Профессиональная попаданка: Государственный алхимик

      Естественно, это не сработало. Кто бы сомневался. Будучи всё-таки врачом, я предложила метод лишения сознания без членовредительства, сиречь ударов тупыми тяжёлыми предметами по голове. Вместо этого мы прошли в смотровую, где Франкенштейн лёг на кушетку, и я ввела ему общий наркоз. Я рассчитала дозу так, чтобы он проснулся минут через двадцать, если его тело не исчезнет вместе с сознанием в направлении родного мира. В положенное время голубые глаза распахнулись, наткнулись на меня, и их обладатель сокрушённо вздохнул.              — Успокоительное, — мягко изрекла я, показывая на стакан на столе. — Я пойду займусь обедом. Думаю, тебе нужно побыть одному.              Он слабо кивнул, опуская веки и накрывая лицо ладонью. Я вышла в кухню, погружённая в невесёлые мысли. Грибной суп требовал по большей части механического приложения сил, и я могла подумать. Память моя снова неуловимым образом изменилась: я вспомнила уже ненужный канон мира Франкенштейна и напрочь забыла тот, в который попала. Да что ж такое? Более того, я смогла извлечь из недр своего разума тот непреложный факт, что эту работу я не писала. В смысле, у меня была идея кроссовера этих двух миров, в котором Франкенштейн был алхимиком в Аместрисе, но это дальше идеи не зашло. И никаких сестёр у него в той моей идее, конечно, не было. Так что откуда мы тут с ним нарисовались — вопрос ещё тот. Причём, у меня не было ощущения того, что все предстоящие события уже прописаны. Как будто и не было никакого сценария.              Франкенштейн пришёл на кухню, когда в суп оставалось только добавить чеснок. За чем, собственно, он меня и застал — я срезала продавленные дольки с чеснокодавки над бурлящим в кастрюле тёмным варевом. Он был сосредоточен и слегка хмурился. Я кивнула ему на диванчик около стола, и он сел, оперевшись на локти и сцепив пальцы. С минуту он молчал, а потом глубоко вздохнул.              — Давай-ка ещё раз уточним, — ровным тоном начал Франкенштейн. — Мы вернёмся в тот мир в тот момент, из которого исчезли, так?              — Ты вернёшься, — поправила я. — Я — нет. Впрочем, сама по себе Родела там будет.              — Сколько времени мы здесь проведём?              — Летели два крокодила, один квадратный, другой на север. Сколько стоит бочка разочарований, если еноту тридцать два года? — скептически отозвалась я. — Без понятия.              — Ты можешь этим управлять? — он сурово свёл брови.              — А вот это сложный вопрос, — я вздохнула и выключила плиту, разворачиваясь. — Я могла немного влиять на то, что будет происходить, когда уже попадала в такие миры. Ну, не каждый раз, а в некоторых случаях. Но вот в какой мир и попадать вообще куда-то или нет, я не решала. Я просто теряла сознание в своём мире и оказывалась в другом. Вот и всё.              — На наш мир ты могла влиять, Фреди? — Франкенштейн чуть опустил голову, чтобы смотреть как будто исподлобья.              — Интересно, что ты уже перешёл на обращение ко мне из этого мира, — я кисло улыбнулась.              — Просто не могу называть тебя Роделой-ним, обращаясь на ты, — он слегка нахмурился. — Так да или нет?              — Не могла, — выдохнула я. — Даже сознаться не могла, кто я такая.              — Это объясняет твоё нежелание откровенничать, — кивнул он.              — Это было не моё решение, если честно. В смысле… — я замялась. — Как бы выразиться-то? Я создала ту историю, но попав в неё, не могла сопротивляться ей. Как-то так.              — Эта история тоже твоих рук дело? — мрачно спросил Франкенштейн.              — Нет, — я мотнула головой. — Иначе, я бы не смогла тебе всё объяснить.              — Мы сможем выбраться? — он на меня прямо уставился немигающим взглядом.              — Раз смогли войти, сможем и выйти, — я посмотрела ему в глаза. — Я найду способ вернуть тебя домой. Просто дай мне немного времени.              Он медленно кивнул. Я отвернулась достать из шкафа тарелки. Вообще, у Фредерики был очень милый дом, такой светлый и уютный. В кухне было большое окно с занавеской в красный горошек. Перед окном стоял обеденный стол с круговым диванчиком песочного цвета, на котором сейчас и сидел Франкенштейн. Вся мебель была сделана из дуба и покрыта глянцевым лаком. На отдельной длинной и узенькой полочке стояли специи в маленьких стеклянных баночках с этикетками, на крючках висела начищенная утварь. В латунной раковине уже кое-что лежало, что надо было обязательно после обеда помыть. Сервиз тоже был в красный горошек — как занавески. Я налила суп и поставила перед Франкенштейном. Он озадаченно посмотрел на меня.              — Слушай, мы уже сюда попали, — я нахмурилась. — Так что надо устраиваться, чтоб не дуло. Давай, поешь. Потом надо на вокзал и посмотрим, что из твоих вещей можно спасти.              — Спасти? — переспросил он. — Машина на дне ущелья. Что там можно спасти?              — Обратись к памяти Франкена — ты же алхимик, — я вздохнула. — Щас.              Я достала из шкафа глиняную чашку довольно грубой выделки Внутри неё лежала отколовшаяся ручка. Чашка была шершавая, безо всяких украшений со слегка кривоватым верхним краем. Я поставила её на стол, положила ручку рядом. Итак, процесс осознания я уже провела — вот она, чашка, разбитая. Я на мгновение соединила ладони и положила их около объекта, проделывая следующие два шага — разъятие и воссоздание. Раздался негромкий электрический треск от голубоватых молний преобразования, после чего на столе стояла уже чашка с ручкой. И ровным краем. Франкенштейн взял её в руки и повертел перед глазами.              — Это магия? — нахмурился он.              — Это алхимия. Наука, — отозвалась я, направившись за супом для себя.              — И я тоже так могу? — задумчиво спросил Франкенштейн.              — Разумеется, — я кивнула, хоть и стояла к нему спиной. — Ты свою гениальность нигде по дороге не потерял. Ещё раз говорю, обратись к памяти Франкена.              — А я личность свою не потеряю? — он свёл брови, так и не выпустив чашку из рук.              — Нет, — я села напротив него и дотянулась до хлебницы. — Временами может казаться, что твоё реальное прошлое — это выученный наизусть роман про кого-то, но личность сама по себе не изменится. Да и к тому же, развитие суть изменение.              — Ясно, — он прикрыл глаза на пару секунд, а затем отставил чашку и принялся за еду.              Суп вышел вполне пристойный. Ну, элитные рестораны за его рецептом гоняться бы не стали, но для домашней кухни он был очень даже ничего. Интересно, это чей талант — Фредерики, Роделы или кого-то ещё? После обеда, в половине третьего приходил поезд из Лиора, и нам надо было попасть к тому времени на вокзал. Зачем? Чтобы легенда офицеров стала правдоподобной, разумеется. Я вышла на задний двор дома, где обнаружилась небольшая конюшня. Там в стойлах скучали две лошади, а рядом под навесом стояла телега с дугами под тент. Сам он висел на верёвке вдоль стены конюшни — сшитый из желтоватой парусины с красным крестом на боку. На чурбачке перед конюшней сидел с травинкой в зубах парень лет двадцати пяти весьма крепкого телосложения. Одну ногу ему заменяла автоброня, одет он был просто — в рабочие тёмные брюки и куртку, из-под которой была видна серая сорочка без воротничка, на ногах были грубые ботинки, а на голове его был натянут картуз. У парня была смуглая кожа, а через стёкла солнечных очков я увидела красные глаза. Не в смысле, что он тут с похмелья сидел, а радужки у него были красные. Парень был ишваритом.              — Добрый день, Харай, — поздоровалась я.              — Добрый, док, — он поднялся, оказавшись выше меня больше чем на голову. — Я видел военных. Они искали меня?              — Конечно, нет, — я улыбнулась. — Зачем ты им? Они искали того майора.              — Ясно, — Харай кивнул. — С вами был ещё аместриец. Кто он?              — Мой брат, — я бросила взгляд на его автоброню. — Он тоже врач. Если ты не против, мы позже посмотрим твою ногу.              — Вы же помните, кто я? — он чуть опустил голову.              — Ты как и прежде гражданин Аместриса, — я пожала плечами. — Остальное, как и прежде, не имеет значения.              — Вы тоже не меняетесь, — Харай улыбнулся. — Это когда-нибудь может вас убить.              — Я бы не назвала это простой задачкой, — я усмехнулась. — Тем более, когда рядом кто-то вроде тебя.              — Вы… — он покачал головой, будто хотел сказать что-то ещё, но передумал. — Вам оседлать лошадь?              — Нет, мне нужна будет телега, — я кивнула на неё. — Только тент не натягивай и запряги обоих.              — Что-то тяжёлое нужно будет везти?              — Очень возможно, — я кивнула.              — Тогда я сам на козлы сяду, — заявил он и двинулся к телеге. — Не вам же грузить.              Я поблагодарила его и вернулась в дом. Только теперь заметила, что благодаря Роделе привыкла к платьям настолько, что и не обратила внимания на то, в чём ходила: на мне было терракотовое, в тонкую тёмно-коричневую полоску, отрезное по талии платье в пол с белой манишкой и узкими рукавами. Эдакий привет из начала двадцатого столетия. Впрочем, здесь примерно это время и было, хотя некоторые носили чрезмерно короткие для этого периода наряды. Иными словами, если бы мне захотелось переодеться в брюки, никто бы меня не осудил.              Я вернулась на кухню, и повязав передник, вымыла посуду после еды. Франкенштейн вышел в палисадник, и я могла видеть через окно, как он бродит там среди грядок-клумб. Закончив дела, я поднялась в свою спальню — маленькую комнату с односпальной кроватью, зеркалом и двумя огромными шкафами. Я переоделась в малиновый дорожный брючный костюм и встала перед зеркалом. Да, выглядело так, будто к телу Роделы просто приставили другую голову. Голову Франкенштейна с чуть более мягкими, женственными чертами. И это при том, что вышла совершенно каноничная аместрийка — светловолосая и голубоглазая.              Я выглянула в небольшое окошко на задний двор. И оказался он, мягко говоря, большим: за конюшней находился просторный сарай, в котором можно было не только садовый инвентарь хранить, но и легко спрятать трактор с прицепом. От конюшни к дальнему краю этого подворья вела выложенная камнем дорога — она примыкала к забору с соседями слева. Как раз по дальней стенке сарая соседский участок заканчивался, а мой расширялся в ту сторону. И там располагалось одноэтажное вытянутое желтоватое строение с входом со стороны дороги, над которым был нарисован красный крест. Вокруг него росли яблони. А с другой стороны, за сараем, стояли вишнёвые деревья, и среди них притаился похожий на куб домик Харая, который он построил сам с разрешения Фредерики. Домик был маленький, не больше метров двадцати квадратных.              Харай как раз заканчивал с телегой, поправляя упряжь. Я-Фредерика нашла его в одном из секторов зачистки Ишвара, когда поехала туда на помощь своим коллегам. Уж не знаю, кто из алхимиков там разгулялся, но от вида раскуроченных тел дурно стало даже мне — Фредерике, хирургу. Это было примерно три года тому назад. Харай был боевым монахом и старался защитить своих, но в итоге потерял правую ногу, и тот живодёр, что зачищал то место, бросил его умирать среди трупов, истекая кровью. Это было неоправданно жестоко. Как, впрочем, и вся та кампания. Харай был в сознании, когда я нашла его. И разумеется, попытался придушить, стоило мне подойти. Я только прохрипела, что не смогу спасти ему жизнь, если он меня не отпустит. И вот когда багровая пелена уже залила мне глаза, Харай выпустил меня — его просто оставили силы. Я выходила его, никого к нему больше не подпуская. Потому что он вполне мог броситься на любого аместрийца. Меня, впрочем, повторно прикончить он не пытался. Потом я отвезла его в Долину Раш, где оплатила автоброню. А потом как-то так вышло, что он стал работать у меня конюхом. И иногда санитаром-телохранителем. Он был младше меня всего года на три, но почему-то обращался исключительно на вы. У нас с ним вообще были немного странные отношения — ко мне он был абсолютно лоялен, но на других аместрийцев иногда прямо волком смотрел. Последнее, впрочем, было неудивительно.              Харай подвёл повозку к калитке со стороны дороги, объехав все стоявшие особняком домики. Мы с Франкенштейном забрались на скамеечки в телеге, и наш возница очень пристально посмотрел на моего… э… спутника. Внимательно так, испытующе. Франкенштейн только слегка вопросительно приподнял бровь. Тогда Харай опустил очки и ухмыльнулся.              — Да, сестра писала мне о тебе, — сообщил Франкен. — Я бы хотел попробовать сделать кое-что с твоей ногой.              — Что? — изумился Харай. — Разве вас не беспокоит, кто я?              — Пока ты не пытаешься убить Фреди или меня — нет, — Франкенштейн пожал плечами.              — Поехали, Харай, — попросила я. — У нас на сегодня ещё много дел.              Ишварит отвернулся и тронул лошадей. Они пошли довольно бодро, хотя я бы не назвала это быстрой ездой. Мы огибали город с юго-востока, и только потом, почти со стороны кладбища, въехали в него. Там телега немного попетляла по относительно широким улочкам, где могла проехать, пока мы не добрались до самого вокзала. До поезда оставалось ещё несколько минут, так что мы особо не торопились. Харай по привычке сгорбился на козлах, чтобы козырёк картуза прикрывал его глаза, и внимательно смотрел по сторонам. Франкенштейн и я вышли и направились на перрон, когда показался поезд. Естественно, на нём никто не приехал. В смысле, никаких его «учеников» там не было. Сокрушённо повздыхав на немногочисленную публику, мы вернулись к повозке.              — Нам нужно на автодорожный мост через ущелье, — сказала я Хараю. — Попробуем кое-что поднять со дна.              Он кивнул, и повозка тронулась. Теперь лошади шли шагом, не торопясь, виляя задами. И я невольно начала их рассматривать. Странно, что я не обратила раньше внимания на то, насколько у обеих лошадей широкий круп. Точнее, у лошади и коня. И столь обширными они были вовсе не вследствие своей перекормленности — Фредерика оказалась обладательницей пары вороных, длинногривых тяжеловозов, которые, впрочем, были довольно резвыми. Сейчас лошади как будто немного ленились, плавно переступая мощными копытами. Вскоре мы выбрались на просёлок, на сухом песке которого можно было увидеть следы резиновых покрышек. В Метсо машины всё же были, пусть и немного совсем. Минут, наверное, через сорок показался широкий мост. На нём свободно могли разъехаться три таких телеги, как наша. Мы без труда нашли место, где машина Франкенштейна улетела вниз, по вырванному куску ограждения. Харай остановил лошадей именно там, и я выбралась из телеги, чтобы посмотреть вниз.              Самым худшим вариантом было бы, если бы до дна было очень далеко и упавшая машина превратилась в пыль. Но она оказалась всего метрах в двадцати внизу, причём почти целая. Ну, то есть, у неё, возможно, был полностью смят весь передок, но остальной видимый кузов не сильно покоробило. Только дверь с водительской стороны лежала отдельно. И чуть в стороне я заметила кусок ограждения — его надо было вернуть на место.              — Идём, — позвала я Франкенштейна и направилась к концу моста.              — Как ты предлагаешь спускаться? — мрачно спросил он.              — По ступенькам, — я закатила глаза. — Ты же вроде подружился уже с Франкеном, нет?              — Ещё не привык так думать, — он отвёл глаза.              — Ясно.              Мы подошли к отвесному склону скалы, откуда и начинался мост. Преобразовать алхимией лестницу из каменной породы было нетрудно, тем более, что Фредерика оказалась довольно талантливой. Ступени вышли вполне удобными, достаточно широкими, и спускались вдоль скалы к самому месту крушения. Я двинулась по ним, глубоко задумавшись о том, как мы будем поднимать машину наверх. Ну, не по частям же… Как только мы добрались, лицо Франкенштейна приобрело крайне мрачное выражение. Перед машины и правда был смят о камни, какие-то мелкие детали и осколки разлетелись по узким щелям. А я не обладала, увы, достаточными знаниями в области автомобилестроения, чтобы попробовать восстановить машину на месте. Нужно было для начала разобраться, что сломалось, что отпало. А уже это было сложно. И судя по лицу Франкенштейна, он тоже здесь и сейчас ничего сделать не мог. Ни с памятью Франкена, ни без неё.              От удара открылся багажник и из него выпал один из саквояжей. Он, впрочем, не раскрылся, и Франкенштейн, сокрушённо вздохнув, бросил его обратно в машину. Если там было что-то бьющееся, оно всё равно уже разбилось, так что терять было нечего. Я преобразовала из камней толстый лист металла, который широкими лентами притянул к себе машину. Потом с усилием бросила туда дверцу. Да, это тело послабее всё-таки будет. В конце концов, оно человеческое. До погнутого куска ограждения Франкенштейн дошёл со мной, и мы вместе донесли его до машины, где кое-как пристроили.              — Пойду спущу трос, — я повернулась к ступенькам.              — И как это поможет? — продолжал предаваться упадническим настроениям он.              — Там, — я ткнула большим пальцем в сторону моста. — Целых два тяжеловоза. Если тебе это что-то говорит, это помесь шайра и клейдесдаля. Так что с тросом и полиспастом мы легко её поднимем.              — Ты так говоришь, как будто не первый раз собираешься поднимать машину со дна ущелья, — поджал губы Франкенштейн.              — Ну вообще-то да, не в первый, — я вздохнула и закатила глаза. — Не могу сказать, что это у меня такая забава выходного дня, но такое случается. И не все такие молодцы, как ты, чтобы выскочить из машины перед её падением, знаешь ли.              В телеге нашёлся под скамейкой и прочный стальной трос, и набор блоков полиспаста. Мы с Хараем быстро собрали систему, после чего он снял с конской упряжи крепление телеги и приладил туда трос. Я спустила Франкенштейну крюк. Он прицепил его к петле ремней над крышей машины, и Харай медленно, под уздцы, повёл лошадей вперёд. По коню и кобыле, впрочем, не было заметно, чтобы им было сильно тяжело. Пришлось поднять статический блок полиспаста, чтобы дотянуть импровизированную платформу ровно до высоты моста, а затем и затянуть её на него. Потом, пока я восстанавливала ограждение с помощью алхимии и — исключительно про себя — такой-то матери, Франкенштейн и Харай собрали конный поезд, в котором за телегой следовала покорёженная машина. Её кузовная часть напоминала добротную карету, а вот передняя — металлический фарш. Франкен с крайне удручённым видом провёл пальцами по тому, что осталось от капота, и мы забрались в телегу.              Машину закатили в сарай, куда ушёл и Франкенштейн, решивший разобрать вещи — надо было понять, есть ли у него какое-то имущество, или он остался в буквальном смысле без запасных трусов. Он был мрачен, меж бровей пролегла суровая морщинка. Хотя в целом мне казалось, что попадание в другой мир он перенёс довольно спокойно, вся эта ситуация явно удручала его. И самое обидное было то, что я никак не могла помочь здесь и сейчас: сама я в первый раз вообще бахнулась в обморок, а потом решила, что умерла и попала в ад. Так что стоило отдать ему должное — он держался не в пример лучше.              Пока Харай и Франкенштейн были заняты, я снова переоделась в домашнее платье. А потом вертелась на кухне, предполагая обильный ужин с пирогом с яблоками. Впрочем, было не представить, чтобы Харай присоединился к нам. Мне бы не хотелось, чтобы расследование офицеров посыпалось в первый же день: надо было, чтобы их лица хоть немного выветрились из памяти, так что гостей вечером тоже не ожидалось.              Дела на сегодня у меня ещё были. Кроме того, что надо было встретить подполковника и лейтенанта и разместить их в гостевых спальнях, мне ещё надо было поговорить с Хараем. Проблема была в том, что мне надо было как-то объяснить ему, что я собираюсь стать государственным алхимиком. И, вероятно, переехать в Центральный город, поближе к библиотеке. И что при этом делать с нашими с ним странными отношениями — вообще непонятно. Вряд ли он захочет оставаться здесь один, но ещё менее вероятно, что он поедет за мной в столицу. Хотя, кто его знает, что там у него в голове, может, и поедет.              Я достала из духовки утку и поставила на её место будущий пирог, когда в кухню вошёл Франкенштейн. Не сказала бы, что теперь он выглядел прямо бодро и весело, но, по крайней мере, перестал воплощать всю скорбь известного народа. Он принюхался, прошёл и уселся на диван за столом.              — Чем так вкусно пахнет? — уточнил он.              — Уткой, видишь же, — улыбнулась я. — Ну, что там?              — У меня две новости — хорошая и плохая, — он чуть склонил голову набок. — С какой начать?              — Давай с плохой, — я приготовилась услышать что-то в духе «Я ехал не один, там на заднем сидении тело».              — Я параноик, — хмыкнул Франкенштейн. — Я воспользовался твоим советом обратиться к памяти Франкена, когда начал проверять чемоданы. Они все были запечатаны алхимией. Это плохая. А хорошая — кроме машины, практически ничего благодаря запечатыванию не пострадало. А ещё я благоразумно все свои деньги положил в банк.              — Ну, тогда у тебя не паранойя, а здоровый рационализм, — хмыкнула я. — Дороги в Аместрисе разухабистые, так что без своих печатей препараты ты бы не довёз.              — Про препараты — согласен. Но зачем было запечатывать чемодан с тру… — он осёкся. — С трудами по ботанике?              — Ты хотел сказать, с трусами, да? — я усмехнулась, а Франкенштейн слегка смутился. — Просто представь, что этот незапечатанный чемодан выпал бы из машины, раскрылся, и всё его содержимое живописно разлетелось бы по скалам. Просто представь.              Он, видимо, представил, потому что смутился ещё сильнее. В кухне была дверь на задний двор, с окном, прикрытым полупрозрачной занавеской. В неё тихонько стукнули дважды, после чего она приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась голова Харая. Он посмотрел на меня и спросил:              — Телега ещё нужна будет сегодня?              — Да, надо ещё раз на вокзал съездить, — я кивнула. — Мы кое-кого ждём.              — Я вам нужен буду? — он чуть нахмурился.              — На твоё усмотрение, — отозвалась я. — Можешь не ездить.              — Хорошо, — кивнул ишварит и вышел. Вскоре с заднего двора послышалось ржание коня.              — Довольно интересный у тебя конюх, — заметил Франкенштейн.              — Он хорошо справляется, — я улыбнулась. — Остальное не важно.              — Он же ишварит?              — Это не имеет никакого значения, — я вздохнула. — Хотя, это немного усложняет отъезд. Мне надо как-то рассказать ему о своих планах.              — Уверен, ты найдешь нужные слова, — усмехнулся Франкенштейн.              — Спасибо за поддержку, — кисло улыбнулась я.              Когда пирог был готов, мы вышли в надвигающиеся сумерки. Телега уже стояла перед калиткой, и Харай держал коня под уздцы. Видимо, решил не ехать. Ну и ладно. Так даже проще. До вокзала мы добрались быстро по практически пустым улицам Метсо. Там я привязала коня к коновязи, и мы пошли встречать гостей. Из поезда вышло всего человек пятнадцать, и я не увидела среди них офицеров. Моей первой мыслью было, что они решили не приезжать. Однако прошло пару минут, и к нам подошли двое: рыжий мужчина в толстых очках с тонким шрамом на губе и девушка с длинными чёрными волосами и родинкой справа от носа. Я их не узнала.              — Учитель, — виновато произнёс мужчина. — Простите, мы опоздали на поезд в Восточном городе.              — Ничего страшного, — отозвался Франкенштейн. — Просто завтра поможете конюху вычистить конюшни в качестве наказания.              Офицеры быстро закивали, а затем я поторопила их к повозке. Мне начинало казаться, что этот день никогда не закончится. А уже как-то хотелось бы.