wine & dine

След от обручального кольца на пальце детектива-инспектора Робинсона еще совсем свежий, и мисс Фишер старательно не обращает на это внимания. Констебль Хью Коллинз неосмотрительно ей выбалтывает, что бракоразводный процесс начальника близится к концу, а женщина легко делает вид, будто ее это ничуть не интересует (и вот-вот сама же себе поверит — только доктор Макмиллан в ответ на это насмешливо фыркает, а Фрайни вежливо, очень вежливо не замечает реакции подруги, вертя на языке завтрашнее утреннее: «Джек, есть что-то новое по нашему текущему делу?»). Леди уже видит, как бровь инспектора Робинсона иронически взлетит вверх, словно тот не понял вопроса: «нашему делу, мисс Фишер? о чем это вы?». Он тоже предпочитает не замечать многих вещей: то, как Мельбурн — посеревший со временем детский кошмар — бьет ей удушающим нокаутом в солнечное, то, как леди-детектив храбрится. У мисс Фишер алая помада, нитка желтоватого жемчуга на шее и озорной блеск в глазах; она «не воспринимает ничего серьезно с 1918 года», не обижается на глупые сплетни о себе и флиртует с Джеком не больше, чем с остальными мужчинами. Скоро они с инспектором останутся последними людьми во всем Мельбурне, кто еще в это верит. «Я хочу быть вашим другом», — Фрайни берет свой стакан виски, и на подносе остается влажный полукруг; субботним вечером костюм Джека менее официозный, чем обычно, а галстук фривольно пестрый — ярко-красный с белым. Именно похожим субботним вечером мисс Фишер вдруг думает, что они одного возраста — в 1928 в день первой встречи у трупа в чужой ванной детектив-инспектор кажется ей почти стариком: брови нахмурены, рот искривлен в гримасе, на лбу залегла глубокая четкая складка. Картонный болванчик с потухшим сердцем бледнее стен своего кабинета, бледнее старого портового города, которому служит, вернувшись с войны; он комкает в руках поля шляпы и говорит леди просто, не подбирая долго слова: «мисс Фишер, это не игра», и единственный ответ, который полицейский должен от нее услышать — «конечно, нет» (и кивок; без кивка не считается). После блестящего окончания первого расследования Фрайни пьет шампанское и не видит ночью снов; мелкие пузырьки эйфорически взлетают вверх, лопаются на языке и щекочут ей нёбо. Собственное имя горит золотом на совсем свежих визитных карточках, еще пахнущих типографской краской; мальчишка-посыльный доставит их завтра на дом после полудня, она уже оплатила первый тираж в тысячу экземпляров. Детективы оба не замечают, когда их не-игра все-таки заканчивается — музыка стихает, и черный диск пластинки вертится-крутится в проигрывателе вхолостую. Джек тогда почему-то (за них двоих) решает, что правильнее будет молча уйти. Фрайни решает, что правильнее — не останавливать. Инспектор просто не хочет видеть, как мисс Фишер стремительно и неумолимо заполняет собой все свободное пространство — в его кабинете, сердце, голове; оставляет в картонной папке фотографии, на столе возле полицейских рапортов — кружевные дамские перчатки или шелковый шейный платок, а в машине — едва уловимый запах духов (пряные ноты восточных специй и соль). Иногда одежды на ней безбожно мало, а вьющихся вокруг русских танцоров, военных летчиков, виноделов и киноактеров — слишком много, и полицейскому бы перестать удивляться или смущаться, перестать принимать близко к сердцу своевольных свободолюбивых мисс. Он совершенно не верит в бога, но только бог знает, как тяжело держать лицо, ведь все платья Фрайни одинаково убийственные. Инспектор Робинсон салютует мисс Фишер бокалом вина, а та усмехается каким-то своим мыслям; когда игра детективов заканчивается, у Джека находится слишком много предлогов остаться. Он впервые пред кем-то встает на колени и склоняет голову — во всех смыслах; Джек оставляет мимолетный трогательный поцелуй на бедре Фрайни и говорит: «мне всегда кажется, что вы вот-вот исчезнете» (леди никуда не исчезает). Ее пальцы скользят по груди мужчины ниже сердца, касаются старой раны, и, следуя взглядом за движениями ее рук, детектив-инспектор коротко и сухо отвечает на незаданный вопрос: «ножевое». Для бывшей жены все его ранения были «ножевыми» — тогда Джек почему-то решил, что это меньшее из зол, лучше, чем честно сказать: это-де пуля, извлекли удачно, но крови, дорогая, было много; от этого обычно умирают, но он вот как-то не, не сошлись звезды. У самой мисс Фишер шрамов ничуть не меньше — и не только на сердце; ее бедра медленно и плавно ходят под ладонями инспектора Робинсона, и на коже живота, усыпанной родинками, алеет старый рубец, так часто ноющий к дождю. Рука детектива невольно тянется к нему, но она молча перехватывает его запястье на полдороге (у нее тоже есть свои «ножевые», и не обязательно говорить о них прямо сейчас; да и не хочется). С кухни пахнет кофе и доносится негромкий звон посуды — этажом ниже Дороти готовит завтрак, напевая себе под нос; Фрайни нежно гладит Джека по лицу, путается пальцами в его темных кудрях и ласково улыбается детективу-инспектору. В этом месяце самолеты не улетают в Лондон.