Профессиональная попаданка: Государственный алхимик

      До убежища гомункулов мы добрались племенем краснокожих. У меня так даже перья какие-то в волосах запутались. Однако монахи — ну, и я тоже — прорвались через химер без единой царапины. Но из-за особенностей техники боя мы были в крови прямо вот с головы до пят. Офицерская группа выглядела не в пример чище, но у них обнаружились и ранения: у Лизы было располосовано правое плечо чьими-то острыми и длинными когтями, а у Исаака была прокушена голень. Я занялась ранением Хоукай, делая временное наружное сращивание — потом стоило убедиться, что внутри всё хорошо и, возможно, вколоть антибиотик. Франкен проделал тоже самое с МакДугалом. Входить в само укрытие по плану мы должны были только после масштабной атаки, которая была сравнима по урону с ковровым бомбометанием. Даже при способности отрегенерировать с философского камня, как только тело начинает восстанавливаться, его боеспособность снижается. Ярость где-то у луны, но силы у противников слабые.              Чего в канализации было предостаточно, так это воды, что делало МакДугала едва ли не всемогущим. По крайней мере до киношных героев, у которых не заканчивались патроны, он вполне дотягивал. Так что массированная атака включала в себя две фазы — Исаак должен был запустить определённое количество тумана в укрывище, а Рой подорвать его. Расчёт должен был быть хирургически точным, потому что при недостаточном взрыве не достигалась главная цель, а при чрезмерном могло разнести полгорода. После мощного пламени следовала заморозка, чтобы хоть как-то замедлить регенерацию. Это должно было дать бесценные секунды на то, чтобы обнаружить и разрушить философские камни. В общем, план был хорош. И по большей части даже сработал.              Запах был ужасный. Ещё когда мы только встретились у входа, он был таким — помимо того, что мы находились всё-таки в канализации, что накладывало определённый отпечаток на аромат, от нашей группы воняло сырым мясом и кровью, а вот вторая группа принесла запах палёной шерсти и плоти вдобавок. Когда мы вошли в укрытие после атаки Роя и Исаака, там воняло практически нестерпимо. Пар и дым смешивались, образуя густой едкий туман, и вот в нём поднимались тела. Они формировались вокруг каких-то красных слегка светящихся объектов. Времени ужасаться их виду не было — надо было разрушить камни до того, как они успели бы скрыть их плотью. Я резко рванулась вперёд. Исхин учил меня как бежать по пересечённой местности любой сложности максимально быстро и не учитывая рельеф — достаточно было делать это на носочках. Не скажу, что это было легко, однако я могла двигаться с куда большей манёвренностью, чем остальные. Я промчалась к самому дальнему камню, складывая ладони и готовясь к преобразованию. Когда я приблизилась, камень ещё был на виду, но и часть тела уже восстановилась — это был Кинг Бредли. Он посмотрела на меня одним глазом, а второй ему как будто заменял шарик для пинг-понга с изображением уробороса.              — Это вы… — тихо произнёс он. — Я не против…              Я озадаченно изогнула бровь. Однако остановить движение я уже не могла, и мои ладони коснулись камня. Он рассыпался на чуть мерцающую красную пыль, а следом и голова фюрера протекла пеплом у меня сквозь пальцы. Я поднялась и обернулась. Также хорошо, как у меня, дела обстояли не у всех. Франкен и Изуми были в пепле, а вот остальные ввязались в драку. У нас было численное преимущество пока что и эффект неожиданности. Армию условно бессмертных можно было не ждать — я только что убила того, кто мог отдать ей приказ. У остальных были трудности — гомункулы ещё восстанавливали свои тела, но уже давали отпор. Майор Армстронг сражался — почему-то с голым торсом — с огромным телом, очевидно, Ленью. Ему на помощь пришли Зиг и Оливия, и бой шёл с перевесом в их сторону, однако у них по определению был меньший запас выносливости. Рой и Лиза вполне слажено боролись с Похотью. Старший лейтенант крайне метко сдерживала атаки отрастающих когтей, а полковник раз за разом сжигал её. Воняло уже и так хуже не представить, так что он, видимо, решил убивать её, пока она не умрёт. Исаак бился с Завистью. Я не сразу заметила, но вместе с ним был Шрам — стоило Ледяному алхимику заморозить и обездвижить кусок гомункула, как ишварец разрушал его своей недоалхимией. Они, похоже, придерживались тактики Роя. Остальные ишварцы перекрыли вход — оказалось, что мы перебили не всех химер, и теперь твари стремились прорваться. Я решительно двинулась к ним, поскольку вход был довольно широким, а нам совсем не нужно было, чтобы хоть что-то прорвалось. Я увидела, как Изуми двинулась к Лени, а Франкен — к Зависти. Я вернулась к входу почти бегом, и очень вовремя, чтобы разъять проскочившую химеру рыси со скорпионом.              — Ван! — голос прозвучал так громко, что полностью перекрыл остальные звуки. Он был очень похож на голос Хоэнхайма, только как будто в записи — слегка механический. — Я долго ждал тебя, но ты всё не приходил. И вот, когда я уже решил, что ты не станешь вмешиваться в мои дела, ты явился…              — Я никогда не отступался от твоих дел, — Хоэнхайм говорил тише, но его голос был более звучным.              — Даже так… — протянул, видимо, отец.              Я разъяла очередное что-то с чем-то и обернулась. Посреди укрывища на чём-то вроде подиума стоял большой трон, который освещался так, чтобы нельзя было видеть голову сидящего на нём человека. Ну, или что там могло сидеть. А перед ним стояло нечто, имеющее силуэт человека, только оно было густо-чёрным, словно поглощающим свет, и на нём были глаза. Не как у человека в области головы, а огромные красные глаза, распределённые по всему телу. Рот с яркими красными губами пересекал живот по диагонали.              — Ты разрушил тело, которое я создал благодаря твоей крови, чтобы не сидеть в банке, — обижено произнёс отец. — Но теперь я могу находиться вне банки и без него, видишь?              — Вижу, — произнёс Хоэнхайм. — Теперь я твою уродливую душу полностью вижу.              — У меня нет души… — отец развёл руками.              Я засмотрелась, дурища, и пропустила очередного монстра, который налетел на меня и повалил на пол. Прямо перед моим лицо клацнули огромные зубы. Настолько огромные, что в высоту были больше моей головы. Тварь стояла лапами у меня на плечах и дышала мне в лицо, но не могла дотянуться до него, видимо, не имея возможность согнуть конечности. Или ещё не додумавшись сделать это. Я не стала дожидаться, пока оно догадается, и подумала было разъять его, но быстро осознала, чем это для меня кончится, и решила отделить воду от тела. Меня окатило и сверху приземлилась мумия чудовища. Я поднялась, чувствуя, что с меня течёт ручьями. И я даже думать не хотела, смесь чего разливалась вокруг моих ног.              Поток химер стремительно редел. Всё пространство у входа в убежище гомункулов было завалено частями тел и залито разного рода жижами. Нельзя было и шагу ступить, чтобы под ногами не хлюпало. Извлечённая мной из химеры вода слегка ополоснула меня, но я уже снова была краснее флага СССР. Я снова осмотрелась. Франкену удалось добраться до философского камня в зеленоватой помеси собаки и слизи размером с дом — я успела увидеть только как оно рассыпается, обрушивая кучи пепла на его голову. Лицо его при этом светилось какой-то слегка безумной радостью. Меня передёрнуло, и я повернулась туда, где сражались Армстронги. Лень был очень крупным, и вместе с тем сильным и быстрым, но за четырьмя бойцами он всё же не поспевал. Так что фактически я успела увидеть и его конец. Затем я нашла взглядом Роя и Лизу. Оказавшийся без рубашки Мустанг одной рукой держался за правый бок, на котором я отчётливо видела ожог. Лиза сидела на полу, и её левая рука висела совершенно безвольно, и правой она придерживала плечо. Полковник продолжал сжигать Похоть, не давая ей восстановиться, но это могло затянуться ещё на пёс его знает сколько времени. Франкенштейн скользнул к ним с прямо-таки кошачьей грацией и закончил всё одним преобразованием. Я повернулась к трону.              — …и мне следовало сделать это ещё тогда, — произнёс Хоэнхайм и сложил ладони.              — Да брось, Ван, — отозвалось чёрное существо, пятясь. — Я научил тебя всему. Я — величайший алхимик. И я достоин того, чтобы получать с людей дань душами. Вы сами меня создали. Я — вершина…              — Ты уродец, — оборвал его дед.              Он резко шагнул к гомункулу и возложил на него развёрнутые длани. При разрушении философского камня была отдача — небольшая ударная волна. Она как будто чуть оттолкнула меня, когда я уничтожила камень Бредли. Но, видимо, своим «детям» отец давал лишь крошечные капли своего философского камня, потому что когда он был разрушен, ударная волна прокатилась по всему помещению, ощутимо толкнув меня. Ну, и остальных, разумеется, тоже. Когда мерцающая красная пыль и пепел осели, я увидела Хоэнхайма, стоящего на коленях перед троном. Его широкие плечи вздрагивали, будто он плакал. Из всех нас он был единственным, на ком не было вообще ни капли крови. Даже пыль как будто облетела его стороной. Я глубоко вздохнула и направилась к нему — оставаться здесь определённо было нельзя.              Отчистившись и подлатав мелкие раны алхимией, мы стали выбираться через тот же самый вход. В городе никто ничего не заметил, так что никто не обратил внимания на Франкена, загнавшего машину в глухой переулок, чтобы незаметно забрать Роя, Лизу и Исаака. На нас Хараем тоже никто не смотрел, когда мы заехали на повозке почти туда же, чтобы забрать ишварцев. Остальные тоже должны были отправиться к нам домой, чтобы разобраться со всеми повреждениями и согласовать единую версию событий. В канализации оставался только Хоэнхайм — он сказал, что устроенный нами бардак надо прибрать. Спорить с этим утверждением было довольно трудно, потому что по пути к выходу постоянно приходилось через что-то перешагивать. И я, признаться, старалась не смотреть, через что именно.              Когда едешь по городу, не очень большое значение имеет, на чём именно. Машина могла проехать не везде, где могла повозка, и наоборот. И хотя плотным движение назвать было нельзя, мы с Франкеном приехали домой примерно в одно время — мне даже не пришлось спрыгивать, чтобы открыть калитку. В палисаднике нас опять ждал светловолосый сюрприз: там с выражением мрачной решительности на лице стоял Эдвард. Харай остановил лошадей так, чтобы пассажиры могли спокойно пройти по дорожке к дому. Я спустилась с козел и двинулась к Эду, однако меня обогнал вывернувший из-за дома Франкенштейн.              — Я вернулся, чтобы помочь! — решительно заявил Эд, прежде чем «брат» успел открыть рот. — И вы меня не прогоните!              — Очень своевременно, юноша, — кивнул Франкен. — Мне как раз нужна помощь, чтобы проводить раненых в смотровую.       

***

      Нельзя просто так взять и убить фюрера. И не только потому, что это было не так просто с технической стороны вопроса — техника разрушения философского камня Тимом Марко не на коленке была написана и далась нам только с познания Истины — а потому, что у этого были определённые последствия. Поскольку тел не было — а нет тела, нет дела — Кинга Бредли очень активно начали искать уже на следующий день. И в этот момент началось бурное шевеление в ставке: кто-то как будто подбросил офицерам документы, в которых раскрывалась истинная сущность фюрера, а когда эта новость облетела каждого и укрепилась в сознании, за ней последовал план командования о преобразовании философского камня. Он поначалу казался безумием, однако для него нашлись достаточно веские доказательства, так что и это знание укрепилось в умах офицеров. Прежний состав ставки был сначала отстранён, а потом пошёл под трибунал. Военная диктатура Аместриса в плане скорости подобных разбирательств была просто как реактивный самолёт: сражение с гомункулами состоялось в воскресенье, а суд над прежними генералами ставки уже через две недели. Они все были отстранены от военной службы. Часть была отправлена за решётку на всю оставшуюся жизнь, некоторых казнили. Ставка командования значительно изменила состав: из знакомых мне людей в неё вошли генерал-лейтенант Грумман, генерал-майор Армстронг, полковник Кессер и Исхин. Последний удивил меня особенно сильно, но такой расклад мог быть частью их договорённостей.              Мы с Франкенштейном оттягивали то, к чему изначально стремились, ожидая, пока ситуация устаканится. Ну, и пока все раны у всех заживут. В конце концов, нельзя было бросать всё на полпути. О новом составе ставки написали в «Ведомостях» в том же выпуске, где были результаты суда над прежней, а уже через пару дней вышел экстренный выпуск о заключении мира с соседями — Драхмой, Кретой и Аэруго.              Катрина устроилась в Метсо. Мы разрешили ей пользоваться нашим домом, но она не потратила почти ни геллера из своей зарплаты за всё время работы у нас и решила поселиться в общежитии при Академии, как только дети вернутся домой. С учёбой она справлялась неплохо, так что я была уверена, что она поступит на сестринское дело. И не сомневалась, что из неё выйдет прекрасная сестра.              Услать Эда в Метсо снова мы уже даже и не пытались, а когда сменилась ставка, вернулись и Ал с Уинри. Франкен долго размышлял, как ему поступить, а потом решил отправить именно Уинри в Бриггс, чтобы она работала с экспериментальной автобронёй. Она сама не могла создавать углепластик, однако его теперь можно было заказывать у армии, тем более, что процесс в Бриггсе ей, собственно, и спонсировался.              Штат для клиники мы всё-таки набрали. Констанс согласился, надо заметить, весьма охотно, шефствовать там на кухне и нашёл в помощницы кухарку примерно его же возраста. К нам пришли четыре сестры, для которых мы долго колдовали график таким образом, чтобы они не помирали на работе, но чтобы хоть одна была на месте даже ночью. На полставки к нам пришли два хирурга — стоматолог и детский. Франкен принял обоих, но условия были для сдельной оплаты и работы по вызову. Клиника обязывалась предоставлять им всё нужное для работы. В общем, мы с ним вроде бы разобрались со всеми насущными делами и вполне могли наконец расслабиться. Как будто эта история для нас была окончена.              И всё же мы почему-то тянули время.              Я как будто искала причину задержаться ещё немного. Я думала о том, что мы были так заняты, что даже не начинали искать способ вернуть Алу настоящее тело. Не то чтобы созданное нами было плохо, однако душе для равновесия нужно было оригинальное. Я хотела узнать, поступит ли Катрина. Я хотела увидеть, как Аместрис станет мирной и процветающей страной. Хотела увидеть, как все народы страны смогут жить вместе… Короче, я не хотела признаваться себе только в одном — я не хотела прощаться с Франкенштейном.              Четырнадцатого апреля мы официально открыли клинику, после того, как тринадцатого как Савраски носились из одного дома в другой, чтобы перенести вообще всё. Грузчиками пришлось работать всем без исключения домочадцам, однако благодаря этому мы успели подготовить клинику к приёму пациентов прямо-таки в любое время дня и ночи. Там уже стоял телефон, отвечать на звонки по которому должна была дежурная медсестра. Они должны были начать работу с понедельника. Даже это дело было уже завершено.              Двадцать первое апреля выдалось чудесным. Лёгкий ветерок вносил в дом с улицы нежный запах расцветших яблонь и сирени. Весна шептала, я бы сказала. После завтрака Констанс объявил, что ему нужно в город за мелочами. Харай запряг повозку, намереваясь ехать с ним, а следом и дети напросились. Они должны были уехать практически до вечера и даже пообедать в городе. Так что шептала не только погода, но и обстоятельства. Я тяжело вздохнула и ушла в лабораторию. Это не могло продолжаться вечно.              Я едва не разбила колбу с коктейлем гормонов, когда мне на плечо легла чья-то ладонь. Чья-то. Как будто были варианты…              — Что делаешь? — спросил Франкенштейн, глядя на стеклотару в моих руках.              — А на что это похоже? — скривилась я.              — Без понятия, если честно, — он пожал плечами и отстранился, слегка присаживаясь на краешек стола. — Когда ты хочешь провести эксперимент по доставке меня домой? Через пару месяцев?              — Вообще-то, прямо сейчас, — я вздохнула.              Франкенштейн дёрнулся и приблизился ко мне так резко, что я даже отпрянула. Его лицо было совершенно непроницаемым, и он смотрел мне прямо в глаза. Как удав на кролика. Моё отражение в его глазах казалось перепуганной ланью, которой слишком страшно, чтобы бежать.              — Это шутка? — низким и очень серьёзным голосом спросил он.              — Какие уж тут шутки, — мрачно ответила я и сделала шаг назад. — Нельзя тянуть вечно.              — Хочешь оставить этот мир? — Франкенштейн снова сократил расстояние.              — Я здесь больше не требуюсь, — я опустила голову и плечи. — Я это чувствую практически кожей. Но чем дольше я буду тянуть, тем… — я снова вздохнула. — Не важно. Может, и не получится ничего.              — Я… — я скорее почувствовала, чем увидела, как он отстранился. — Ты… Ладно, давай. Что нам делать?              — Коктейль я уже смешала, — ответила я скорее полу, чем Франкенштейну. — Осталось только круг начертить.              И круг этот должен был быть достаточно большим, чтобы мы оба поместились внутри него. Благо, размеры лаборатории позволяли это. Рисовали мы его медленно, лишний — и это не фигура речи — раз сверяясь с каждым символом и каждой линией в моих расчётах. Пару раз даже затевали вялые споры, что лучше написать. Но в итоге, через часа два этого действа круг наконец был готов. Я разделила коктейль пропорционально массе на две пробирки и протянула с большим содержимым Франкенштейну. Мы вошли в круг и встали там как истуканы, вертя пробирки в руках.              — На брудершафт? — криво усмехнулся Франкенштейн.              Мне очень много хотелось сказать ему, но язык как будто задеревенел у меня во рту. Вместо того, чтобы заговорить, я порывисто обняла его на пару секунд и отступила, опустив голову. Мои уши почему-то пылали, как будто я сделала что-то, чего мне следовало бы стыдиться.              — Ты ни разу… — начал было он.              — На брудершафт, так на брудершафт, — перебила его я, подняв глаза. — Напоминаю, что выполнить преобразование надо будет практически мгновенно…              — Полторы секунды, — Франкенштейн проявил ту же нелюбезность. — Что ж. Видимо, пора прощаться. Спасибо, что… не знаю как сказать… За этот своеобразный отпуск, наверное.              — Я… тоже не могу найти слова, — призналась я и подняла пробирку на уровень плеча. — Ну, вздрогнули.              Франкенштейн был выше меня, так что в этом брудершафте мне пришлось задрать локоть почти до треска шва на платье. Мы опрокинули пробирки в горло, быстро обменялись коротким поцелуем в щеку — меня посетила внеочередная неуместная мысль о том, насколько идеально гладкая у него кожа — и опустили ладони на круг преобразования. По его краю пробежали голубые молнии. Я почувствовала волну какой-то невероятной радости, когда и бабочки в животе, и искорки на ресницах, а потом моё сознание помутилось, и всё вокруг меня залило белым светом. Я как будто со стороны ощутила, как моё тело упало на пол лаборатории.