отдаёт ей готовый портрет. Катя расплачивается, тепло прощается с новым питерским знакомым и в одиночестве, на ходу, рассматривает портрет. Вроде она — такая же, но Дмитрий, как истинный художник, добавил ей что-то от себя. Понять бы, что. Здесь она даже отчасти симпатичная. Губы чётко очерчены и раскрашены чуть более ярко. Взгляд… Куда-то сквозь, в вечность. Будто она знает что-то такое, чего не знают другие. А что об этой жизни знает настоящая Катя? Что никому нельзя доверять? Но нет, здесь, на рисунке, совсем по-другому. Будто она уже со всем примирилась и пошла дальше. Успокоилась и выкинула все глупости из головы. Талант художника-портретиста — найти и вытащить на свет божий то, что делает человека прекраснее. Нет, такое можно и на стену повесить. И стремиться, стремиться к такому же результату. Оказавшись перед большим торговым центром на Лиговском, Катя ещё раз решительно смотрит на портрет. Затем старается вспомнить всё, что она знает о моде и стиле. Первое: сочетать две вещи одного цвета, но разных оттенков — полная безвкусица. Это она по телевизору услышала. Второе: белое и чёрное подходит ко всему. Третье: мужские рубашки на женщине — это, вроде как, секси. В журналах пишут. Негусто. Впрочем, для первого раза хватит. От подсказок продавцов Пушкарёва решительно отказывается. Хватит, один раз уже послушала их — опозорилась на всё «Зималетто». Кира тогда на неё танком наехала, мол, у нас тут солидная фирма, а не птицефабрика. Ну и пожалуйста. Больше ничего общего Катя иметь с этим всем не хочет. Внутренняя обида подстёгивает: стать другой, не имеющей отношения к той, старой Кате. Андрей там сейчас, наверное, торжествует — и она тогда тоже будет. В «Зималетто» ей теперь дороги нет; но, может, они когда-нибудь пересекутся на перекрёстках Москвы — и он увидит, что она другая, и вовсе ни разу не плакала по ночам в подушку. Улыбнуться бы, сказать равнодушное «привет» — и раствориться в толпе. Сладкие мечты. Итогом оказываются самые простые вещи: две белых водолазки, узкие чёрные джинсы. И одна мужская рубашка. Белая, никаких излишеств. Слишком просто — но если и такое сочетание безвкусно, то она даже не знает. Ещё помада нужна — чтобы защитить губы, которые были отравлены поцелуями того, кто никогда её не любил. Катя берёт персиковый оттенок, пробует тестер. Ничего так. Сойдёт. Не птицефабрика и не село. Ну, и тушь тоже можно — только без теней. С тенями очень легко стать вульгарной, а умений подобрать что-то подходящее у неё нет. Вульгарности Пушкарёва теперь боится как огня. Берет Катя выкидывает в ближайшую урну. В отеле, переодевшись в водолазку с джинсами и накрасившись, долго смотрит на себя в зеркало. Очки не надевает. Уже обновилась? Пушкарёва улыбается себе — старается делать это не натужно. Подмигивает. Всё-таки она молодец! Насмотревшись, Катя достаёт из недр куртки помятую бумажку и набирает написанный на ней номер телефона. С утра она не собиралась этого делать, но когда слишком сильно хочешь что-то кому-то доказать — свойственна переменчивость настроений. Как там поётся? Сердце красавицы склонно к измене и перемене… Значит, она где-то уже красавица! ** Александр лежит в отеле — неподалёку от того торгового центра, где хаотично пыталась исправить что-то в своей жизни его новая знакомая. Не хочется ничего. После развода он разругался с родителями в пух и прах. Отец, который настаивал на сохранении брака, грозился вышвырнуть его с работы, как несчастную собачонку. Мама со слезами на глазах умоляла вернуться к жене, не обострять. Не обострять что? То, чего и так нет? Какого чёрта жить так, как хочется — это обострять? Да он уже почти забыл, как эту жену зовут — какое вернуться? Воропаев усмехается про себя. Четыре вопроса самому себе меньше, чем за минуту. Та девчонка из купе сейчас бы посмеялась над ним. Да, он соврал ей. Никаких гулянок и секс-приключений он не искал и множеством воображаемых женщин себя не окружал. Нахрен вся эта канитель нужна? Сил и так нет. Просто рисовался и проверял себя — всё ли ещё в форме. Смешно, но в северную столицу Саша приехал просто, чтобы полежать в тишине. Чтобы его никто не донимал и не грузил чувством бесконечной вины. Почему-то кажется, что если за стенами Эрмитаж, а не Кремль, отключиться будет легче. В общем, он тоже бежит — как и многие, кто ездит в поездах. Возможно, поэтому он и оставил этой Кате свой номер. Она странная, какая-то абсолютно нелепая, её очень легко смутить — от слова «секс» несчастная впала в священный ужас. Но Саше приятно знать, что бежит не он один. Вряд ли она позвонит — беговые дорожки у них разные. Раздаётся звонок. Видя незнакомый номер, Александр сразу понимает, кто это. Удовлетворённо хмыкает. — Да? — Алло? Это Александр? — Пока ещё не Михаил. Вы не ошиблись, Катя. — Значит, цифры я всё-таки способна различать. Это хорошая новость. — Не сомневался в ваших способностях. Даже учитывая, что почерк у меня не очень ровный. — Что делаете сегодня вечером? — резко спрашивает девушка. Воропаев в изумлении приподнимает брови. Поворот неожиданный. — Лежу с красивой обнажённой девушкой. Хотите присоединиться? Молчание. По ходу он перегрузил бедняжку. — Уже?.. — А зачем время терять? Губы сами по себе начинают разъезжаться в хитрой улыбке. — Ладно, извините, что отвлекла… До свидания. — Да подождите вы! — чуть ли не орёт Александр, пока девушка не успела положить трубку. — Шучу я, неужели непонятно? — Шутки у вас… Юмор с ночи лучше не стал. — Теряю квалификацию — обычно я с девушками по ночам другими делами занимаюсь. Так зачем вы позвонили? — Я… Судя по растерянному голосу, она и сама не знает. Смелость на том конце провода зреет, зреет и в итоге выливается в бурный монолог: — Знаете, а вы правильно сказали. Вы обожглись, я обожглась. Вечная любовь — это сказка для дурочек, больше я такой быть не хочу. Хочу новых впечатлений! И страданий вы, мужчины, недостойны — но вам мои страдания, думаю, и не нужны. Я в другом городе, можно сказать, на отдыхе, почему бы и не развеяться, в конце концов? Александр молчит; обдумывает содержательный ответ на этот внезапный выпад. — Скажите честно, вы выпили? — Я?! Ни капли. Только кофе. — Не удивлюсь, если вам в этот кофе что-то подмешали. — Нет. Я серьёзно. Ну, что же вас пугает? Вы же сами предлагали. Вот тебе и святая невинность, думает Воропаев. Хотел её подразнить, а она сама его передразнила. — То есть вы хотите заняться сексом без обязательств? Спокойно, без головной боли и всяких требований? — У меня уже было так, — звучит горькой насмешкой над самой собой, — с моим шефом. Точнее, не то чтобы я так хотела — но получилось, что это был именно секс без обязательств. И от вас, случайного знакомого, я тем более ничего не потребую. — Всё ясно, — выносит вердикт Александр, — месть бывшему любовнику, о которой он никогда не узнает. Стандартная история, но кто я такой, чтобы вас отговаривать? — Тогда я приду? — Жду вас. Адрес у вас есть, номер двести пять. ** Никаким сексом они не занимаются. Ни обыкновенным, ни тантрическим. Александр и не планировал, понимая, чем всё может кончиться. Осмелевшую Катю при первом же невинном прикосновении затрясло так, что Воропаев тут же умыл руки. Он наливает ей коньяк из мини-бара, садится рядом и пихает бокал в тонкую руку. Пальцы длинные, изящные — это он ещё в поезде отметил. Такие пальцы могли бы дарить небывалое наслаждение. — Выпейте, успокойтесь. Никто вас не съест. — Я и не боюсь, — насупившись, осушает бокал Катя, икает от крепости и смеётся. — Глупо вышло. — Ну, выглядите вы не так глупо, как вчера. — В смысле?! — Фигуру подчеркнули. Распущенные волосы вам идут. — Александр осторожно поворачивает лицо Кати к себе и снимает с неё очки. — Да и лицо у вас… Интересное. Красивым назвать сложно, но вы сейчас очень даже милы. Пушкарёва вновь заливается краской; душа Воропаева наполняется каким-то непонятным торжеством. — Вы всегда так обезоруживающе прямолинейны? — Мне врать, как ваш шеф? — мило интересуется Саша; Катя болезненно кривится. — У меня хоть и нет на вас далеко идущих планов, но льстить я всё равно не умею и не буду. — Да никто и не просит, — тихо говорит девушка, опустив голову. — Просто какой девушке приятно знать, что она некрасива? — Думаете, на свете много писаных красавиц? — усмехается Александр. — И каждая из них до одури счастлива? — А кто тогда счастлив? — оборачивается к Воропаеву Катя. — Кто? Расскажите мне. После коньяка её глаза отчаянно блестят. Саша выдерживает суровый Катин взгляд, а затем переводит взгляд на раскрасневшиеся губы. Нет, думает он. Спонтанный перепих здесь не подойдёт. И не потому, что ему принципиально, будет Катя с ним, чтобы забыть своего любимого, или просто так, чтобы развлечься. Воропаев в этих вопросах не щепетилен. Просто такую девушку, как Катя, нужно раскрывать постепенно — торопиться здесь не стоит. Воспользоваться ситуацией, взять её сейчас, растерянную и сломленную, много ума не надо. Она же сама предложила — какие претензии? Но это неинтересно. А вот если дать ей время расслабиться, освоиться, расположить к себе — тогда эта связь будет иметь шанс остаться ярким воспоминанием и в её, и в его жизни. Александр любит всё яркое. Сладкие мысли вдруг придают тех самых сил, которых так не хватало. Оживляют. Вот она — та самая прекрасная игра, которая поможет ему отвлечься. — Счастлив, Катя, тот, кто никогда в себе не сомневается. И этот навык получить сложнее, чем просто родиться с красивой рожей. Он невесомо гладит девушку по плечу, чувствуя, как она постепенно начинает расслабляться.