Профессиональная попаданка: Государственный алхимик

      Оказалось, что у полковника были на нас большие планы. Похоже было, что он намеревался выжать из нашего визита всё. Прямо ВСЁ. Это немного пугало. Я думала, что мы просто съездим на полигон, посмотрим, как горит вода, и разойдёмся. Но — нет. Прежде всего, Мустанг решил, что нам непременно жизненно необходимо познакомиться с генерал-лейтенантом Грумманом. Не могу назвать эту идею нелогичной, но вот напрягающей — точно. И ладно бы, он хоть предупредил, куда повёл. Но ведь нет, полковник загадочно изрёк, что хотел бы представить нас одному человеку, после чего мы следом за ним очень долго тащились по коридорам базы, чтобы найти, наконец, тяжёлую дубовую дверь с латунной табличкой «Г.-Л. Грумман. Нач.штаба». Полубессоная ночь, похищение, несколько часов в подвале, дождь, тряская поездка и… И вместо того, чтобы предложить хотя бы чай, полковник решил похвастаться перед руководством. Чудесно.              Возможно, моё возмущение было бы значительно меньше, если бы в кабинете был только генерал-лейтенант. Но нет. Кроме него в этом детёныше крытого стадиона было ещё человек тридцать. Когда мы вошли, все они резко повернулись. А дальше произошло что-то совершенно странное: тридцать офицеров поднялись и согнулись в поклоне. Мои глаза медленно вытаращились и, казалось, поползли куда-то на лоб.              — Так значит, это вы — доктор Фреди? — к нам приблизился невысокий подтянутый мужчина, усы и волосы которого представляли собой один сплошной очаг седины. — Вы оба?              — Доктор Фреди — это моя сестра, — отозвался Франкен. Я едва смогла просто подобрать челюсть.              — Конечно, — улыбнулся генерал-лейтенант. — Доктор Фредерика Штейн. Здесь, в Восточном городе, и конкретно в штабе, многие помнят ваш полевой госпиталь, — я невольно закатила глаза. Даже я не вспоминала о нём столько, сколько военные за последние несколько месяцев. — Эти офицеры, — он указал на тех, кто только разогнулся. — Они смогли не только остаться в живых, но и продолжить службу благодаря вам.              — А… — протянула я.              Офицеры подошли ближе, и я всмотрелась в их лица. Некоторые казались мне смутно знакомыми, другие я как будто видела впервые. Мне не хотелось прямо говорить, что их не помню. Да и это было не совсем так — Фреди помнила имена и диагнозы, помнила операции и истории болезни, но не могла связать их лицами. Вот ни в какую. Однако, было похоже, что моё лицо было достаточно красноречивым.              — Мы для вас, наверное, слились в одну сплошную кровавую страдающую массу, — улыбнулся некто в погонах майора. — Это вы для нас были единственной, а нас вон как много.              — Ох, я… — ну, не то чтобы он был совсем не прав… — У меня плохая память на лица. Я помню имена и ранения, но увы, не запомнила лиц.              — Это ничего, — подал голос кто-то другой. — Зато мы вас помним. И рады видеть, что у вас всё хорошо.              Ну вот своё сегодняшнее состояние я бы едва оценила как «не по самый край омерзительно», но точно не «хорошо». Оказалось, что кто-то из них слышал, как полковник говорил обо мне генерал-лейтенанту, и обратился с просьбой разрешить меня поприветствовать. Когда оказалось, что мы пропали, эти ребята независимо от чина ринулись искать и пришли сюда за пару минут до нас. Дальше снова произошло нечто… странное? стрёмное? Офицеры подходили, пожимали мне руку и покидали кабинет. Они даже имён своих не называли — сжимали двумя руками мою ладонь, склоняли на секунду голову и уходили в закат. Это продолжалось минут пятнадцать, пока они все, наконец, не ушли. В кабинете осталось только четверо — полковник, генерал-лейтенант и мы с Франкенштейном.              — А у тебя, оказывается, много поклонников, — заметил «брат». Я закатила глаза. — Всё ещё не хочешь в политику?              Я глубоко вдохнула и выдохнула, сжимая переносицу. Даже рот открывать на эту тему не хотелось.              — Так зачем вы хотели нас видеть, генерал-лейтенант Грумман? — он оказался единственным человеком, которого мне в данный момент не хотелось придушить.              — О, я просто хотел познакомиться, — улыбнулся он. — Вы ведь сейчас настоящие знаменитости. Может, вы присоединитесь к старику за чаем и расскажете о вашем путешествии? Мне казалось, полковник говорил, что вы будете утром, а в штабе уже и пообедать успели.              — Мы… — я поморщилась. — Оказались в несколько затруднительном положении…              — Нас похитили, — перебил Франкенштейн. — Вообще, Восточный округ к нам как-то не очень дружелюбен.              — Ужасно, что у вас сложилось такое впечатление, — покачал головой генерал-лейтенант. — Что заставило вас так считать?              И Франкенштейн начал рассказывать. В его устах история звучала не так мрачно, как выглядела на самом деле. Или, точнее, он немного сгладил нападение бандитов, зато в подробностях, деталях (и даже чуть сгустив краски) описал наше пребывание на базе в Нью-Оптэйне. Вот прямо чуть не до положения бровей Синклера и Халкроу. Генерал-лейтенант хмурился, слушая об этом. Они оба был его подчинёнными и выставляли его округ не в лучшем свете. Майор позволил себе довольно дерзкую манеру по отношению к старшим по званию — даже если оно было чисто номинальным. А генерал-майор… С ним дело было несколько сложнее. Вся суть была в том, что нашим штабом приписки, если так можно выразиться, был центральный, что уже относило нас как бы к высшим эшелонам. В общем, можно было так подтасовать факты, что Халкроу вполне мог оказаться под трибуналом. Почему-то эта мысль грела мне душу. Ну, или что там у меня вместо неё.              После пары чайников чая генерал-лейтенант вспомнил о службе, и мы, наконец, покинули его кабинет. Довольно гостеприимный, надо признать. Вообще, Грумман произвёл на меня очень хорошее впечатление. Даже не знаю, почему. Может, потому что был как дедушка — с чувством юмора и долей здорового ехидства, и вместе с тем внимательным и, не знаю, заботливым, что ли. В общем, если даже он не смог полностью исправить впечатление о Восточном округе, то, по крайней мере, сгладил его.              На полигон мы приехали, когда было уже почти шесть вечера. И это полностью лишало нас возможности уехать сегодня. Оставаться ещё на одну ночь не хотелось. И не из-за времени — оно-то как раз у нас ещё было. А вот утренняя история покоя не давала. Я подумала, что можно было бы сменить гостиницу, но мы и так нигде свою поездку не афишировали. А нас, один овощ, нашли. Так что разницы никакой. Только этой ночью шаги в гостиной будут мерещиться не только Катрине…              Полигон представлял собой огромное выжженное поле, окружённое бетонным забором с колючей проволокой. Это был испытательный полигон, так что в бетоне можно было видеть следы от пуль в самых разных местах, а на земле — рытвины и котлованы. Сегодня полигон пустовал и был похож на место бомбёжки. Чем он, собственно, и являлся. Он находился под открытым небом, так что дневная морось была и здесь. Вообще, казалось, что пространство полигона затянуто водяной взвесью, которая висела в воздухе.              — Понадобилось некоторое время, чтобы разобраться с этим, — заметил полковник. — Однако мне удалось довести его до такого вида.              Мустанг щёлкнул пальцами, и над полигоном прошла струя пламени. Это отличалось от того фаершоу, которое я устроила в степи под Нью-Оптэйном. Было больше похоже на обычный огонь.              — Правда, температура у этого пламени несколько повыше, — поморщился он. — Что, правда, компенсируется охлаждением влажности.              — Вы хорошо постарались, — улыбнулся Франкен.              — Это всё ваши расчёты, — хмыкнул полковник.              — Да нет, он прав, — подала голос я. — Теории недостаточно. Вы действительно хорошо поработали.              Мы ещё с полчаса поиграли с огнём… «Играли дети спичками»… Ну, огненной алхимии полковник нас, конечно, не обучил — да его никто и не просил, собственно, но мы смогли разобраться с горением воды на практике полностью. В принципе, при достаточной влажности можно было использовать такой метод для освещения. Не самый удобный, довольно странный, но рабочий метод. Надеюсь, Синклеру та степь ещё долго в кошмарах видеться будет.              Хараю и Катрине о происшествии никто благоразумно не сообщил, так что день они спокойно провели в номере, не заметив никакой суматохи. Так что они просто слегка удивились, что мы вернулись только к ужину. Харчевня в гостинице была вполне ничего, и ужинали в ней не только постояльцы. Я бы даже сказала, у нас возникли трудности, чтобы найти себе место. Работник предложил нам принести еду в номер, извиняясь за переполненный зал. Насколько я поняла, такой услуги у них вообще-то не было. Потому что всем хотелось есть в окружении других людей. Но мы с радостью согласились.              Когда мы улеглись спать, солнце как раз садилось, и меня посетил Бред Бредович. Не в том плане, что у меня начались галлюцинации и что-то вроде того, а посетила внеочередная шальная мысль. И на этот раз она была реально максимально шальной: самым простым способом исключить безумных фанатов для нас с Франкеном было заключение брака. По вполне понятным причинам не друг с другом, разумеется. И размышления о том, какими могли бы быть наши партнёры — а другой вариант обернулся бы катастрофой — самым очевидным образом привели меня к конкретным людям. Хараю и Катрине. Я перевернулась на бок, и мой взгляд упёрся в катринин затылок. И я погнала Бред Бредовича поганой метлой. Почему наши проблемы должны превращаться в их?       

***

      Когда мы подъезжали к дому, было уже около трёх часов дня. Обычно дорога, ведущая к нему, была довольно немноголюдной. Да что там — она всегда была почти пустой. Фонарь перед домом мы так и не поставили, но на подъезде я думала совершенно не об этом. Я думала о том, что за сборище перегородило проезд. Я натянула вожжи, и лошадь сбавила шаг. Через мгновение ко мне на козлы выбрался Франкен.              — Приехали? — спросил он, щурясь и потирая лицо — он бодрствовал вторую половину ночи, а отсыпался утром.              — Почти, — протянула я.              — Это ещё что? — нахмурился он, глядя на толпу.              Толпа тоже обратила на нас своё внимание. И как-то сразу стало ясно, что ждут там нас. Я озадаченно рассматривала людей, не находя знакомых лиц. Хотя тут мне могла просто отказывать память на лица. Но и Франкенштейн хмурился так, будто никого не узнавал. Я ещё притормозила лошадь, и Франкен спрыгнул с козел, чтобы открыть калитку. Запечатана она была параноидально — алхимией, так что сделал это он быстро, и я проехала на задний двор не останавливаясь. Харай завёл вторую повозку следом, и калитка снова оказалась заперта.              В доме всё несколько запылилось за время нашего отсутствия, но это можно было довольно быстро прибрать. Ну, я так думала, пока не прошла в гостиную. Внизу нашей двери была такая специальная щель для писем. Было вполне ожидаемо найти под ней некоторое количество корреспонденции после месяца отпуска, но конверты каким-то загадочным образом доползли почти до стола гостиной, завалив весь пол прихожей. Слой бумаги был толще всего у самой двери и постепенно истончался во все стороны.              — Это что ещё за?.. — пробормотала я и подняла первое письмо.              Оно было адресовано мне и содержало… Ну, если вырезать всю сопливую ересь — брачное предложение. Я хотела было взять в руки ещё одно — может, это просто удача моя такая — но в дверь постучали. Открыть её у меня возможности не было, поскольку открывалась она внутрь. Я даже подойти к ней не могла, потому что письма разъезжались. И пока я думала, как мне быть, стук раздался снова. На этот раз настойчивее.              — Сегодня приёма нет, — крикнула я.              Шанс того, что к нам отправили гонца из штаба, был крайней мал, поскольку официально нам был предоставлен отпуск до шестого июня, а на дворе было только третье. Вернуться из своего вояжа мы намеревались четвёртого-пятого, так что, на всякий случай, Франкен дал объявление, что наша практика возобновит приём вообще с двенадцатого. Так что никаких гостей мы здесь принимать не собирались.              — Это Лайен Лорни, — отозвались из-за двери. — Мне нужно с вами поговорить.              — Поговорили уже, — гавкнула я. — Задняя дверь.              Прошло несколько минут, которые я посвятила раскладыванию писем на две кучки — для меня и для Франкена. Это же сколько целлюлозы и графита тут было… В гостиную вошли Франкенштейн и Лайен Лорни. При виде собрания сочинений эпистолярного жанра у нас на полу у «брата» глаза полезли на лоб, а журналист несколько нервно поправил воротник.              — Полагаю, я должен извиниться за это, — тихо произнёс Лайен. — Я не думал, что будет такой эффект.              — А какой, вы думали, будет? — вздохнула я, откладывая ещё один конверт. — Вы вообще что здесь сегодня делаете?              — О, я… Просто… Понимаете… — он явно немного нервничал. — После выхода моей статьи о вас — я, к слову, писал, что вы не расположены к браку, но редактор это вырезал: сказал, что… Не важно. В общем, пару недель всё было спокойно, а потом в редакцию стали приходить письма. Одни нужно было передать вам, а в других спрашивали, почему вы не отвечаете на их письма и почему не открываете. Хотя в «Ведомостях» было объявление, что практика закрыта… Кажется, статья создала вам некоторые проблемы.              — Не кажется, — выдохнул Франкенштейн. — Довольно большие, я бы сказал, проблемы. Почему вы не дали опровержение? По письмам в редакцию ведь можно было понять, что что-то пошло не так.              — Просто… Дело в том, что тираж со статьёй о вас впервые раскуплен полностью и даже допечатан, — признал Лайен. — Главный редактор считает, что такой ваш образ…              — Сделает ему больше денег, — перебила я. — И что вы хотите? Взять ещё интервью о том, как мы вернулись домой, а тут вот это? — я жестом обвела завал.              — Мне ужасно неловко из-за всего этого, — признал Лайен. — Может, мы могли бы хотя бы выпустить заметку о том, что вы находились в отпуске и только теперь получили все письма.              — А вы прямо думаете, что мы на всё это будем отвечать? — изогнул бровь Франкен. — У нас, по-вашему, никаких дел нет?              — Если позволите, я мог бы предложить такой текст.              Журналист протянул Франкену лист бумаги. Он внимательно, чуть хмурясь, прочёл и отдал мне.              «Как всякому человеку после тяжёлого труда, героям Аместриса после событий в Бриггсе нужен был отдых. Чтобы отвлечься от впечатлений о ледяных горах, доктор Фреди и доктор Френки отправились посетить известные развалины Ксеркса. Разумеется, во время своего путешествия они не получали писем, в том числе тех, которые были отправлены в нашу редакцию. Конечно, каждому было бы приятно получить ответ на своё письмо, однако нет никаких сомнений в том, что эти государственные алхимики ведут очень важные исследования, которые, как можно убедиться, имеют большое значение для всех жителей страны. Поэтому стоит подождать их новой работы и статьи о ней, к которой «Ведомости» непременно приложат интервью».              — А откуда вы знаете, что мы были именно там? — я нахмурилась.              — По письмам от читателей, — отозвался он.              — По логике вашего редактора, это выпускать не следует — снизится доход почты, — фыркнула я. — У вас вообще какой-то сильно романтизированный образ вышел. Прямо две цветущие розы, ждущие, кто бы их поливать пришёл.              — А… Но разве… Разве человеку не нужен другой человек? — удивился Лайен.              — Сестра не совсем это имеет в виду, — усмехнулся Франкенштейн. — Вы как будто показали красивый цветок, но не уточнили, что у него шипы, и вот они-то как раз и являются основной частью цветка. Допишите в конце «А если вам хочется выразить поддержку или доброе отношение доктору Френки и доктору Фреди — просто постарайтесь не болеть». Может, писем станет меньше.              — Да, возможно, — согласился журналист. — Я пойду.              Он развернулся к двери, но завал всё ещё был там, и ему пришлось уйти через заднюю дверь. Когда «собрание сочинений» удалось разобрать настолько, чтобы можно было попасть в коридор, Франкен ушёл в подвал, откуда принёс несколько ящиков. Я понимала, что прочитать придётся все письма, потому что среди километров текста действительно могло быть что-то важное. А могло и не быть. Так что надо было, по крайней мере, разделить почту.              Франкенштейн оставил меня с этим наедине, когда долбёжка в дверь не прекратилась даже после троекратного повторения, что сегодня мы никого не принимаем. Его не было довольно долго, а затем пришла Катрина.              — Я займусь обедом, — тихо, будто стараясь не отвлечь меня, произнесла она. — Господин Франкен просил передать, что поможет разобрать повозки и потом придёт.              — Хо-ро-шо, — протянула я. — Там толпа разошлась?              — Похоже на то, — отозвалась Катрина и ушла.              Пока я раскладывала почту, мои мысли вернулись к Ксерксу — спасибо Лайену, что напомнил. Поездка получилась не очень, откровенно говоря: ничего действительно полезного узнать не удалось, а сам процесс… даже по моим меркам это пробивало шкалу экстрима. В общем, я была недовольна собой. Хотя, надо заметить, что пока мы ехали, у меня в голове примерно сложился способ преобразования крови. Однако мне следовало, прежде чем углубиться в детальные расчёты, найти материалы по группам крови, потому что они были открыты после того — или почти во время — как Фреди и Френки отучились. Вот только к моей исходной цели, сиречь пространственной алхимии, это никак не относилось.              Однако надо было признать и факт другой проблемы — где-то в Аместрисе был гомункул. И, возможно, не один. Столько вопросов и ни одного ответа…              Я собирала последние конверты под самой дверью, когда в неё постучали. Опять. Я вызверилась и резко распахнула дверь.              — Что вам… надо? — сама не знаю, почему осеклась.              Перед дверью стоял высокий широкоплечий мужчина с жёстким прямоугольным лицом, которое ещё сильнее вытягивала квадратная борода. На вид ему можно было дать где-то, наверное, сорок пять-пятьдесят. У него были длинные золотистые волосы, собранные в тонкий хвост, а за очками можно было увидеть глаза редкого янтарного оттенка. Он был одет в добротный костюм-тройку цвета хорошего чая и белую рубашку. И от него было странное ощущение. Чем-то мне Франкенштейна напоминал. Франкенштейна в его родном мире.              — Меня зовут Ван Хоэнхайм, — представился он. — Я читал о вашей практике и подумал, вы сможете уделить мне немного времени.              — В связи с чем? — я нахмурилась.              — Я алхимик, — отозвался он. — И хотел бы поговорить с вами и вашим братом об алхимии.              — Вот как… — держать его на пороге было странно, а пригласить войти… — Мы только сегодня вернулись из… поездки и немного не в кондиции, — я вздохнула. — Может, в другой день?              — Мне неловко говорить, но я пришёл к вам прямо с вокзала и… — Хоэнхайм как будто смутился.              — Фреди, — донеслось из гостиной. — Сколько там ещё завалов? — Франкенштейн вышел в прихожую, увидел человека на пороге и нахмурился. — Кто вы?              Хоэнхайм повторил всё то, что сказал мне, и к моему удивлению Франкен пригласил его остаться на ночь. Он сам проводил его наверх, где были гостевые спальни, а затем спустился вниз. Я как раз засовывала последние письма в ящики на столе, когда «брат» остановился рядом со мной. Он некоторое время хмурился и молчал.              — От него какое-то странное ощущение, тебе не показалось? — задумчиво произнёс он.              — Оно странное, — согласилась я. — И хотя можно списать всё на расшатанные нервы — кстати, не помешает пропить чего-нибудь — но я подумала, что он похож на тебя с Копьём.              — Ты так думаешь? — переспросил Франкен.              — А за мной была замечена привычка говорить не то, что думаю? — скептически поинтересовалась я. — Почему ты разрешил ему остаться?              — А ты почему его не прогнала? — нахмурился он. Я пожала плечами. — Вот и я не знаю.              После ужина я постирала все наши вещи из поездки. И получила небольшую горку песка из пустыни. Можно было пересыпать в какую-нибудь баночку, как сувенир в память о поездке, но вот как-то не очень мне хотелось всё о ней помнить. Некоторые вещи вообще хотелось забыть. Я бы сказала, что как страшный сон, но кошмары временами возвращаются, так что — как канон при попадании, собственно, в него. А потом я взялась за чтение писем. Тут как бы… Быстрее начнёшь — быстрее закончишь. Всё равно ничего другого — более полезного и созидательного — я делать была не в состоянии. Хоэнхайм присоединился к нам за ужином, а затем ушёл к себе, спросив разрешения воспользоваться ванной. Странный какой-то человек. Вот прямо от слова совсем. Не то чтобы он казался каким-то невменяемым, просто как будто что-то с ним было не так. Хотя кому об это говорить вообще.              Письма — по крайней мере, те, на которые мне хватило времени и сил до полуночи — не содержали ровным счётом ничего важного или полезного. То есть вообще. Если им верить, то моё фото из газеты висело у каждого, кому пришла в голову идея мне написать. Кто-то рассказывал, какой он весь такой замечательный, кто-то писал стихи, кто-то разливался «комплиментами»… В общем, это было нечто на проорать своим «Чё?!» бумажный пакет насквозь. Нет, я понимаю, что комплименты должны быть мне, по идее, приятны, но только это были не они. Это были розово-сиропные сопли про мой внешний вид. В котором я, по факту, даже не участвовала никак. И только одно или два письма были не от этих, а просто с благодарностью за Бриггс и препараты. А, да, и ещё было одно письмо с угрозой. Куда без этого. И это я разобрала едва ли четверть.